Интересно подчеркнуть, что если в экономической, политической, культурных сферах следствием глобализации является унификация, стирание национальных различий, то в религиозной сфере, как наиболее консервативной части культуры, растет разнообразие, вследствие сепаратизации основных мировых религий. Многие религиозные организации выступают против глобализации и ее последствий. Так, фундаменталисты различного толка считают, что конечная цель глобализации – концентрация мировой политической власти в руках Антихриста. Порой, прикрываясь борьбой против глобализации, религиозные организации пытаются бороться друг с другом. Не секрет, что часто и религию используют в качестве идеологии для политической борьбы, манипулируя массами. Но об этом аспекте мы погоговрим позже.
Однако большинство традиционных религий дают более взвешенную оценку глобализации, отмечая ее двойственный характер. С одной стороны, отмечается возникшая угроза культурной идентичности этносов, их экологической и демографической устойчивости, с другой – указывается на блага, которые дарит глобализация – развитие новых технологий, рост международных контактов в различных сферах, положительное влияние на экономику слаборазвитых стран. В этих условиях именно религиозные организации могли бы способствовать достижению взаимопонимания людей с различными ценностями. Ведь толерантность, терпимость, о которой много говорят в последнее время, является фундаментальной ценностью практически всех религий.
Диалог культур, необходимость которого утверждается почти в каждой статье, должна начаться с диалога религий и религиозных организаций, с целью преодоления непонимания, ведущего многих людей к конфронтации. Это должно привести к формированию толерантных отношений между представителями различных конфессий, религиозных движений и организаций.
Глобализационные процессы не могли не отразиться и на такой форме общественного сознания, как искусство. Меняется не только содержание и форма художественных произведений. Всеобщая утилитаризация и прагматизация бытия меняет даже их цель и предназначение. Искусство все больше превращается в средство бизнеса, в товар. Технизация культуры приводит к превалированию формы над содержанием, отрыв знака от значения, о котором говорил Бодрийар. Вспомним скульптуры Дж. Пайка, машинообразные скульптуры Дж. Эпштейна и других. Массовость современного искусства практически ведет к его смерти, ибо теряется индивидуально-личностное начало, которое и является субстанциональной характеристикой искусства.
С другой стороны, именно искусство является той мощной силой, которая формирует у представителей как своей, так и чужой культуры ту национальную идентичность, о которой сегодня так много пишут. Именно российскому искусству, и в большей степени литературе обязаны мы существованию образа «русскости», русской души. Не случайно практически все иностранцы при слове Россия, русский сразу же вспоминают в первую очередь А.С.Пушкина, Л.Н.Толстого, Ф.М.Достоевского, А. П. Чехова. И действительно, каждый из этих авторов, и многие другие в своих произведениях несли часть портрета русской души, которую «умом не понять». Чего не скажешь о многих современных произведениях, уже, как правило, носящих транснациональный характер. Здесь, впрочем, также как и везде, главное не впадать в крайность. Признание и изучение своего, ни в коей мере не должно вести к игнорированию остального.
Это характерно и для искусства других стран. Так, Джереми Пэксмен в своей работе «Англичане. Портрет народа» пишет: «Кажется быть англичанином просто. Они были всегда наиболее легко узнаваемой нацией, узнаваемой по языку, манерам, одежде самим фактом чаепития. Теперь все гораздо сложнее. Когда случайно мы сталкиваемся с кем-то, с типичной верхней губой, ухоженной обувью или одеждой или манерой отождествлять себя с англичанином, мы внезапно удивимся до крайности – условности, которые определяли англичан, мертвы, а в роли посланцев страны больше выступают певцы или писатели, чем политики и дипломаты».9 Культурную самобытность англичан многие ученые объясняют островным положением Англии, которое, так же как и японцев, раньше выступало именно в качестве железного занавеса для других культур. В эпоху глобализации эти географические барьеры исчезают. Остаются культурные ценности, укоренившиеся в национальном сознании.
