В данном случае дело не в предметном содержании высказываний, а в том, какое мышление в них объективируется, – мышление натуралистическое, смешивающее натурфикации, обыденное словоупотребление и метафоры (“творческая воля”, “сознание”, “печать единства”, “цементирующая сила”, “внутренний стержень ”).
Чего больше на путях этого мышления: “бесконечных тупиков” или реальной постановки проблемы и ее решения, – об этом надо еще подумать.
Очевидно, что, рассуждая о современных определениях автора, мы выходим на иной уровень проблематики, нежели тот, который обозначился в названных исследованиях, и на иную методологическую традицию.
Определяется то и другое, прежде всего, нашей рефлексией способа мышления, ибо именно от него зависит плодотворность или бесплодность наших умственных усилий, новые открытия или движение по замкнутому кругу натурфицированных понятий и обыденно-мета-форического словоупотребления.
§ 4. Аналитическая традиция
Иная интеллектуальная традиция, существующая в современной науке, – традиция аналитизма, т. е. мышление, которое подвергает рефлексии каждый логический шаг, каждое используемое понятие.
Традиция эта признает мыслительную деятельность в пределах парадигмы: субъект деятельности – деятельность – объект деятельности, потому что человек есть – прежде всего и полнее всего – существо деятельное, в том числе и в языковой сфере.
“Язык есть не продукт деятельности (Ergon), а деятельность (Energeia)”
В отечественной науке наиболее плодотворно традиции Гумбольдта были продолжены А. А. Потебней, который проблему языка как деятельности “повернул” в сторону языка и мысли:
“Язык есть необходимое условие мысли даже в полном уединении, потому что понятие образуется только посредством слова, а без понятия невозможно истинное мышление” (Потебня 1989: 40).
(Однако – опять же! – что такое “истинное мышление”?)
Наиболее ярким явлением в области теоретического мышления на Западе в XX веке стала аналитическая философия, поставившая ряд проблем, в том числе проблему обыденного языка в аспектах логики, лингвистики, этики.
Русскому читателю эта область западной науки стала приоткрываться с 1950-х годов: “Логико-философский трактат” Л. Витгенштейна (М., 1958). В 1980-х годах были переведены и опубликованы “Принципы этики” Дж. Эд. Мура (М., 1984), “Логико-философские исследования: Избранные труды” Г. X. Вригта (М., 1986). В 1990-е годы – “Избранные работы по философии” А. Н. Уайтхеда, “Аналитическая философия: Избранные тексты”; “Человеческое познание: Его сфера и границы” и “Исследование значения и истины” Б. Рассела; “Избранное” Дж. Остина; “Избранные работы” Г. Фреге… Сегодня переведены, изданы, с той или иной степенью полноты прокомментированы и осмыслены основные достижения западного аналитизма (см. книги издательств “Гнозис”, “Дом интеллектуальной книги” и др., философско-литературный журнал “Логос”).
Интересно, что западная аналитическая философия обратилась к изучению обыденного языка и оказалась очень близкой литературоведению не только методом, но и предметом исследования (автор как создатель “картины” обыденного языка).
Интересно в этой связи вспомнить А. А. Потебню:
“Всякая наука коренится в наблюдениях и мыслях, свойственных обыденной жизни; дальнейшее ее развитие есть только ряд преобразований, вызываемых первоначальными данными, по мере того, как замечаются в них несообразности”
В России второй половины XX века аналитический способ мышления получил своеобразное воплощение прежде всего в тартуско-московской семиотической школе: русская семиотика “оказалась практически единственной гуманитарной областью бывшего СССР, получившая мировую известность”
В отечественной лингвистике параллельно с переводом и публикациями западных аналитиков работала проблемная группа “Логический анализ языка” Института языкознания РАН, исследовавшая “культурные концепты”, “модели действий”, “ментальные действия”, “язык речевых действий”, “понятие судьбы” (М., 1991, 1992, 1993, 1994…).
Проблематику связи мышления и слова плодотворно продолжил современный философ и логик Артсег, книги которого – “Владелец вещи, или Онтология субъективности” (Йошкар-Ола, Чебоксары, 1993), «Трактат о “ценности”» (Йошкар-Ола, 1999) – положили начало русской аналитической философии.
“Ближайшей достоверностью того, что человек мыслит – и он может об этом знать – есть то, что он пользуется словом” (Артсег 1993: 4), – пишет Артсег, выстраивая классификацию субъектов деятельности: практический, обыденный, эмпирический, теоретический, рефлектирующий, культурствующий; связывает человеческое мышление с предикативной функцией в суждении:
“Имя – предикат, имя – предикат, имя – предикат, и так далее, до бесконечности, – это и есть человеческое мышление”; <это и есть> “самый бурный и управляемый реактор на Земле”
В контексте аналитической традиции автор становится предметом изучения аналитической филологии, синтезирующей философский, логический, лингвистический, психолингвистический, психологический аспекты изучения деятельности человека.
