Колин Маккалоу
Тим
Гилберту Х. Глэйзеру, руководителю отделения нейрологии Йельского университета, с благодарностью и наилучшими пожеланиями
Colleen McCullough
TIM
© 1974 by Colleen McCullough.
Published by arrangement with Avon Books, an imprint of Harper Collins Publishers Inc.
All rights reserved.
1
В пятницу утром Гарри Маркхэм со своей бригадой прибыл на работу ровно в семь. Гарри и мастер Джим Ирвин сидели в кабине пикапа, а трое рабочих – в открытом кузове, кто где нашел место примостить задницу.
Дом, которым они занимались, находился на северном побережье Сиднея, в пригороде Артармон, сразу за обширными пустошами с заброшенными глиняными карьерами. Работа была не ахти какая даже для мелкого подрядчика вроде Гарри: требовалось всего-навсего оштукатурить стены кирпичного бунгало да пристроить спаленку к задней веранде. Гарри охотно брался за такого рода пустяшную работенку, когда возникала необходимость занять время между контрактами покрупнее.
Судя по погоде пятничного утра, в выходные не будет спасения от жары и палящего солнца. Мужчины с недовольным ворчанием вывалились из пикапа, гурьбой устремились в тенистую боковую аллейку и там сбросили с себя одежду без всякого стеснения и стыда.
Переодетые в рабочие шорты, они завернули за угол бунгало как раз в тот момент, когда старушенция в своем полинялом розовом фланелевом халате пятидесятых годов шаркала через задний двор, бережно держа обеими руками расписанный ярким цветочным узором фарфоровый ночной горшок, вся в блестящих металлических бигудях образца пятидесятых же (миссис Эмили Паркер знать не желает никаких новомодных роликов-липучек, благодарю покорно). Двор полого спускался к зияющему провалу усыпанного гравием карьера, в прошлом являвшегося источником глины для несметного количества сиднейских кирпичей, а ныне служившего удобным местом, куда старушенция ежеутренне опорожняла ночную вазу, ибо она, верная своим деревенским корням, свято блюла обычай пользоваться по ночам горшочком.
Когда содержимое горшка прочертило в воздухе бледно-янтарную дугу, направленную ко дну карьера, она повернула голову и угрюмо уставилась на группу почти голых мужиков.
– Доброго вам утречка, миссис Паркер! – крикнул Гарри. – Думаю, сегодня мы закончим!
– Давно уже пора, паразиты вы ленивые, – проворчала старушенция, нимало не смущенная, ковыляя вверх по откосу. – Чего только не приходится терпеть по вашей милости! Мисс Хортон намедни жаловалась мне, что у нее вся коллекционная розовая герань покрыта цементной пылью, а венерин волос так и вовсе погиб, расплющенный в лепешку, когда вчера какой-то никчемный болван швырнул кирпич через забор.
– Если мисс Хортон – постнолицая старая дева из соседнего дома, – пробормотал Мик Девайн, обращаясь к Биллу Найсмиту, – то бьюсь об заклад, ее венерин волос погиб вовсе не вчера от кирпича: он зачах и усох на корню за отсутствием должного ухода и полива много лет назад!
Продолжая громко выражать недовольство, старушенция со своим пустым горшком скрылась в доме, и через несколько секунд до мужчин донесся энергичный плеск – миссис Эмили Паркер мыла горшок в туалете на задней веранде, – после чего раздался шум спущенной из сливного бачка воды и звон фарфорового сосуда, на день повешенного на крюк над более традиционным приемником отходов человеческой жизнедеятельности.
– Мама родная, готов поспорить, трава там в карьере зеленущая, – сказал Гарри ухмыляющимся работягам.
– Просто диво, что она его еще не затопила по самый край, – прыснул Билл.
– Коли хотите знать мое мнение, у нее с головой не все в порядке, – заявил Мик. – Чтобы в наше время, имея два нормальных клозета в доме, по старинке ссать в подкроватник.
– Подкроватник? – повторил Тим Мелвилл.
– Ага, дружище, подкроватник. Подкроватник – это такая посудина, которая ставится под кровать на ночь и в которую ты всегда попадаешь своей чертовой ногой, когда выскакиваешь из постели второпях, – пояснил Гарри. Он взглянул на часы. – Думаю, бетономешалка подъедет с минуты на минуту. Тим, выйди за ворота, встреть машину. Вытащи большую тачку из пикапа и начинай подвозить нам раствор, как только этот тип подкатит, лады?
Тим Мелвилл улыбнулся, кивнул и трусцой убежал прочь.
Мик Девайн проводил его отсутствующим взглядом, все еще размышляя о старушечьих причудах, а потом вдруг рассмеялся.
