Оставим на потом специфику принципа неопределенности, формулы, управляющей отношениями волн и частиц. Сконцентрируемся на том, что очень скромные вещи «там» можно изменить, если просто на них смотреть (а это уже умственное действие). Обыденному сознанию трудно это принять, потому что мы привыкли считать, что смотреть – действие пассивное. Но вернемся к мыши в углу. Когда вы ее замечаете, она зачастую замирает и тут же быстро убегает в норку, как будто хочет пережить возможное нападение. Ваш взгляд вызвал такую реакцию просто потому, что мышь поняла, что вы на нее смотрите! Может ли фотон или электрон почувствовать взгляд ученого, наблюдающего за ним?
Сам такой вопрос может быть нелепым для ученых, которые в подавляющем большинстве считают, что разума в природе не было, по крайней мере до тех пор, пока не появилась и не развилась человеческая жизнь. Природа, согласно научной мысли многих столетий, вещь одновременно безумная и случайная. Но как тогда мог такой выдающийся современный физик, как Фримен Дайсон, сказать вот это:
«Атомы в лаборатории – вещь странная: они ведут себя не как инертные вещества, но как активные существа. Они делают непредсказуемый выбор из альтернативных возможностей согласно законам квантовой механики. Похоже, что разум, проявляющийся в способности делать выбор, в какой-то мере присущ каждому атому»?
Заявление Дайсона – дерзость вдвойне. Он утверждает: атомы делают выбор, что уже есть признак разума. Он говорит о том, что Вселенная сама по себе разумна! Это своего рода связь между поведением малых и больших вещей. Вместо того, что атомы тотально отличаются от деревьев, облаков, слонов и планет, утверждается, что они только кажутся разными. Если посмотреть на частички пыли в лучах света, их движение покажется совершенно беспорядочным; так их и опишет физика движения тела. Но понятнее все сделает другая визуализация.
Представьте, что вы сидите на смотровой площадке Эмпайр Стейт Билдинг, а с вами рядом – физик. Вы оба смотрите на улицу под вами. На каждом углу одни машины сворачивают направо, а другие – налево. Случайная модель? Да, ответит физик. Статистический массив можно отразить на карте, чтобы показать, что за некоторый период времени налево и направо будет поворачивать примерно одинаковое количество машин. При этом никто не сможет достоверно предсказать, направо или налево повернет следующая машина: вероятность – 50:50. Но вы знаете: внешнее здесь обманчиво. У каждого водителя в каждой машине есть свои причины свернуть направо или же налево, а следовательно, ни один из поворотов не случаен. Нужно просто знать разницу между вероятностью и выбором.
В науке значение вероятности столь абсолютизировано и привязано к выбору, что в применении к физическим объектам это оказывается абсурдом. Посмотрим на нашу планету. Все элементы на Земле, которые по тяжести равны железу или тяжелее него (в том числе многие тяжелые металлы и радиоактивные элементы, такие как уран и плутоний), возникли во время взрывов гигантских звезд, известных как сверхновые.
Без таких взрывов даже невероятного тепла внутри обычной звезды, вроде нашего Солнца, недостаточно, чтоб связать атомы в более тяжелые элементы. Когда сверхновая взрывается, эти элементы становятся межзвездной пылью. Пыль собирается в облака, и, в случае нашей Солнечной системы, эти облака в конечном счете становятся планетами. Расплавленное ядро Земли состоит из железа, но внутри него существуют токи, несущие часть железа вблизи поверхности планеты. Немного железа даже вымывается в океаны и верхние слои почвы. Оттуда нам достается то железо, которое делает кровь красной и позволяет дышать, получая кислород из воздуха.
Хотя плавающие пылинки в лучах солнечного света в точности подобны звездной пыли, которая там и сям плавает среди галактик, некоторые из звездных пылинок обрели уникальную судьбу и сделались важной стороной земной жизни. Вы, будучи человеком, действуете с целью, значением, направлением и намерением – то есть абсолютно не случайно. Как случайное становится намеренным? Как из бессмысленной пыли получилось человеческое тело, с помощью которого мы достигаем всего значимого в жизни?
Ответом на вопрос, если Фримен Дайсон прав, будет разум. Если разум – связь между большим и малым, то делить события во Вселенной на случайные и неслучайные – значит упускать суть. Она в том, что разум может существовать повсюду, и наши жизни – отражение этого факта.
Поэт находит обходной путь
Поскольку Эйнштейн для многих синоним ошеломляюще великого ума, большинство людей не понимает, что после великого триумфа общей теории относительности, случившегося лишь в середине тридцатых, Эйнштейн сделал ставку не на ту сторону современной физики: он не смог согласиться с ее выводами. Своим знаменитым утверждением «Я не верю, что Бог играл в кости со Вселенной» Эйнштейн заявлял, что он противостоит неопределенности и случайности квантового поведения. Он претворил веру своей жизни в единый организм, который действовал без трещин, слез и разрывов.
