соединены мной решающим образом
все становится и вечно возвращается
– ускользнуть невозможно!».[23]
Из приведенного фрагмента видно, что Ницше мыслит идею вечного возвращения в контексте проблематики немецкой философии. Попытки резко противопоставить Ницше Канту и Гегелю и рассматривать его исключительно в качестве создателя мифов являются следствием плохого знания текстов наследия философа и отсутствия навыков внимательного чтения. Более адекватным будет положение, что в учении о вечном возвращении миф и философия переплетаются самым тесным образом.
Идея вечного возвращения является одновременно благословением и проклятием, радостной вестью и смертоносным учением. Эта идея представляет собой высшее утверждение существования, величайшее «Да» жизни; и одновременно она содержит в себе нигилистический аспект, лишающий существование всякого смысла. Только поверхностные умы и чуждые рефлексии гедонисты могут не задумываясь «принять» идею вечного возвращения. Для них эта идея будет обеспечивать возможность предаваться своим мелким и пошлым развлечениям с чистой совестью. Но Ницше неоднократно предупреждал подобные искажения своей философии: «однако я хочу огородить свои мысли и даже свои слова, чтобы не вторглись в мои сады свиньи и гуляки!».[24] Вечное возвращение означает волю к утверждению всех моментов существования: возобновлению подлежат и радость и страдание, и счастье и боль: «Говорили вы Да какой-нибудь радости? О друзья мои, тогда вы говорили Да и всякой скорби. Все сцеплено, нанизано, влюблено одно в другое».[25] Но не это больше всего страшит Заратустру в вечном возвращении. «Вечно он возвращается, человек, маленький человек, от которого устал ты» – так зевала моя печаль, и волочила ноги, и не могла заснуть».[26] Возвращается все, в том числе и ничтожество «последнего человека». По этой причине учение о вечном возвращении способно вызвать не только радость, но и величайшее отвращение к жизни. Вечное возвращение отрицает телеологический характер существования и утверждает игру случая.
Фридрих Юнгер разграничивает в качестве двух аспектов идеи вечного возвращения Wiederkunft и Wiederkehr.[27] Wiederkunft представляет собой воспроизведение царящей в существовании закономерности, повторение самого существования. Возвращение здесь носит характер некой принудительной силы, фундаментального закона мироздания, которого никто и ничто не в силах избежать. Напротив, Wiederkehr есть праздник (das Fest). «Im Wesen dieses Festes liegt, daß nicht ein Geschehen gefeiert wird, sondern das Wiederkehren dieses Geschehens; die Wiederkehr selbst ist das Fest».[28] («В сущности этого праздника заложено, что торжествуется не само событие, но возвращение этого события; возвращение само есть праздник».) Вечное возвращение как праздник, Wiederkehr, в отличие от Wiederkunft, избавляет существование от его принудительного характера. Праздник – это дионисийские мистерии, это карнавал, это трансгрессия. Здесь мы сталкиваемся с фундаментальным для неклассической философии различием между субстанцией и функцией. Как отмечает М. М. Бахтин: «Карнавал торжествует самую смену, самый процесс сменяемости, а не то, чту именно сменяется. Карнавал, так сказать, функционален, а не субстанционален. Он ничего не абсолютизирует, а провозглашает веселую относительность всего».[29] Wiederkehr представляет собой именно утверждение возвращения и повторения в качестве функции, а не в качестве субстанции. Это также утверждение становления и понимания бытия в качестве становления. «Придать становлению характер бытия – вот в чем проявляется высочайшая воля к власти (Dem Werden den Charakter des Seins aufzuprägen – das ist der höchste Wille zur Macht).[30] Что все возвращается – это наиболее тесное приближение мира становления к миру бытия: вершина созерцания».[31]
Таким образом, идея вечного возвращения внутренне амбивалентна: она содержит и жизнеутверждающий и отрицающий, нигилистический аспекты. Отделить одно от другого нет возможности: только тот, кто пережил весь ужас этой «бездонной мысли», тот, кто смог преодолеть отвращение, ей вызываемое, может достичь высочайшего утверждения жизни.
Учение о вечном возвращении может быть адекватно воспринято только при условии удержания противоречивого сочетания различных аспектов. Изолирование и абсолютизация одного из моментов приводит к ошибке догматизации или релятивизации. Так, сведение учения к космологическому аспекту порождает догматическую онтологию, претендующую на вынесение окончательных суждений об устройстве мироздания. Вместе с тем абсолютизация экзистенциального аспекта приводит к релятивизации учения.
