Гурманы трубят о своей любви к ненавистным в детстве овощам: цветной и брюссельской капусте, а также свекле. Видимо, все же возможно достичь той точки, когда сложные, необычные вкусы будут доставлять больше удовольствия, чем простое картофельное пюре.
Как продемонстрировал психолог Е. П. Костер, одним из самых благоприятных эффектов, когда дети привыкают к разнообразным вкусам через «чувственное воспитание», является то, что им начинает нравиться сложность и наскучивает однообразие{107}.
Если нам дать время и достаточное количество попыток, нам понравится такой продукт, как свекла, польза которой, может быть, не очевидна.
Глава 2
Память
Когда Эби Миллард было четыре года, ее мама Дон стала замечать, что дочь странно ведет себя за столом. Без аппетита съев кусочек-другой, она откладывала вилку. Во всем остальном Эби была послушной и веселой девочкой, но, когда они ужинали в ресторане с друзьями, это был «настоящий кошмар» – она «капризничала и отказывалась есть».
Врач поставил ей врожденную аносмию, то есть неспособность воспринимать запахи, а значит, неспособность правильно воспринимать вкусы, учитывая тот факт, что практически всегда мы воспринимаем вкус с помощью обоняния.
Чтобы понять, что такое аносмия, нужно представлять, какие у нас есть главные воспоминания о еде, то есть как мы научились питаться и каково наше отношение к миру.
Когда я познакомилась с Эби Миллард, ей было девять лет. В принципе это была самоуверенная, веселая девочка. Ей нравится заниматься плаванием и тхэквондо. Она живет с родителями в деревне и ходит в местную начальную школу. И все же ее жизненный опыт не такой, как у многих людей. Не имея возможности ощущать запахи или вкусы, Эби воспринимает еду просто как какую-то субстанцию. Как будто ничего не видя, она не может отличить овощное пюре от клубничного йогурта. Листья салата щекочут ей горло, а томаты скользкие, хотя она может есть и брокколи, и морковь, и бобы. У нее практически нет желания есть любимые продукты, в отличие от большинства из нас, так как у нее отсутствуют воспоминания об удовольствии. По словам Дон, она была неспособна получить истинное наслаждение от еды, кроме одного раза, когда они ужинали в ресторане: Эби съела кусок свиного окорока и сказала: «Вкусно» – возможно, потому, что он был очень соленым (девочка может почувствовать сильную концентрацию соли или сахара на языке). Дон беспокоится, что когда дочь вырастет, то будет забывать есть. Мало того: такое состояние девочки приводит к определенной изоляции. Когда, например, школьные друзья Эби рассказывают о любимых блюдах, ей сложно поддержать беседу. Она представить не может, как пахнет горячее ванильное печенье или шоколад. У нее нет воспоминаний о вкусе блюд, приготовленных мамой.
Врожденная аносмия, как у Эби, очень редкое заболевание. Гораздо чаще оно развивается в более позднем возрасте, часто после сотрясения мозга (хотя формирование болезни может спровоцировать синусит, носовые полипы, слабоумие, химиотерапия, инсульт, болезни печени, а иногда вообще нет никакой видимой причины).
На конференции, организованной группой поддержки «Пятое чувство» весной 2014 года, страдающие аносмией обсуждали, что врачи часто недооценивают их состояние: «Скажите спасибо, что вы не глухие» – обычная реакция.
Но очень сложно испытывать благодарность к болезни, из-за которой лишаешься воспоминаний, определяющих всю вашу сущность. На конференции одна женщина, попавшая в велосипедную аварию, рассказала, что ее брак развалился после того, как она потеряла обоняние. Их отношения не выдержали того, что она уже не могла разделить с мужем удовольствие от еды.