До самой своей смерти в 1955 году Эйнштейн пытался доказать, что реальностей не две, а одна; но такая задача была столь далека от научного мейнстрима, что после 1930-х годов эти мысли считались случайными. В определенные моменты даже величайшие почитатели лишь сокрушенно покачали бы головами: столь великий ум тратит десятилетия на погоню за блуждающими огнями. Тем не менее однажды Эйнштейну дали понять, как избежать ловушки, создаваемой теорией относительности и квантовой механикой. Обходной путь показал, правда, не ученый, а поэт.
14 июля 1930 года репортеры со всего мира осадили виллу Эйнштейна в Капуте, небольшой деревеньке невдалеке от Берлина, куда успешные люди уезжали от городского шума и гама. Случилось приехать туда и индийскому великому поэту Рабиндранату Тагору, тогда переживавшему пик своей славы. Родившийся в 1861 году, почти за двадцать лет до Эйнштейна, в знаменитой бенгальской семье, Тагор ворвался в сознание западных читателей, получив Нобелевскую премию по литературе в 1913 году. Но он был и философом, и музыкантом, в котором Запад видел своего рода символ глубоких индийских духовных традиций. Цель визита Тагора к «величайшему ученому мира», каким считался Эйнштейн, была в том, чтобы обсудить с ним природу реальности.
В то время как наука серьезно сомневалась в религиозном взгляде на мир, у читателей Тагора создавалось впечатление, что поэт наслаждается жутковатой и очень личной связью с духовным миром. Такое впечатление сохраняется и теперь, если прочесть хотя бы отрывки из его стихотворений.
В тот июльский день, когда разговор был записан для потомков, Эйнштейн более чем вежливо интересовался мировоззрением Тагора: ученый признал привлекательность альтернативной реальности.
Первый вопрос задал Эйнштейн: «Верите ли вы, что божественное изолировано от земного?»
Тагор ответил на цветистом индийском английском, и ответ его был неожиданным: «Нет, не изолировано. Вселенная постигается бесконечной личностью человека. Нет ничего такого, что не может быть отнесено к человеческой личности. Правда Вселенной – правда людей».
Затем Тагор продолжил, сочетая науку и мистику в метафорах: «Материя состоит из протонов, электронов, промежутков между ними, но может казаться сплошной, без звеньев в пространствах, связующих отдельные электроны и протоны. Вселенная связана с нами, с личностями, так же. Это человеческая Вселенная».
Простым словосочетанием – «человеческая Вселенная» – Тагор бросил окончательный вызов материализму. Но тем же он и подорвал заветную веру во Вселенную божественную. Материализм представлял бы людей чем-то случайно возникшим на случайной планете в одной из миллиардов галактик. Религия в ее самом буквальном понимании полагает, что Божий ум простирается бесконечно дальше, чем пределы человеческого разума. Тагор не разделял ни одного из этих взглядов, и Эйнштейн сразу же, как показывает нам стенограмма, увлекся.
Эйнштейн. Существуют две разные концепции природы Вселенной: мир как явление, зависящее от человечества, и мир как реальность, независимая от человеческого фактора.
Тагор от этого «или – или» отказывается.
Тагор. Когда наша Вселенная находится в гармонии с человеком вечным, мы видим в этом истину, чувствуем в этом красоту.
Эйнштейн. Это чисто человеческая концепция Вселенной.
Тагор. А другой и быть не может.
Тагор не создавал ни поэтическую фантазию, ни даже мистическую догму. Возможно, он был одет в ниспадающие одежды и носил длинную белую бородку мудреца, но в течение семидесяти лет он пытался смириться с научным взглядом на реальность и чувствовал, что может противостоять ему чем-то более глубоким и более близким к истине.
Тагор. Этот мир – человеческий… Кроме нас, мира нет. Это относительный мир, сама реальность которого зависит от нашего сознания.
Несомненно, Эйнштейн понимал смысл «человеческой Вселенной» Тагора, не высмеивал и не пытался развенчать его позицию. Но принять ее он тоже не мог. Оба немедленно начали пикироваться.
Эйнштейн. Значит, правда или красота не могут быть независимы от человека?
Тагор. Нет.
Эйнштейн. Не будь в мире людей, Аполлон Бельве-дерский [классическая статуя, хранится в Ватикане] уже не был бы прекрасным.
Тагор. Нет!
Эйнштейн. Я согласен с таким пониманием красоты, но не правды.
Тагор. Почему нет? Правда осознается через людей.
Эйнштейн. Я не могу доказать, что моя концепция верна, но такова моя религия.
Для Эйнштейна было удивительно скромным признать свою неспособность доказать, что истина не зависит от людей (этот постулат, конечно же, служит краеугольным камнем объективной науки). Люди не должны существовать, чтобы вода имела формулу H2O или чтобы гравитация притягивала межзвездную пыль и создавала звезды. Используя тактичное слово «религия», Эйнштейн, на самом деле, сказал: «Я верую, что объективный мир реален, хотя и не могу доказать это».