Идея вечного возвращения не высказывает ничего о мире, а все содержание учения сводится к проблеме поиска ориентиров в существовании человека. В этом случае нам пришлось бы выбросить все те многочисленные фрагменты, в которых философ разрабатывает онтологические и космологические аспекты идеи. Подобное избирательное прочтение наследия Ницше не является перспективным, как показал опыт с изданием «Воли к власти».
2. Идея вечного возвращения в художественной прозе
Как было показано выше, идея, которой Ницше придавал столь большое значение, является одновременно и старой и новой. Она архетипична – и в этом плане ее следы могут быть обнаружены не только в мифах, но и в литературе. Мы приведем несколько примеров присутствия идеи вечного возвращения в художественной прозе.
1) Генрих Гейне
В. В. Петров указывает на отрывок из Дополнений к «Путевым картинам» Г. Гейне как на один из источников идеи вечного возвращения Ницше: «Ибо время бесконечно, но вещи во времени, конкретные тела, – конечны. Они, в самом деле, могут распадаться на мельчайшие частицы, но число этих частиц, атомов, ограничено, как ограничено число комбинаций, которые сами собой из них образуются. Так что, сколь бы долгое время ни минуло, согласно вечным законам, управляющим комбинациями этой вечной игры в повторение, все конфигурации уже существовавшие на этой земле должны будут снова встретить, привлечь, оттолкнуть, поцеловать и разложить друг друга… А потому настанет день, и снова родится мужчина точь-в-точь как я, и родится женщина точь-в-точь как Мария, – надеюсь, правда, что в голове у мужчины будет меньше глупостей, – они встретятся в лучшей стране и будут долго смотреть друг на друга, а женщина наконец подаст руку мужчине и нежно скажет: Так будем же добрыми друзьями».[32] В. В. Петров отмечает, что соответствующая книга находилась в библиотеке Ницше. Из данного отрывка видно, что, как минимум, космологический аспект идеи вечного возвращения был известен в немецкой литературе до Ницше.
2) Ф. М. Достоевский
Космологический аспект идеи вечного возвращения представлен также в знаменитой сцене беседы Ивана Карамазова с чертом: «Да ведь теперешняя земля, может, сама-то биллион раз повторялась; ну, отживала, леденела, трескалась, рассыпалась, разлагалась на составные начала, опять вода, яже бе над твердию, потом опять комета, опять солнце, опять из солнца земля – ведь это развитие, может, уже бесконечно раз повторяется, и все в одном и том же виде, до черточки. Скучища неприличнейшая…».[33] Черт Ивана Карамазова утверждает, что повторение будет точь-в-точь «до черточки». Томас Манн даже высказывал предположение, что идея вечного возвращения у Ницше есть результат чтения им Достоевского.[34] Однако здесь же немецкий писатель говорит о возможной ошибочности своего предположения и настаивает только на параллелизме идей двух авторов. Ницше познакомился с творчеством Достоевского лишь в 1887 году, причем «Братьев Карамазовых» философ, скорее всего, вообще не читал. Так что в данном случае, действительно, можно говорить только о «конгениальности братьев по духу», но не о прямом влиянии Достоевского на Ницше. Анализ идеи вечного возвращения у Достоевского и Ницше представлен в работе Д. И. Чижевского, к которой мы и отсылаем читателя.[35]
3) Л. Н. Толстой
В «Войне и мире» идея вечного возвращения представлена уже в антропологическом, экзистенциальном аспекте: «Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, ещё раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинут из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе. – Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала».[36] Пьер и Наташа здесь фактически отвечают на основной экзистенциальный вопрос, сформулированный Ницше: «willst du dies noch einmal und noch unzählige Male?».[37] Оба героя дают утвердительный ответ: они хотят пережить все еще раз, всю жизнь со всеми ее страданиями.