Наряду с унификацией сегодня наблюдается и фрагментизация культуры. «На личностном уровне, – пишет Э. Тоффлер, – нас осаждают и ослепляют противоречивыми и не относящимися к нам фрагментами образного ряда, которые выбивают почву из-под ног наших старых идей, и обстреливают нас разорванными и лишенными смысла «клипами», мгновенными кадрами. По сути дела, мы живем в «клип-культуре».10 То же самое отмечают Джеффри Вульф по поводу беллетристики и Даниэл Ласкин – документальной прозы. «Идея любого исчерпывающего синтеза, – пишет последний, – кажется несостоятельной. Альтернативное решение – собрать мир наобум, особенно его самые забавные черепки».11 Разбивка образного ряда человека на крошечные черепки не ограничивается литературой, она еще больше проявляется в прессе и электронных средствах коммуникации. Э. Тоффлер подчеркивает, что современный человек уже практически разучился воспринимать целостную системную информацию. Он чувствует себя достаточно хорошо под бомбардировкой блицев: полутораминутный клип с новостями, полуминутный рекламный ролик, фрагмент песни или стихотворения, заголовок, мультик, коллаж, кусочек новостей, компьютерная графика. Изменилась не только ментальность современного человека, изменился также и сам способ восприятия им информации и самой реальности.
Подобные изменения диктуют необходимость изменения и способа взаимодействия между людьми, социальными и социоприродными системами. Для этого необходимо овладеть и новыми способами интеграции и переработки информации. «Чем более разнообразна цивилизация, чем дифференцированней ее технология, ее энергетические формы, тем больше информации должно проходить между составляющими ее частями, чтобы иметь возможность соединить их воедино, особенно перед лицом глобальных перемен».12
Меняются не только способы взаимодействия между социальными субъектами, меняется и сама среда. Сегодня уже нельзя говорить безоговорочно о чисто природной среде. Наша окружающая среда все более «интеллектуализируется» и компьютеризируется. Уже нет необходимости вспоминать научно-фантастические произведения, чтобы проиллюстрировать это. Достаточно взглянуть на достижения техники, возможности уже существующих роботов, функционирование «умных домов», ведущих за хозяина некоторую домашнюю работу, холодильников, заказывающих к супермаркетах продукты для хозяина, чтобы убедиться, что среда обитания современного человека стала интеллектально-механизированной. То есть наряду с новой техно-, инфо-, социосферами сегодня создана «новая экосфера». Это не совсем то, что В.И.Вернадский называл ноосферой, но, видимо, термин «ноосфера» может иметь, в том числе, и такое содержание. Возможно, в недалеком будущем машины будут называть человеческое общество «средой».
Абсолютизация релятивизма, характерная для современного постмодернизма, деконструктивизм, деуниверсализм, к сожалению, отражается и на морали. Стираются границы между добром и злом, порядочным и непорядочным. А слово «честь» звучит уже почти как анахронизм. И это не случайно, ведь глобализация в принципе не может не иметь разрушающего воздействия на мораль, как систему ценностей, норм поведения определенного народа в исторически определенный момент времени. Ведь правила поведения, приемлемые для народов Южной Америки, например, могут быть неприемлемыми для европейцев. Вспомним поговорку «Что русскому хорошо, немцу – смерть». Сегодня поведение молодежи унифицируется, что позволяет говорить о глобально молодежной субкультуре. Фильмы, звезды шоу бизнеса формируют образцы поведения молодым людям всего мира. Унифицируется даже молодежный сленг. Так, что сегодня молодые люди всех стран практически могут понять друг друга, не зная в нужной мере иностранные языки. Формируется «гламурный» образ жизни, зачастую включающий в себя и употребление наркотиков. Об этом, конечно, позаботились международные наркоструктуры, финансирующие практически рекламу легких наркотиков посредством телевидения и кино.
Все менее «популярным» становится истинный патриотизм, не говоря уже о чувствах. На смену его приходит национализм. «Уже не так много стран, чьи граждане готовы отдать жизнь за свое государство, но, увы, растет готовность жертвовать жизнью за этнически-религиозную идентичность. Мы пробили стену нерушимости государственных границ, и назад дороги нет» – подчеркивает Э. Тоффлер.
Изменяется, как уже указывалось, и такая фундаментальная составляющая общества, как семья. Все больше начинают говорить о традиционной и нетрадиционной семье. Так сегодня семья не всегда ассоциируется с браком, порой даже не всегда обязательно и совместное проживание супругов и детей в одной квартире. Э. Тоффлер в своей работе «Третья волна» отмечает, что трансформация семьи в будущем неизбежна, ибо новые реалии приводят к ее изменению. Это не может не отразиться на демографической ситуации. Имеют место самые противоположные прогнозы по поводу роста населения на планете. Однако в качестве общей тенденции можно отметить уменьшение численности населения развитых стран и продолжающийся, но уже не такими темпами, рост населения развивающихся стран.