– О, черт! Мне пришла в голову потрясная хохма! Эй, парни, вы просто подыграйте мне во время перекура, и мы растолкуем Тиму кой-чего насчет подкроватников и всего такого прочего.
2
Мэри Хортон скрутила длинные, очень густые волосы в обычный узел на затылке, воткнула в него еще две шпильки и погляделась в зеркало без радости, без печали да и без особого интереса. Зеркало было хорошего качества и давало отражение, не льстя и не искажая черт лица его владельца. При более внимательном и заинтересованном рассмотрении она увидела бы в нем невысокую, довольно плотную женщину не первой молодости, с туго зачесанными назад седыми, практически бесцветными волосами и квадратным, но правильной лепки лицом. Мэри Хортон не пользовалась косметикой, считая бессмысленным тратить время и деньги в угоду собственному тщеславию. Глаза у нее были темно-карие – цепкие и проницательные, серьезные глаза, гармонировавшие с резкими, чуть грубоватыми чертами. Ее костюм коллеги по работе давно признали своего рода аналогом армейской формы или монашеской рясы: накрахмаленная белая рубашка, застегнутая на все пуговицы; строгого покроя серый полотняный пиджак без единой морщинки; благопристойная юбка ниже колен, достаточно широкая, чтобы не задираться, когда садишься. На ногах в меру плотные эластичные чулки и черные туфли со шнуровкой на толстом приземистом каблуке.
Туфли начищены до блеска, на белоснежной рубашке ни пятнышка, на идеально сидящем полотняном костюме ни складочки. У Мэри Хортон был пунктик насчет безупречного внешнего вида; ее молоденькая помощница клятвенно заверяла, что мисс Хортон, прежде чем войти в туалет, аккуратно снимает верхнюю одежду и вешает на плечики, чтобы не дай бог не помялась.
Убедившись в полном соответствии своего облика незыблемым стандартам, Мэри Хортон надела черную соломенную шляпку, одним быстрым движением пришпилила ее шляпной булавкой к узлу волос, натянула черные лайковые перчатки и подтащила огромную дамскую сумку к краю туалетного столика. Открыв сумку, она методично проверила, все ли на месте: ключи, деньги, носовой платок, запасная прокладка «Котекс», ручка и записная книжка, ежедневник, удостоверение личности, кредитная карточка, водительские права, электронный пластиковый ключ от ворот парковки, английские булавки, простые булавки, коробочка с иголками и нитками, маникюрные ножницы, пилочка для ногтей, две запасные пуговицы для рубашки, отвертка, плоскогубцы, кусачки, фонарик, стальная рулетка с сантиметровыми и дюймовыми делениями, коробка патронов 38-го калибра и служебный револьвер.
Стреляла она метко. В ее обязанности сотрудника «Констебл стил энд майнинг» входило доставлять деньги из банка, и, с тех пор как она аккуратно подстрелила грабителя, удиравшего с месячной зарплатой служащих компании под мышкой, ни у одного преступника в Сиднее не хватало духа связываться с Мэри Хортон на ее пути из банка. Она отдала свой портфель столь невозмутимо, столь хладнокровно и беспрекословно, что грабитель счел себя в полной безопасности; потом, когда он повернулся и бросился бежать, она вынула из сумочки пистолет, прицелилась и спустила курок. Сержант Хопкинс, инструктор с полигона полицейского управления Нового Южного Уэльса, утверждал, что в умении молниеносно выхватить оружие и выстрелить без промаха она превосходит Сэмми Дэвиса-младшего.
Предоставленная самой себе в четырнадцатилетнем возрасте, Мэри Хортон делила комнату с еще пятью девушками в общежитии Христианского союза женской молодежи и работала продавщицей в одном из магазинов Дэвида Джонса, пока не закончила вечерние секретарские курсы. В пятнадцать лет она устроилась на работу в машинописное бюро «Констебл стил энд майнинг» и жила тогда так бедно, что каждый день носила одни и те же тщательно выстиранные и отглаженные юбку с блузкой и раз за разом штопала хлопчатобумажные чулки, покуда штопки не становилось больше, чем первоначальной ткани.
Через пять лет благодаря своей работоспособности, скромной сдержанности и незаурядному уму Мэри Хортон получила повышение и заняла должность личного секретаря Арчибальда Джонсона, финансового директора, но в течение первых десяти лет работы в компании она продолжала жить в общежитии, без конца штопать чулки и откладывать гораздо больше денег, чем тратила.