До аварии они оба постоянно устраивали званые ужины, но потом муж не смог понять, что приготовление изысканной еды супругу больше не интересует. Каждое блюдо мучительно напоминало ей о том, чего она лишилась. Проблема людей с врожденной аносмией, таких как Эби Миллард, в том, что они лишены воспоминаний о вкусе еды и не могут разделить радость от принятия пищи с остальными. Для тех, у кого нарушения вкусового восприятия появились позже, проблемой является то, что у них есть воспоминания, но нет средств доступа к ним. Они отрезаны от собственного прошлого.
Был солнечный весенний день в Сан-Франциско в 2011 году, когда Марлену Спилер, написавшую более двадцати книг о еде, сбила машина. У нее были сотрясение мозга и перелом обеих рук. Когда мучительная боль постепенно уменьшилась, Марлена, неунывающая оптимистка, окрашенная в платиновую блондинку под Мэрилин, заметила еще одно повреждение, расстроившее ее больше, чем поломанные конечности. Травма головы повредила нерв, связанный с обонятельной луковицей, частью мозга, ответственной за распознавание запахов, и теперь писательница не может наслаждаться едой. Кофе, доставлявший Марлене огромное удовольствие с юности, оказался безвкусен. «Любимые с детства леденцы с корицей теперь кажутся отвратительно горькими, – написала она в «Нью-Йорк Таймс». – Острая кукурузная лепешка такая же пресная, как овсянка. Бананы на вкус, как пастернак, и пахнут, как средство для снятия лака с ногтей. А шоколад на вкус – «как земля»{108}.
Я познакомилась с Марленой в 2002 году во время пресс-тура в Парму, который организовал консорциум производителей ветчины прошутто. В течение трех дней нас кормили полосками розовой соленой ветчины, и писательница с большим калифорнийским энтузиазмом рассказывала о блюдах, которые она больше всего любит. Это были долгие, очень долгие разговоры. Она говорила об артишоках и лимонах, о мяте, разложенной сушиться на земле, и пикантных трюфелях, о хлебе и сыре, и о том, что она бы всю жизнь провела в Италии. Марлена ела с изысканной медлительностью, будто пытаясь разобрать каждый кусочек на мельчайшие вкусы.
После аварии она все еще способна воспринимать остроту пикантных специй, таких как горчица, жгучий перец-чили или корица, так как ее тройничный нерв, тот участок, который покалывает, когда вы едите горячую еду, не был травмирован. Но когда вкус не компенсирует его, то ощущение покалывания очень неприятно. Ее любимая корица стала очень резкой на вкус. Со временем появились новые пристрастия к очень сладким десертам и рыбе. Когда я впервые пообщалась с Марленой, она была равнодушна к сладкому и ненавидела рыбу. Теперь вдруг она полюбила копченую скумбрию и анчоусы. Мало того, стала еще и сладкоежкой. Ученый-исследователь вкуса и работы мозга объяснил ей: это может возникнуть из-за того, что Марлена больше не различает в рыбе и в сладостях то, что прежде вызывало отвращение. Эти продукты только кажутся желанными, потому что она не распознает их прежних отталкивающих свойств.
На самом деле повреждение вкусовых сосочков языка – очень редкий случай. К вкусовым отклонениям в более 90 % случаев относятся ослабевание или потеря обоняния.
Вкусовые сосочки во рту только поддерживают одну долю сложного процесса удовольствия, которым мы наслаждаемся, как «вкусом». Остальное воспринимается с помощью носа, через то, что называется ретроназальным обонянием. Мы вдыхаем аромат кофе, но чем он прекраснее того запаха, который источает теплая тарелка кофейных зерен? Но мы ощущаем вкус кофе, воспринимая запах обратно, или ретроназально. Сотни химических соединений прекрасно сочетаются вместе, создают вкус кофе определенной комбинации и прожарки, поступают к носоглотке и легко выходят через отверстие в носовую полость{109}. Когда мы делаем глоток, то не замечаем, что отменный вкус – пикантность жареной корочки, нотки вишни и персика – создается в носу, а не во рту. Такой спектр ретроназального удовольствия недоступен людям, страдающим аносмией. Им остается только резкость и базовые ноты сладкого, кислого, горького и соленого. Как Эби Миллард наслаждалась соленым свиным окороком, так и страдающие аносмией люди часто выбирают чрезвычайно соленую или сладкую еду, чтобы компенсировать потерю обоняния и нарушение вкусового восприятия.
