Эта проблема обсуждается в работах многих философов, я сошлюсь только на М. К. Мамардашвили.
Сегодня феномен психической смерти достаточно хорошо описан и, если он присутствует в сознании человека науки, то… Хотелось бы написать «бедная психология», но я выдержу стиль и прибегну к ссылке на С. Франка, в которой, по-моему, описаны даже действия по построению психической реальности как предмета науки; места психической смерти там нет:
«Пережить», «прочувствовать» что-либо – значит знать объект изнутри в силу своей объединенности с ним в общей жизни; это значит внутренне пребывать в том надиндивидуальном единстве бытия, которое объединяет «меня» с «объектом»; изживать само объективное бытие.
Понятие этого живого знания как знания жизни, как транссубъективного исконно-познавательного, надындивидуального переживания столь же важно в гносеологии, как и в психологии. При свете этого понятия мнение об исключительной субъективности и замкнутости душевной жизни обнаруживается как слепой предрассудок».
Мне очень радостно было читать эти слова: «живое знание», «живая жизнь»… Они словно еще раз возвращают в психическую реальность ее главное качество, а, следовательно, и все, что с ним связано – боль, смерть, страдание, горе, восторг, здоровье, силу и многое из того, что перечеркивалось сразу, как только заходил разговор о методологических основаниях науки. Само мышление о человеке требует и правил и свободы, верифицируемое и недосказанности одновременно. Так хочется, чтобы это было в форме осознанного идентифицирования человека, науки с идеалами культуры. Так хочется, чтобы психология – наука – не стала немым орудием в руках манипуляторов индивидуальным и общественным сознанием, ведь пишет же коллега в научном журнале, обращаясь ко всем нам: «Психология вполне повзрослела… Настала пора проявить личность, а значит, выбрать и осознать общие смыслы и ориентиры движения, понять и честно (подчеркнуто мной – А. Г.) признать, какому образу человека мы собираемся служить, соответствовать нашей профессиональной деятельностью». Я бы добавила, какому Я в собственном Я мы собираемся служить и уже служим.
1. Братусь Б. С. К проблеме человека в психологии // Вопросы психологии. 1997. № 5.
2. Зияченко В. П., Моргунов Б. Б. Человек развивающийся. Очерки российской психологии. – М.: Тривола, 1994.
3. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М., 1990.
4. Образование и наука на рубеже 21 века: проблемы и перспективы. – Мн., 1997.
5. Рассел Б. Словарь разума, материи, морали. – Киев: Port-Royal, 1996.
6. Франк С. Л. Предмет знания. Душа человека. – СПб.: Наука, 1993.
7. Франкл В. Человек в поисках смысла. – М.: Прогресс, 1990.
8. Хомская Е. Д. О методологических проблемах современной психологии // Вопросы психологии. – 1997. № 3.
§ 2. «Данность» как методологическое понятие в современной психологии
Необходимость обращения к анализу заявленной темы связана, на мой взгляд, со следующими обстоятельствами, наиболее часто осознаваемыми психологами при уточнении ими своих методологических позиций.
• Неудовлетворенность функциональным подходом в изучении феноменов психического.
• Стремление выделить и описать специфические качества психического как реальности.
• Сложность онтологического анализа различных качеств человека.
• Нечеткость критериев достоверности полученных научных фактов, законов и закономерностей.
• Зависимость способов получения, описания и интерпретации данных от индивидуальности исследования, от системы его морально-этических ценностей и научной добросовестности.
• Зависимостью науки от конкретных заказчиков на тот или иной вид информации.
• Девальвацией ценности научного знания в общественном сознании. Преобладание манипулятивного подхода к человеку во всех сферах социальной деятельности.
Думаю, что даже указание на эти обстоятельства в той или иной степени, представленное в профессиональной рефлексии как начинающих психологов, так и профессионалов, ставит следующие вопросы, которые можно отнести к разряду вечных, т. е. методологических.
• Что изучает психология?
• Какие ставит цели в изучении?
• Как зависит полученное знание от личности психолога-исследователя?
• Кто, каким образом и с какой целью может использовать психологическое знание?
Эти и подобные вопросы о предмете психологии, о методах, методиках, критерии истины и т. п., не могут быть решены, если тем или иным образом не обозначена природа изучаемого как данность, т. е. не построен идеальный объект, который может (и должен) стать основой для получения как общепсихологических знаний, так и для построения конкретных психологических теорий.
Что дано психологу как основание для его познания? Осмелюсь сказать, что прежде всего он сам как человек и другие люди. Это – онтологическое основание для понимания, для построения идеального объекта любой теории.
Можно привести множество примеров их различных современных научных текстов как отечественных, так и зарубежных, где эта данность проявляется в самых разных вариантах: от отождествления природы человека с природой животного (Э. Берн) до сведения природы человека к механизму, в конечном счете, отождествлению с неживым (Г. Гурджиев).
Не беря на себя роль судьи или критика той или иной методологической позиции, считаю, что можно предположить следующее: возможность появления любого методологического подхода основывается на переживании автором присутствия в его жизни других людей и своей связи с ними, которая для каждого человека, независимо от его профессиональной принадлежности, проявляется в его концепции жизни.
Таким образом, взрослому человеку, который занимается психологией как наукой, приходится иметь дело со следующими составляющими его личного представления о методологии:
• исторические и современные ему научные тексты;
• живые люди, его современники, как авторы или носители научных идей;
• живые люди, индивидуальность которых нетождественна их научной продукции;
• он сам – взрослый человек в конкретном историческом и личном времени своей жизни;
• его – взрослого человека – личный опыт, обобщенный в концепции жизни;
• содержание концепции жизни, которая определяет (допускает) меру воздействия человека на самого себя и на других людей с целью получения разных видов информации
Можно было бы назвать и другие составляющие личного представления о методологии, но для краткости изложения ограничусь названными. Итак, что дано психологу в качестве главного основания для выбора и построения методологии? Думаю, что ни одна из перечисленных выше составляющих не дана в равной степени, т. е. не осознана в равной степени в конкретный момент личной научной биографии. Естественно думать, что все составляющие – величины переменные. Может быть, самой устойчивой из них является концепция жизни, появление основ которой можно наблюдать в конце юношеского возраста.
«Данность» оснований для построения методологии становится вопросом не только исторического развития психологии как науки, но и вопросом индивидуального становления профессионала как развивающегося, меняющегося человека, способного к трансформации.
Мне кажется, что ни в какой другой сфере знания нет такой четкой зависимости в выборе идеального объекта (предмета науки) от нравственно-этической позиции исследователя как в современной психологии, которая переживает очередной кризис. Хотелось бы назвать его кризисом «данности». Что дано в качестве идеального объекта изучения? Даже обозначение этой данности представляет трудность, например, трудность выбора лексических средств для того, чтобы избежать тавталогии: психология изучает психическое, или психология изучает психические процессы и качества человека…
Можно попробовать ответить на этот вопрос и, таким образом, дано: жизнь человека, т. е. Добро и Зло, которые есть в Я, живущем среди Других Я в:
• историческом времени – культуре;
• личном времени (психологическом) своей жизни;
• физическом времени (физиологическом) своего тела и обладающем как главными качествами способностью к любви и свободе.
Тогда вопросы о том, что есть жизнь человека, что в ней Добро и Зло, что есть Я, в каком времени и пространстве оно проявляется и будут основой для выбора методологии.
Утверждая данность, обозначая ее как существующую, любой исследователь получает основания для проявления и построения своей позиции, для обозначения и построения предмета своего исследования, т. к. объект будет задан содержанием данного.
Известно, что номотетическая функция сознания позволяет через обозначение реальности словом уже воспринимать ее как обладающую закономерностями. Другими словами, если исследователь (для себя и для других) обозначает данное в слове – понятии, он уже вносит в содержание своего мышления закономерности, отражающие существование этой данности.
Мне думается, что недостаточная рефлексивная проработка данного как основания для построения методологии в любом научном исследовании приводит к тому, что от исследователя ускользает его собственная научная позиция, которая, в конечном счете, определяет меру его ответственности за полученное знание, за процесс его получения, за хранение и использование информации. Кроме того, рефлективная проработка данного позволяет определить специфическое место науки в общественной структуре, фиксирующей степень владения объектом науки как объектом интеллектуальной собственности. В этом смысле этическое право, например, право распоряжаться собственной жизнью и право научного исследования жизни человека принадлежат к разным социальным структурам и предполагают разную степень ответственности как личной, так и общественной.
Таким образом, понятие данности позволяет исследователю осознать, как существующий для него самого, объект исследования, определить по отношению к нему свою позицию и степень личной ответственности за меру воздействия на данное. Думаю, что рефлексивная процедура выделения данного позволяет психологу избежать многих ошибок, связанных с пониманием им роли и места научного знания в индивидуальной и социальной жизни людей.
1. Берн Э. Игры, в которые играют… М., 1995.
2. Зинченко В. П. От классической к органической психологии. Вопросы психологии. – 1996. № 6.
3. Кун Т. Структура научных революций. – М., 1977.
4. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. – М., 1993.
5. Успенский Г. В поисках чудесного. – СПб. 1992.
§ 3. Роль гуманитарного знания в картине мира современного человека
Картина мира современного человека на протяжении второй половины двадцатого века претерпела существенные изменения под влиянием научнотехнической революции. Эти изменения прежде всего связаны с тем, что в ней появились существенно иные пространственно-временные параметры, осязаемо изменилось планетарное чувство – оно приобрело и приобретает конкретно переживаемые качества, определяемые размерами планеты, состояние ее атмосферы, природными явлениями, геополитической принадлежностью и т. п. Через средства массовой информации человек становится причастным к множеству событий, реальным участником которых он непосредственно не является, но имеет к ним отношение.
Собственное отношение человека становится существенным моментом, определяющим степень его включенности в поток информации, которая поступает к нему через других людей.
Возникает и существует психологическая проблема реагирования на информацию, опосредованную присутствием неизвестного, незнакомого, другого человека, который лично неизвестен.
Думаю, что это привносит в картину мира современного человека такие важные параметры как:
• переживание ценности своего отношения;
• переживания по поводу зависимости своей жизни от других людей.
Эти переживания, по-моему, обостряют чувственность современного человека к гуманитарной информации, снижающей степень неопределенности этих переживаний и уточняющих их место в картине мира как целостности.
Так переживание ценности своего отношения предполагает его рефлективность, наличие Я-концепции, переживание границ своего Я и т. п., т. е. необходимы усилия по осуществлению воздействия на собственное Я. Переживание зависимости от других людей требует наличия концепции Другого человека, сопоставления ее с Я-концепцией, осознание своего места среди других людей и т. п., т. е. опять необходимы усилия по осуществлению воздействия на собственное Я.
Осуществление этих усилий невозможно, если у человека нет глобального переживания ценности своей жизни, себя как живого человека, т. е. экзистенциальных переживаний, отвечающих за конституирование всех других ценностей и их иерархизацию.
Многочисленные исследования показывают, что в двадцатом веке наметился ярко выраженный отказ человека от собственных экзистенциальных переживаний, задающих целостность его картины мира и удерживающих ее целостность в сознании человека.
Это выражается во множестве конкретных феноменов – индивидуальных и социальных, – общее название которым было дано X. Ортега-и-Гассетом как существование массового человека.
Для него, как известно, характерно обесценивание глобальных индивидуальных переживаний, а значит, сведение картины мира к наблюдаемой.
Сама жизнь перестает восприниматься как экзистенция, она начинает существовать как последовательность сменяющих друг друга событий, что, естественно, создает экзистенциальный вакуум, требующий заполнения целостным видением мира.
Простая целостная картина мира, предлагаемая человеку ее персонифицированным носителем (гуру, вождем, учителем и т. п.) легко заполняет экзистенциальный вакуум, создавая иллюзию целостности, глобальности переживания.
Вместо личного, своего отношения к жизни появляется его замена – симулякр – в виде персонифицированной идеи.
Трагические последствия этого связаны для человека не только с потерей экзистенциальных чувств и доверия к ним, но и с потерей возможности построения концепции Другого человека, т. е. практически человек оказывается дезориентирован в психической реальности.
Проблема жизни как осуществления, как труда перестает существовать, жизнь рассматривается и проживается как следование.
Все варианты инфантилизма и потребительства современного человека объединены общим признаком – отказом от глобальных переживаний собственной жизни, стремлению к упрощению картины мира до визуально воспринимаемой.
Это естественно приводит к тому, что из ценностных переживаний исчезает не только «благоговение перед жизнью» (А. Швейцер), но и достойное отношение к смерти, предполагающее переживание ее как проявление жизни.
Смерть вытесняется из общественной и личной жизни, исчезает из картины мира, заменяясь страхом перед ней как формой отказа от ее реальности.
По-моему, есть смысл вспомнить в связи с этим рассуждения одного из изумительных философов нашего века, нашего соотечественника, Н. Ф. Федорова, который рассуждал о неродственности мира (цитируется по соч.: М.: Мысль, 1982. С. 66, 63), отмеченной взаимным вытеснением и враждой.
Неродственность для него не только отрицательное определение содержания межличностных или социальных отношений, но и этико-космическая категория, которая делает людей орудием вытеснения старшего поколения младшим, взаимного стеснения, которое ведет к тому же вытеснению. Неродственность – первое следствие основного зла – смерти, Н. Ф. Федоров считал, что «небратство коренится не в капризах, что словами искоренить его нельзя, что одно желание бессильно устранить причины небратства; для этого нужен совокупный труд знания и действия, ибо такая упорная болезнь, имеющая корни вне и внутри человека, не излечивается в мгновение ока».
В картине мира современного человека смерть отмечена печатью страха перед ней. Это приводит не только к обесцениванию старости как периода жизни человека, но и потере чувства исторического и психологического времени, к замене его отношением к физическому времени, как следствие этого – отказ от переживаний глобальной ответственности за жизнь.