Эта некогда знаменитая встреча двух великих умов сейчас в значительной степени забыта. Но поразительно то, что она стала пророчеством: возможность того, что Вселенная – человеческая, что самим своим существованием она зависит от нас, теперь четко видна. Фантастическое допущение, что мы – создатели реальности, уже не допущение. В конце концов, вера и неверие тоже созданы людьми.
Часть первая
Высшие тайны
Что случилось до большого взрыва?
Когда время и пространство начали искривляться, как провисшая веревка для белья, физики не поднимали массовой паники: то, что кривая разорвется, было еще невероятным – черные дыры, схлопывающие пространство и время, появились в картине мира потом. Блестящие уравнения были разработаны, чтобы реальность осталась нетронутой. То, что математика оказалась столь загадочной, позволяло не допускать широкую публику до некоторых очень тревожных идей. Но с открытием Большого взрыва все изменилось. В один миг время разделилось надвое, распалось на известное нам время, возникшее вместе с Большим взрывом, и на что-то еще – странное время, предвремя, не-время? – существовавшее за пределами нашей Вселенной.
Давайте последуем примеру Эйнштейна и посмотрим, способны ли мы визуализировать реальность за пределами нашей Вселенной. Удобства ради поставим вопрос так: «Что было до Большого взрыва?» Лучший способ визуализировать проблему – сесть в воображаемую машину времени, которая вернет нас примерно на 13,7 млрд лет в прошлое. Конечно, когда мы приблизимся во времени к невообразимому взрыву, создавшему Вселенную, машина времени окажется в большой опасности, ведь новорожденная Вселенная была настолько перегрета, что охладиться до слияния первых атомов у нее заняло тысячи лет. Но так как наша машина времени все-таки воображаемая, нетрудно представить, что она движется по перегретому пространству, не плавясь и не распадаясь на субатомные частицы.
«Приблизившись» в воображении к первым секундам Большого взрыва, мы почувствуем, что цель рядом. Если упоминаются «секунды», это уже означает, что время существует, и задача сводится к тому, чтобы «сбрить» секунды до миллионных, миллиардных и триллионных долей секунды. Человеческий мозг не оперирует столь малыми величинами, но давайте предположим, что у нас есть бортовой компьютер, который может объяснить в человеческих терминах, что такое триллионная доля секунды. В конце концов, мы доберемся до наименьшей единицы времени (и пространства), которую только сможем себе представить. Знаменитые строки Уильяма Блейка: «Вместить в ладони бесконечность и в миге мимолетном вечность» становятся явью, хотя миг здесь очень, даже слишком, долгий. Именно в этот момент, когда космос делается бесконечно маленьким, наш бортовой компьютер сходит с ума. Неожиданно, но вычислять теперь нечему и нечего.
Вся наша система координат сходит на нет. Нет ни материи, ни энергии, есть только вертящийся хаос, и в этом хаосе нет правил, которые называются законами природы. А если нет правил, то и время распадается само собой. Капитан нашей машины времени обращается к пассажирам, чтобы объяснить им масштаб проблемы, но, к сожалению, не может объяснить – по нескольким причинам. Если время схлопывается, с понятиями «до» и «после» происходит то же самое. Так что для капитана мы уже не покидали Землю в определенное время и не отправлялись во времена Большого взрыва. События перепутываются самым невообразимым образом. Пассажиры даже не могут кричать: «Выпустите меня отсюда!» – потому что пространство тоже растворилось вместе с понятиями «здесь» и «не здесь».
Это разрушение на пороге создания – реально, даже если машины времени у нас нет. Независимо от того, насколько усердно вы работаете над этим, независимо от того, насколько прекрасны слои времени, которые вы «сбриваете», порог невозможно пересечь – по крайней мере, обычными способами. Для вас очевидно, что Большой взрыв произошел повсюду, а не в некоем месте, куда мы могли бы отправиться. Поэтому вариантов остается два: либо на вопрос «Что было до Большого взрыва?» невозможно ответить, либо для ответа понадобятся какие-то новые, экстраординарные средства. Ясно только одно: время и пространство не зарождались во времени и пространстве. Источник у них другой – экстраординарный, что, к счастью для нас, означает: экстраординарные ответы не так уж и неуместны – они необходимы. Запомним же это – и начнем играть в космические загадки.
Постигая тайну
«До» и «после» – понятия, которые имеют смысл только в рамках времени. Вы родились до того, как научились ходить; вы состаритесь после среднего возраста. Зарождение Вселенной в таких понятиях не описать. Теория, что время и пространство появились с Большим взрывом, распространена достаточно широко. Если она верна (и это все еще только возможность, но не утверждение!), то вопрос следует ставить так: «Что было до того, как появилось время?» А чем это лучше первой формулировки? Ничем.
Фраза «до того, как появилось» время – это внутреннее противоречие, вроде «времен, когда сахар был не сладок». Мы в любом случае – в области нереальных вопросов, но это не повод не ставить их корректно. Квантовой физике пришелся по нраву диалог в «Алисе в Зазеркалье» Кэрролла. После того как Алиса называет свой возраст – семь с половиной лет, Белая Королева спрашивает, может ли Алиса поверить, что самой Королеве сто один год, пять месяцев и один день.