К сожалению, аносмия является распространенной проблемой: как минимум два миллиона людей в США имеют ту или иную форму расстройства обоняния или вкуса{110}. Это неординарное заболевание. Способность уловить аромат жасмина в чашке эспрессо или разницу между грейпфрутом и апельсином кажется не слишком важной любому человеку, кроме писателей о еде. Но медики начинают понимать, что аносмия может быть чрезвычайно опасной не только потому, что кто-то не сможет различить запах дыма или газа.
Больные аносмией подвержены депрессиям и потерей аппетита. Без вкуса у них нет желания есть. Такие люди не могут почувствовать запахи и ощутить знакомые вкусы.
Рождество проходит без аромата индейки и специй, лето больше не окрашивается запахами клубники и скошенной травы. Страдающие аносмией люди часто описывают это состояние как потерянность. Дункан Боук, основатель «Пятого чувства», у которого появилась аносмия после сотрясения мозга, сказал, что он смотрит на жизнь через стекло{111}.
Для страдающего аносмией человека утеряны воспоминания детства, в которые остальные могут вернуться, когда едят любимые блюда.
Через пару лет после аварии Марлена Спилер обнаружила, что ее восприимчивость к вкусам постепенно восстанавливается. В зависимости от степени травмы мозга некоторые излечиваются от аносмии. Марлена медленно приучила себя любить шоколад снова, начав с мягкого молочного шоколада, и теперь может есть горький темный шоколад с 70 %-м содержанием какао. А в один прекрасный день она поняла, что утренний кофе, наконец, доставил ей удовольствие.
Однажды мы обедали вместе в итальянском ресторане. Марлена чувствовала себя настолько хорошо, что громко восхищалась ломтиком красного апельсина в наших коктейлях и хрустящим, обжаренным во фритюре листом шалфея. Но несмотря на то, что восприятие вкуса улучшалось, по ее словам, ощущение беспокойства не проходило. Это не потому, что еда была невкусной. Она уже не ощущала себя «как Марлена». Как она объяснила в эфире радиопередачи о еде, наше восприятие вкуса – это то, что ассоциирует нас с человеком, которого мы всегда в себе знали: «Наш мир имеет определенный вкус. Ваша мама готовила блюда определенным способом. Вы привыкли к определенным вкусам в жизни, и если у вас это отберут, возникнет вопрос: “Кто я?”»{112}.
Память – единственная и самая сильная движущая сила в том, как мы учимся питаться; она облекает в форму все наши желания. Иногда память бывает кратковременной, например, просто фиксирует, ели мы или нет только что. В одном исследовании, когда пациенту с тяжелой формой амнезии предложили вторую порцию спустя всего пару минут, как он съел первую, он с удовольствием принялся и за вторую порцию{113}. Спустя несколько минут он съел и третью. Только когда ему предложили четвертую порцию, он отказался, пожаловавшись исследователям на «тяжесть в желудке»{114}. Это доказывает, что память о наших последних приемах пищи имеет такое же значение, как и голод, в определении степени желания поесть.
Для большинства из нас значимая память о еде уходит корнями далеко в прошлое. Вы можете и не помнить, что вы ели на обед в прошлый вторник, но бьюсь об заклад, вы вспомните привычные блюда детства, вкусный завтрак в выходные или аромат свежеиспеченного хлеба. Это те воспоминания, которые несут эмоциональную окраску спустя годы.
Подобные осознанные или неосознанные воспоминания и есть та движущая сила, которая заставляет нас искать привычные продукты, даже если они не такие вкусные и полезные.