Примеры можно было бы умножить. Так, в «Книге джунглей» Каа говорит: «Что есть, уже было. Все, что будет, только возвращение забытого года».[38] В «Повести о Ходже Насреддине» представлена идея вечного круговорота: «Он жил в родстве со всем огромным миром вокруг, всегда чувствуя свою с ним нераздельность, как будто бы сознавая, что эфир, из которого состоит все в мире, – един, и беспрерывно переливается, и никакая частица его не принадлежит никому постоянно: от солнца переходит она ко шмелю, от шмеля— к облаку, от облака – к ветру или воде, от воды – к птице, от птицы— к человеку, с тем чтобы от человека устремиться дальше, в свое вечное круговращение. Вот почему так легко было маленькому Насреддину понимать и шмеля, и ветер, и солнце, и ласточку: он сам был ими всеми понемногу. То великое благо слитности с миром, которое дается только мудрецам, да и то лишь под старость, как высший венец их трудов и усилий, – ему, избранному сыну Жизни, было дано от рождения».[39]
Идея вечного возвращения в различных своих аспектах представлена в художественной литературе. Ницше, однако, не просто воспроизводит уже существующую мысль, но осуществляет философскую разработку данной идеи. Создание философии вечного возвращения, осмысление идеи на онтологическом, этическом и экзистенциальном уровнях – заслуга Ницше, который с полным правом может быть назван философом вечного возвращения. Но Ницше не только философ, но еще и поэт. И идея вечного возвращения является не только философской и не только мифической, но также и поэтической.
3. Идея вечного возвращения в поэзии
В художественной прозе вечное возвращение представлено преимущественно в качестве темы, идеи, высказываемой персонажем или автором-повествователем. В поэзии вечное возвращение охватывает не только идейно-содержательный пласт, но распространяется на ритмический и фонический уровень организации поэтического текста. Более того: вечное возвращение составляет самый нерв поэтического. Представления о вечном возвращении первоначально возникают не в философских учениях, но в мифах. А лирическая поэзия, как отмечает Ю. М. Лотман, является «наиболее «мифологичным» из жанров современного словесного искусства».[40] Поэтому наряду с мифом поэзия является одним из источников философской рефлексии идеи вечного возвращения. Перед философией поэзия имеет то преимущество, что она не ориентирована на дискурсивное мышление, не направлена на высказывание суждений, отвечающих критериям логики. Хотя Ницше и в своих философских текстах преодолевает ограничения формальной логики, тем не менее, одновременное утверждение двух и более противоположных позиций неизбежно воспринимается как противоречие, как антиномия. Поэзия освобождена от проблемы истинности и непротиворечивости суждений. Она порождает синтетические, многомерные и подвижные образы, в которых коннотация преобладает над денотативным пластом высказывания.
Фридрих Юнгер, мыслитель и поэт, на которого ницшевская идея вечного возвращения оказала неизгладимое влияние,[41] пишет: «Всякая периодичность, всякий ритм, всякий метр предполагает возвращение».[42] Он же указывает на закономерность и неизбежность возникновения идеи возвращения в философии Ницше: «Если утверждать волю без оговорок, ограничений и скидок, если она становится единственно действенным мировым процессом, то учение о вечном возвращении оказывается высшей формой утверждения, которую только можно придать становлению».[43] Утверждение становления, стремление придать становлению характер бытия, характер вечности – вот что составляет корень ницшевского учения. И этот же мотив составляет главную тайну поэзии. В духовном становлении человечества поэзия выступает в качестве среднего термина по отношению к мифическому сознанию и философской рефлексии. Она есть ступень в переходе от одного к другому, и она есть синкретическая форма, в которой оба феномена – миф и философия – еще не расчленены, еще не противопоставлены друг другу, но пребывают в единстве.
Осознание идеи вечного возвращения вызывает у Ницше всплеск поэтического творчества. Появляется «Так говорил Заратустра», книга, в которой поэзия и философия вновь оказываются в неразрывном единстве. Появляется венок из стихотворений, обрамляющих «Веселую науку». Утверждение становления как вечности и вечности как становления представлено в «Nach neuen Meeren»:
В качестве философского учения идея вечного возвращения является одной из самых сложных. М. Хайдеггер и Ж. Делёз приложили все усилия, чтобы сделать ее еще сложнее. Однако в качестве поэтического мотива эта идея проста – в том смысле, в каком простота является свойством хорошей поэзии. Квинтэссенция этой идеи представлена в стихотворении «Sils-Maria». Здесь говорится не о самом вечном возвращении, но о том состоянии, которое является одновременно и источником возникновения этой идеи и результатом ее осознания и принятия. Достигается круг: начало становится итогом, змея кусает свой собственный хвост. Вот этот текст: