Производство аборта
Американский криминолог Э. Шур к числу не подлежащих криминализации «преступлений без жертв» относит, помимо потребления наркотиков, гомосексуализма, азартных игр, проституции, также производство абортов[68]. Возражения сторонников запрета абортов (кроме как по медицинским показаниям) на первый взгляд представляются весомыми. Что ни говори, аборт – лишение жизни еще не родившегося, но зачатого и живого существа.
И все же нельзя не поддержать американского коллегу и высказаться за абсолютную недопустимость запрета абортов. И в этом случае, как и в рассмотренных выше, родить ребенка или сделать аборт – свободное волеизъявление матери, сколь бы драматичным оно ни было. Женщина решается на аборт не от хорошей жизни. Это может быть уход из семьи отца зачатого ребенка или отказ признать отцовство при незарегистрированном браке. Это может быть нежелательная беременность при наличии у матери других детей и тяжелом материальном положении. Беременность может быть результатом случайных отношений, никогда и не предполагавших перейти в семейные. Во всех этих и подобных случаях аборт, по мнению матери, является «крайней необходимостью». И запрет на аборт легальный, в медицинском учреждении приводит лишь к нелегальному, криминальному аборту со всеми негативными последствиями – от невозможности в дальнейшем иметь ребенка до гибели женщины. Ибо женщина, твердо решившая не рожать ребенка, совершит аборт в любом случае, в том числе, с помощью бабки – знахарки в антисанитарных условиях.
Аборт был запрещен (кроме как по медицинским показаниям) Уголовными кодексами РСФСР 1926 г. (ст. 140) и 1960 г. (ст. 116). В конце 1950-х – начале 1960-х годов я был на практической работе и не понас лышке знаю, сколько женщин погибло или было изувечено в результате криминальных абортов. Хорошо помню, как я присутствовал на судебно – медицинском вскрытии трупа молодой женщины, погибшей в результате аборта, а вокруг морга метался вдовец, оставшийся с двумя другими детьми на руках.
И в этом случае запрет – криминогенный фактор, порождающий криминальный подпольный рынок соответствующих медицинских (или знахарских) «услуг». Есть спрос (пусть вынужденный) – будут предложения.
Экономические преступления (mala prohibita) и коррупция
Менее всего я хочу «оправдать» многие экономические, беловоротничковые (white – collar crime) преступления. Однако зарегулированность, чрезмерная деликтолизация и криминализация экономической деятельности лишь способствует бурному развитию теневой, полулегальной и криминальной экономики, о чем говорилось выше со ссылкой на соответствующую экономическую литературу.
Что касается коррупции, то она возникает, формируется и приобретает тотальный характер именно на основе бесчисленных запретов, обойти которые бывает жизненно необходимо (в здравоохранении, образовании, при решении жилищных и бытовых проблем), а возможно лишь с помощью взятки[69].
Заключение
Затронутая тема имеет общемировое значение. О росте репрессивности сознания, «моральной паники» особенно среднего класса, пораженного «страхом перед преступностью» (С. Коэн), о растущем вмешательстве государства в экономику стран и негативных последствиях этого пишут многочисленные зарубежные исследователи[70]. Об этом же свидетельствует правоприменительная практика и пенитенциарная политика[71]. Но наиболее актуальна эта тема для стран с «пережитками» тоталитаризма, авторитаризма или с их проявлениями в реальной действительности. Не секрет, что к числу таких стран относится и современная Россия. Давнишняя российская традиция «тащить и не пущать», святая вера в могущество запрета и максимально жестких санкций за их нарушение – многовековая трагедия России, к сожалению поддерживаемая, а то и раздуваемая сегодняшней политической «элитой».
О неразвитости свободолюбия и толерантности в российском обществе (равно как и о некотором прогрессе в этом) свидетельствуют, в частности, результаты массовых опросов населения, проводимых Левада – центром: за ликвидацию или изоляцию от общества проституток выступало 60 % опрошенных в 1989 г. и 39 % в 2005 г.; аналогично предложили поступать с гомосексуалистами 63 % в 1989 г. и 48 % в 2005 г.; за ликвидацию или изоляцию наркоманов было 53 % всех опрошенных в 1989 г. и 48 % в 2005 г. Иная динамика отношения к членам религиозных сект: за их ликвидацию или изоляцию от общества было всего 10 % в 1989 г. и уже 54 % – в 2005 г.[72]. Сказалась активность РПЦ?
Свободолюбивый пафос настоящей статьи, разумеется, не исключает использование государством системы запретов, ограничений и санкций за их нарушения. Вся проблема в разумном, рациональном, умеренном их применении. Так, по мнению Всемирного Банка «высокий рейтинг в степени свободы предпринимательства не означает, что в стране отсутствует регулирование… Все страны, обладающие высоким рейтингом, регулируют экономическую деятельность, но делают это с меньшими затратами и возлагают меньшее бремя [на граждан]»[73]. Кстати, по данным различных источников на 2005 г., наименьшее бремя ограничений экономической свободы в Новой Зеландии, Сингапуре, Австралии, Гонконге, Китае и Великобритании. Россия занимает 79-е место из 155 стран. На последнем месте – Конго[74].
И последнее: понимание того, что запрет часто служит значимым криминогенным (девиантогенным) фактором, порождает многочисленные «теневые» последствия, расширяя поле коррупции, деятельности организованной и экономической преступности, призвано способствовать совершенствованию законотворческой и правоприменительной практики, а также целенаправленному формированию правосознания населения и воспитанию толерантности.
Правда, автор не столь наивен, чтобы верить в реализацию сказанного.
Что же делать с преступностью?[75]
Вся история человечества – одно сплошное преступление
Проблема преступности со страниц профильных научных журналов давно перекочевала в СМИ. И тенденция эта не только российская. Тому есть, по меньшей мере, два объяснения. Во-первых, население все обостреннее воспринимает потенциальную криминальную угрозу (по С. Коэну – moral panic, fear of crime)[76]. Во-вторых, нет ничего более лакомого для СМИ, чем криминальные страшилки (жуткие сексуальные маньяки, страшные педофилы, судьба Деда Хасана и т. п.). Правда, народ всегда интересовался «Джеками – потрошителями» и «Кудеярами – атаманами», но то была молва людская, устно передаваемая из поколения в поколение. А современные средства связи позволяют почти одновременно с событием выплеснуть сведения о нем в миллионные массы всех стран (теракт 11 сентября 2001 года в Нью – Йорке, террорист Брейвик, бостонские террористы и т. п.).
Профессионально в проблемах преступности должны разбираться криминологи. Предмет криминологии – не столь простая материя. Но все сложнейшие криминологические вопросы сжато, схематично могут быть сведены к трем фундаментальным: 1) что есть преступность? 2)«кто виноват?» и 3) что делать?
Ниже будет предложен авторский ответ на эти вопросы. Разумеется, это сугубо авторская позиция, которая может отнюдь не совпадать с мейнстримом. Автор совершенно не претендует на истину в последней инстанции. Более того, я принципиальный противник самой возможности постичь «окончательную» Истину по любому научному вопросу… Не устаю повторять вслед за Нильсом Бором:
«каждое высказанное мною суждение надо понимать не как утверждение, а как вопрос».
Приношу извинения читателям за то, что буду прибегать к моим уже ранее опубликованным текстам (в частности, к моей «Криминологии»[77]). Тема наболевшая, в разное время с разных сторон мною исследовавшаяся. В предлагаемой ниже статье я постарался сжато выразить квинтэссенцию своих размышлений.
Что есть преступность?
Преступность – нормальное явление потому, что общество без преступности совершенно невозможно.
Самый простой ответ: совокупность всех деяния, предусмотренных уголовным законом. Или: «Преступления – такие акты, которые юридически осуждены государством и считаются заслуживающими наказания и контроля»[78]. Но это – не сущностные определения. Определения типа «все преступления (и преступники) за определенный промежуток времени» столь же описательны и не вскрывают сути сложного социального явления, как определение туберкулеза – «все больные туберкулезом за определенный промежуток времени на определенной территории» – ничего не говорит о характере, сущности заболевания.
Случайно ли ни отечественные, ни зарубежные криминологи не «додумались» до «правильного» определения главного предмета своих исследований? Конечно же нет. Преступность – сложное социальное явление, не имеющее «естественных» границ и определяемое с помощью двух разнопорядковых критериев: 1) «общественной опасности», реального вреда и 2) предусмотренности уголовным законом (nullum crimen sine lege – нет преступлений без указания о том в законе).
Очевидно, что в различных странах и в разное время существенно различен круг деяний, признаваемых преступными. То, что в одной стране – преступление, в другой не признается таковым, и наоборот. То, что преступным было вчера (например, добровольный гомосексуализм – ст. 121 УК РСФСР 1960 г., бродяжничество, попрошайничество, ведение паразитического образа жизни – ст. 209 УК РСФСР) – непреступно (декриминализировано) сегодня, и наоборот (незаконное предпринимательство – ст. 171 УК РФ 1996 г., фиктивное банкротство – ст. 197 УК РФ).
В реальной действительности нет объекта, который был бы «преступностью» (или «преступлением») по своему содержанию, своим внутренним, имманентным свойствам, sui generis, per se.
Преступление и преступность – понятия релятивные (относительные), конвенциональные («договорные»: как «договорятся» законодатели), они суть – социальные конструкты, лишь отчасти отражающие социальные реалии: некоторые люди убивают других, некоторые завладевают вещами других, некоторые обманывают других и т. п. Но ведь те же самые по содержанию действия могут не признаваться преступлениями: убийство врага на войне, убийство по приговору (смертная казнь), завладение вещами другого по решению суда, обман государством своих граждан и т. п.
Осознание того, что многие привычные общественные явления суть не что иное как конструкции, более или менее искусственные, «построенные» обществом, сложилось в социальных науках лишь во второй половине ХХ столетия[79]. И хотя применительно к нашему предмету такое осознание было присуще еще Древнему Риму (ex senatusconsultis et plebiscitis crimina exercentur – преступления возникают из сенатских и народных решений), однако в современной криминологии признание преступности социальной конструкцией наступило сравнительно поздно, хотя сегодня разделяется многими зарубежными криминологами[80]. Это четко формулируют германские криминологи Х. Хесс и С. Шеерер[81]: преступность не онтологическое явление, а мыслительная конструкция, имеющая исторический и изменчивый характер. Преступность почти полностью конструируется контролирующими институтами, которые устанавливают нормы и приписывают поступкам определенные значения. Преступность – социальный и языковый конструкт.
Об этом же пишет голландский криминолог Л. Хулсман: «Преступление не онтологическая реальность… Преступление не объект, но продукт криминальной политики. Криминализация есть один из многих путей конструирования социальной реальности»[82].
«Понятие преступность есть ярлык, который мы применяем, определяя поведение, нарушающее закон… Ключевым является то, что преступления порождаются уголовным законом, который сочиняют люди. Преступность не существует в природе, это выдумка (invented) людей», – отмечает М. Робинсон[83].
Н. Кристи (Норвегия) останавливается на том, что преступность не имеет естественных природных границ. Она суть продукт культурных, социальных и ментальных процессов.[84] А отсюда казалось бы парадоксальный вывод: «Преступность не существует» (Crime does not exist)[85].
Подробно обосновывается понимание преступности и преступления как социальных конструктов, а также рассматривается процесс такого конструирования в четвертом издании Оксфордского справочника (руководства) по криминологии[86].
Как происходит конструирование одной из современных (начиная с середины 80-х гг. ХХ в.) разновидностей преступности – «преступлений ненависти» («Hate crimes»), т. е. преступных посягательств по мотивам расовой, этнической, религиозной ненависти, а также гомофобии – показано в книге двух американских криминологов[87]. В этом конструировании («„Hate crime“ is a social construct») принимают участие СМИ и политики, ученые и ФБР. Роль политического режима в конструировании преступности и иных социальных девиаций показана мною в одной из работ[88]. А участие СМИ в конструировании преступности и иных девиантных проявлений рассмотрена в монографии И. Г. Ясавеева[89].
С моей точки зрения, вся жизнь человека есть не что иное, как онтологически нерасчлененная деятельность по удовлетворению своих потребностей. Я устал и выпиваю бокал вина или рюмку коньяка, или выкуриваю «Marlboro», или выпиваю чашку кофе, или нюхаю кокаин, или выкуриваю сигарету с марихуаной… Для меня все это лишь средства снять усталость, взбодриться. И почему первые четыре способа социально допустимы, а два последних «девиантны», а то и преступны, наказуемы – есть результат социальной конструкции, договоренности законодателей «здесь и сейчас» (ибо бокал вина запрещен в мусульманских странах, марихуана разрешена в Нидерландах, курение табака было запрещено в Испании во времена Колумба под страхом смерти и т. д.). Образно говоря, жизнедеятельность человека – пламя, огонь, некоторые языки которого признаются – обоснованно или не очень – опасными для других, а потому «тушатся» обществом (в случае морального осуждения) или государством (при нарушении правовых запретов).
Сказанное не означает, что социальное конструирование вообще, преступности в частности, совершенно произвольно[90]. Общество «конструирует» свои элементы на основе некоторых онтологических, бытийных реалий. Так, реальностью является то, что некоторые виды человеческой жизнедеятельности причиняют определенный вред, наносят ущерб, а потому негативно воспринимаются и оцениваются другими людьми, обществом. Но реально и другое: некоторые виды криминализированных (признаваемых преступными в силу уголовного закона) деяний не причиняют вреда другим, а потому криминализированы без достаточных онтологических оснований. Это, в частности, так называемые «преступления без жертв», к числу которых автор этого термина Э. Шур относит потребление наркотиков, добровольный гомосексуализм, занятие проституцией, производство вра чом аборта[91]. Печальным примером явно излишней криминализации служит деятельность «взбесившегося принтера» – современного отечественного законодателя…