Сегодня средний уровень рождаемости на планете составляет 3,1. В развитых странах – 1,6, а в развивающихся – 3,5. В основном в южных странах, кроме КНР контроль над рождаемостью пока не достигнут. Лидерами рождаемости являются африканские страны, в частности Нигерия, где уровень рождаемости достигает – 6,2. Стабилизация роста населения возможна лишь в том случае, если уровень рождаемости достигнет простого воспроизводства, то есть на двух взрослых будет приходиться двое детей. А пока по прогнозам ученых к 2050 году в странах развитого Севера численность населения останется на нынешнем уровне, в то время как в остальном мире будут жить от 8 до 9 млрд. человек.
Все эти социокультурные трансформации глобализирующегося человечества не могут не отразиться и на личностном уровне. В глобальном «супермаркете» человек становится не просто потребителем, но и одиноким, безразличным, бесстрастным, нервозно-агрессивным и всего боящимся массовым потребителем. А. Зиновьев называет ХХ век возможно последним человеческим веком. «На смену ему, – пишет он, – надвигается громада веков сверхчеловеческой или постчеловеческой истории, истории без надежд и без отчаяния, без иллюзий и прозрений, без обольщений и разочарования, без радости и без горя, без любви и без ненависти…».13 Иначе говоря, развитие техники, а точнее, технизация культуры приводит и к роботизации человека. Вспомним работы А. Камю «Посторонний», или Ф. Кафки «Процесс» и др. Главные герои этих произведений практически разучились чувствовать по-человечески. И действительно, в обществе, где все становится товаром, то есть в глобальном супермаркете человек практически смирился с тем, что сам превратился в товар. А для чего товару чувства? Любовь и ненависть, патриотизм, порядочность, честь? Товар будет смеяться над этими понятиями, правда смех этот будет зачастую сквозь слезы.
1.3. Философия кризиса или кризис философии?
Философия, как квинтэссенция эпохи, не только в первую очередь отражает ее кризис, но и сама, вследствие этого, испытывает болезненные трансформации. Естественно, что, как вечная мировоззренческая рефлексия отношения человека к миру, в различные эпохи философии подвергается ценностной «коррозии» социокультурно организованного пространства.
Позитивизм, прагматизм, экзистенциализм, феноменология, структурализм, постмодернизм – все эти философские направления, отражая кризисные изменения, происходящие в мире, в один голос свидетельствуют о смерти не только Бога, но и философии как метафизики, предназначенной быть зеркалом бытия. Философию постоянно пытаются превратить в служанку, выражающую те или иные интересы. Если в Средневековье она превратилась в служанку теологии, то сегодня, к примеру, позитивизм, пытается превратить ее в служанку науки, прагматизм в служанку коммерциолизированной меркантильной жизни.
Постмодернизм и вовсе пускает философский дискурс в лабиринт вечных блужданий внутри текста, подобно средневековым схоластам, отгородив философию каменной стеной от жизни. Причем, каждое из направлений предлагает новое «умственное зрение» мимикрирующего мира. Тотальный скептицизм и пессимизм, в определенной мере, как следствие противоречия между душевно-духовным дискомфортом автора и его материальным комфортом, не может не отражаться на бытии. Вновь круг замыкается. Осмысление абсурда умножает его существование.
Многие постмодернисты, утверждая конец традиционных форм философствования, призывают перейти к нетрадиционному мышлению, с присущей им иронией, «новой субъективностью» и «скольжением по поверхности». Их основной посыл в том, что все есть иллюзия, ибо мир есть лишь наше представление о нем. Поэтому, вообщем-то, его и нет. Все – лишь сон. Идея стара как мир. Признавая множественноть истин, (хорошее проявление демократии и плюралима, не так ли?) они, по сути дела, лишают истину статуса существования. Истина, для них, – это слово, обращенное к собеседнику. А слов может быть, как известно бесконечное множество. Так как текст, не только отражает, но и творит реальность, то реальностей такое же множество, как и ее интерпретаций. То есть, они говорят о виртуальной реальности параллельно с технологическим созиданием виртуального мира. Подобная виртуализация в квадрате может привести, на наш взгляд, к «шизофренизации в кубе».
Конец ознакомительного фрагмента.