Проводились эксперименты с крысами и мышами, когда животным блокировали допамин лекарствами, препятствующими функции того участка мозга, который отвечал за вознаграждение. Эти лекарства нивелируют большую часть химического удовольствия от питания. При этом блокаторы допамина не заглушают инстинкт поиска еды у грызунов, по крайней мере, не сразу. Сначала животные продолжали нажимать на рычаг (или бежать по лабиринту, выполнять какие-то другие задания) и есть корм, хотя блокаторы допамина означают, что еда больше не приносит радости{115}. Затем они продолжали нажимать на рычаг, чтобы получить корм, но не ели его. В конце концов, они перестали нажимать на рычаг, что означало полную потерю желания есть.
Интересно то, что понадобилось много времени, чтобы желание полностью исчезло.
Как заметил невролог Рой А. Уайз, это возможно только тогда, когда «воспоминания об удовольствии исчезают, вместе с ними исчезает и желание»{116}. Тяга к корму имеет больше общего с памятью, чем со вкусом. Воспоминания провоцируют желание что-то съесть подобно трансовому состоянию. Как у подопытных крыс в лабиринте, управляемых той или иной едой с помощью воспоминаний о пищевых удовольствиях.
Одной из причин, по которой мы не думаем, что учились вкусам, является то, что большая часть обучения приходится на самые первые годы жизни, а затем прекращается. Для тех, кто считает главным в жизни саморазвитие, будет очень печально узнать, что чьи-то пищевые «предпочтения», заученные в два года, предопределяют их пищевые привычки взрослого двадцатилетнего человека. В 2005 году исследователи из Турции опросили около 700 студентов и их матерей{117}. Первых спрашивали о том, как они питаются сейчас, а их матерей – о привычках питания детей в два года. Обнаружилась удивительная связь. Студенты, «капризные в еде» с детства, до сих пор не утратили это качество. Те люди, чьи мамы сообщили об их переедании, до сих пор едят слишком много. И трое участников эксперимента, которые «никогда» не ели овощей в детстве, по сей день не включили их в свой рацион. Так что вкусовые привычки из детства могут сопровождать нас на протяжении всей жизни.
Когда мы говорим о памяти и еде, обычно подразумеваем ностальгию, как у Пруста, когда он перенесся в юность, стоило ему лишь обмакнуть мадленку в чай с цветками лайма. Но воспоминания о еде находятся с нами с самого рождения, даже дети могут испытывать похожее чувство!
Пища, которой родители кормят младенцев, создает у детей воспоминания, провоцирующие длительную реакцию на определенные вкусы. Этот процесс начинается еще до рождения.
Мы все рождаемся с отголоском в памяти о том, что ели наши мамы, то есть никто не является чистым листом, когда речь идет о вкусе. Мы приходим в этот мир с предрасположенностью к определенным продуктам благодаря опыту в утробе матери.
Сложно понять, что новорожденные думают о вкусе, так как мы не можем напрямую спросить их об этом. Точнее, они не могут нам ответить. Но в 1974 году израильский доктор Яков Штайнер понял, что реакции младенцев на базовые вкусы сладкого, кислого, соленого, горького можно оценить по выражению лица, а у них оно живое и подвижное, даже в первую неделю{118}. Младенцам, которые родились всего несколько часов назад, Штайнер предложил разные вкусы на ватном тампоне и снял их реакцию на камеру. Когда малышам давали соль, ожидалось, что это вызовет слезы, но дети никак не отреагировали на нее, на лицах было безразличие (любовь к соли появляется примерно в четыре месяца). Зато все остальные базовые вкусы провоцировали сильную реакцию. От пропитанного кислым тампона дети кривили губы. Горечь провоцировала выражение крайней боли и открытый рот, словно они пытались сплюнуть или отрыгнуть. Что же касается сладкого тампона, Штайнер обнаружил, что он провоцировал мечтательный вид «расслабления» с «активным облизыванием верхней губы» и даже «легкую улыбку», это в том возрасте, когда дети не способны улыбаться. Такова сила сахара.