Так на наших глазах происходит оформление в единое предметное и терминологическое целое новой гуманитарной науки – Авторологии.
Постижение смысла литературно-художественного произведения (ЛХП), его “идейно-художественного” содержания – дело читателя, обыкновенного, для которого и пишут писатели – беллетристы (прозаики), поэты, драматурги. Для такого читателя пишут и традиционные литературоведы, которые сами выступают в роли тоже читателя, но как бы более грамотного, чем обыкновенный, массовый читатель. Ориентация на “идейно-художественное” содержание предполагает более-менее целостный (всесторонний) анализ ЛХП, разъяснение, сообщение читателю дополнительных (по сравнению с ЛХП) сведений (биография писателя, история создания произведений, восприятие их в текущей критике). Любую докторскую диссертацию традиционного литературоведа после незначительной стилистической правки оказывается можно поместить предисловием к популярному изданию произведений писателя.
Авторология – иное дело, у нее – свой предмет исследования. Кто есть человек? – в конечном счете, на этот вопрос отвечает авторолог, скрупулезно выстраивая разверстки объективации рецепторного восприятия человека, его рациональных способностей, эмоционального восприятия мира, способов владения словом.
Если традиционный литературовед дает интерпретацию содержания ЛХП, то авторолог конструирует автора, объективацию экзистенциальных сил человека. Если литературовед пишет для “читателя”, то авторолог пишет для авторолога и специалистов смежных наук. Если работа литературоведа интересна всем, то авторолога – только “марсианам”, решающим проблему: что есть земная цивилизация и человек, “марсианам”, имеющим для решения проблемы только один факт – аналитическое высказывание авторолога.
Я избегаю цитирования и ссылок на многочисленные исследования, обращенные к “проблеме автора” (особенно в разделах, посвященных творчеству Бунина, Андреева, Ремизова), имея в виду, что читателю-непрофессионалу они не нужны, а профессионал поймет, где я становлюсь не плечи великанов, а где пытаюсь увидеть что-то свое, еще никем не увиденное.
Литература
Аверинцев, Роднянская 1978: Аверинцев С. С., Роднянская И. Б. Автор // Краткая литературная энциклопедия. – М., 1978. – Т. 9.
Артсег 1993: Артсег. Владелец вещи, или Онтология субъективности. – Йошкар-Ола, Чебоксары, 1993.
Барт 1994: Барт Р. Избранные труды. Семиотика. Поэтика. – М., 1994.
Виноградов 1963: Виноградов В. В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. – М., 1963.
Власенко 1995: Власенко Т. Л. Литература как форма авторского сознания. – М., 1995.
Гумбольдт 1984: Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. – М., 1984.
Долинин 1985: Долинин К. А. Интерпретация текста (Французский язык). – М., 1985.
Драгомирецкая 1991: Драгомирецкая Н. В. Автор и герой в русской литературе XIX–XX вв.-М., 1991.
Женетт 1998: Женетт Жерар. Фигуры: В 2 т. – М., 1998.
Ильин 2001: Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. – М., 2001.
Историческая поэтика 1994: Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. – М., 1994.
Компаньон 2001: Компаньон Антуан. Демон теории. – М., 2001.
Корман 1972: Корман Б. О. Изучение текста художественного произведения. – М., 1972.
Корман 1992: Корман Б. О. Избранные труды по теории и истории литературы. – Ижевск, 1992.
Литературная ЭТП 2001: Литературная энциклопедия терминов и понятий / Гл. ред. и сост. А. Н. Николюкин. – М., 2001.
Литературоведение как наука 2001: Литературоведение как наука: Труды Научного совета “Наука о литературе в контексте наук о культуре”. Памяти Александра Викторовича Михайлова посвящается. – М., 2001.
Лотман 1994: Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. – М., 1994.
Немецкое ФЛ 2001: Немецкое философское литературоведение наших дней: Антология. – СПб., 2001.
Потебня 1989: Потебня А. А. Слово и миф. – М., 1989.
Почепцов 1998: Почепцов Г. Г. История русской семиотики до и после 1917 года. – М., 1998.
Рымарь, Скобелев 1994: Рымарь Н. Т., Скобелев В. П. Теория автора и проблема художественной деятельности. – Воронеж, 1994.
Смирнова 2001: Смирнова Н. Н. Теория автора как проблема // Литературоведение как наука. – М., 2001.
Теоретическая поэтика 2001: Теоретическая поэтика: понятия и определения: Хрестоматия / Авт. – сост. H. Д. Тамарченко. – М., 2001.
Федоров 1984: Федоров В. В. О природе поэтической реальности. – М., 1984.
Фуко 1996: Фуко М. Воля к истине. – М., 1996.
Хализев 2002: Хализев В. Е. Теория литературы. – 3-е изд., испр. и доп. – М., 2002.
Глава 2. АВТОР И АВТОРОЛОГКАК СУБЪЕКТЫ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
§ 1. Авторы об авторе (вместо эпиграфа)
А. Эйнштейн: “Как и Шопенгауэр, я, прежде всего, думаю, что одно из наиболее сильных побуждений, ведущих к искусству и науке, – это желание уйти от будничной жизни с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой, уйти от уз вечно меняющихся собственных прихотей. Эта причина толкает людей с тонкими душевными струнами от личного бытия вовне – в мир объективного видения и понимания. Эту причину можно сравнить с тоской, неотразимо влекущей горожанина из окружающей его шумной и мутной среды к тихим высокогорным ландшафтам, где взгляд далеко проникает сквозь неподвижный чистый воздух, тешась спокойными очертаниями, которые кажутся предназначенными для вечности.
Но к этой негативной причине добавляется позитивная. Человек стремится каким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира; и это не только для того, чтобы преодолеть мир, в котором он живет, но и для того, чтобы в известной мере попытаться заменить этот мир созданной им картиной. Этим занимаются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель, каждый по-своему. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном головокружительном круговороте собственной жизни”
Л. Н. Толстой: «Люди, мало чуткие к искусству, думают часто, что художественное произведение составляет одно целое, потому что в нем действуют одни и те же лица, потому что все построено на одной завязке или описывается жизнь одного человека. Это несправедливо. Это только так кажется поверхностному наблюдателю: цемент, который связывает всякое художественное произведение в одно целое и оттого производит иллюзию отражения жизни, есть не единство лиц и положений, а единство самобытного нравственного отношения автора к предмету. В сущности, когда мы читаем или созерцаем художественное произведение нового автора, основной вопрос, возникающий в нашей душе, всегда такой: “Ну-ка, что ты за человек? И чем отличаешься от всех людей, которых я знаю, и что можешь мне сказать нового о том, как надо смотреть на нашу жизнь?” Что бы ни изображал художник: святых, разбойников, царей, лакеев – мы ищем и видим только душу самого художника»
А. А. Блок: “Стиль всякого писателя так тесно связан с содержанием его души, что опытный глаз может увидать душу по стилю, путем изучения форм проникнуть до глубины содержания”
§ 2. Первые указания на автора
По каким-то причинам, преследуя какие-то цели, мы решили понять, кто такой или что такое автор, точнее, что мы называем словом “автор”.
Сначала мы не увидели в ответе на этот вопрос никакой проблемы и привычным для нас жестом руки указали на человека, на писателя и сказали: “Это – автор” или “Вот он – автор”. И назвали писателя его собственным именем: Пушкин, Лермонтов, Гоголь…
Наш указующий жест был вполне естественным, как естественно для нас видеть за любым употребляемым словом какое-то существо, какой-то предмет.
Само слово “автор” подсказало нам возможность указать и на творение автора, в данном случае – на книгу, потому что автор есть создатель чего-либо.
Мы еще не открыли ее, нам пока не важно, что такое эта книга – роман, рассказы, стихотворения. Но мысль, что человек является автором тогда, когда является автором чего-либо, мы запомним.
В поисках того, на что еще можно указать, имея в виду слово автор, мы более пристально смотрим вокруг себя. И к нашей радости (или к нашему несчастью!) находим еще один реально существующий “предмет” – слово автор. Вот оно изображено краской в книгах, журналах, газетах. Вот оно составлено из деревянных кубиков, и эти кубики в определенной последовательности стоят на нашем столе. Вот оно сделано из больших кусков льда, и этот “автор” громоздится на площадке во дворе, детишки играют между его составными частями в прятки или в “войнушку”. И так будет стоять этот “автор” до оттепели или до весны, или до того момента, когда какой-нибудь хулиганствующий мальчик не попытается “прочесть” этого “автора” хоккейной клюшкой.
Итак, в качестве “автора” перед нами предстали: человек, создатель книги, сама книга как результат деятельности человека и, наконец, слово “автор”.
До сих пор все обстояло просто: нам важно было не слово “автор”, а то, на что мы указываем этим словом. Но вот мы стали размышлять об этих уже найденных нами “авторах” и сразу заметили, что они какие-то разные: человек – живое существо, книга – предмет, слово “автор” – как автор – вообще что-то невообразимое.
Сначала мы просто пользовались словом “автор”, а теперь стали рассуждать о самом слове, т. е. изменился характер нашей деятельности.
С вопроса, что мы называем словом “автор”, начали. К слову и пришли: словом “автор” мы называем слово “автор”.
Этот третий “автор” – слово “автор” – прежде всего начинает ввергать нас в недоумение. Вроде бы это слово, которое только указывает на что-то (хотя бы на первых двух “авторов”), а вроде бы это слово само “вещественно”, пусть хотя бы как типографический оттиск или последовательность звуков, которые колеблют мембрану в нашем ухе.