В возрасте двадцати пяти лет она обратилась к Арчи Джонсону за советом насчет выгодного вложения сбережений и к тридцати годам во много раз увеличила первоначальный капитал. Как следствие, в свои сорок три она владела домом в Артармоне, тихом пригороде, населенном людьми среднего достатка; водила очень консервативный, но очень дорогой английский «бентли» с салоном, обтянутым натуральной кожей и отделанным натуральным ореховым деревом; имела в собственности коттедж на двадцатиакровом участке побережья к северу от Сиднея и заказывала костюмы у портного, который шил для жены генерал-губернатора Австралии.
Мэри Хортон была вполне довольна собой и своей жизнью. Она наслаждалась приятными возможностями, какие дают только деньги, держалась особняком на работе и не имела иных друзей, кроме пяти тысяч книг на стенных стеллажах в своем кабинете да нескольких сотен виниловых дисков, преимущественно с записями Баха, Брамса, Бетховена и Генделя. Она любила возиться в саду и убираться в доме, никогда не смотрела телевизор и не ходила в кино, никогда не хотела завести любовника и ни разу не вступала в интимную связь с мужчиной.
Выйдя на переднее крыльцо, Мэри Хортон несколько мгновений стояла на верхней ступеньке, щурясь от яркого солнца и оценивающе оглядывая свой сад. Траву надо срочно выкосить – где этот чертов мужик, которого она наняла стричь лужайку раз в две недели по четвергам? Он уже месяц не появлялся, и зеленый бархатистый ковер начинал приобретать неряшливый вид.
«Вот досада!» – подумала она, действительно не на шутку раздосадованная.
В воздухе ощущалась странная вибрация, почти звуковая: чуть слышное «бум-бум-бум», которое проникало до самых костей и говорило сведущему жителю Сиднейского побережья, что сегодня будет очень жаркий день, один из самых жарких за столетие. Два цветущих западноавстралийских эвкалипта по обеим сторонам от ворот слабо подрагивали поникшими серповидными голубыми листьями, горестно вздыхая в знак протеста против нещадного зноя, и японские хрущики деловито шуршали и пощелкивали среди обилия удушливых желтых цветов кассии. Два ряда роскошных кустов красного олеандра тянулись вдоль мощенной камнем дорожки, ведущей от передней двери к гаражу. Мэри Хортон плотно сжала губы и зашагала по ней.
А потом началась дуэль, яростная схватка, повторявшаяся каждое утро и каждый вечер лета. Когда Мэри Хортон поравнялась с первым цветущим кустом, он принялся визжать и вопить так пронзительно, так громко, что у нее зазвенело в ушах и закружилась голова.
Бросив сумку, стянув перчатки, Мэри Хортон решительно прошагала к аккуратно свернутому кольцами зеленому садовому шлангу, выкрутила кран до упора и направила мощную струю на олеандры. По мере того как кусты насыщались живительной влагой, шум стихал, и под конец только одинокий бас-профундо, гудящий «кри-кри!», доносился из ближайшего к дому куста. Мэри мстительно погрозила ему кулаком.
– Я еще доберусь до тебя, старый пакостник, – процедила она сквозь зубы.
– Кри-и-и-и! – насмешливо откликнулась цикада-хормейстер.
Надев перчатки, подняв с земли сумку, Мэри двинулась к гаражу в мирной тишине.
С подъездной дороги было хорошо видно, какой плачевный вид приобрело некогда прелестное кирпичное бунгало миссис Эмили Паркер. Поднимая дверь гаража, Мэри неодобрительно обозрела произведенные разрушения и бросила взгляд в сторону тротуара.
Тротуары на Уолтон-стрит были чудо как хороши. Они состояли из узкой бетонной дорожки и широкой полосы тщательно ухоженного газона между ней и мостовой. На газоне через каждые тридцать футов росли огромные олеандровые деревья – одно белое, второе розовое, третье красное, четвертое розовое и так далее в той же последовательности, – являвшиеся предметом гордости всех жителей Уолтон-стрит и одной из главных причин, почему Уолтон-стрит обычно брала первый приз на ежегодном конкурсе по садоводству, проводимом газетой «Гералд».
У одного из олеандров напротив участка Эмили Паркер стояла громадная бетономешалка. Смесительный барабан медленно вращался, задевая ветви дерева, и со сливного желоба на траву стекали галлоны вязкого серого раствора. Он тяжело капал с несчастных окаменелых ветвей, медленно собирался в лужицы на газоне, выползал густыми струями на мощеный тротуар. Мэри раздраженно сжала губы в нитку. Что дернуло Эмили Паркер замазать красные кирпичные стены своего дома этой гадостью? Дело вкуса, вернее, безвкусицы, решила она.
Футах в двадцати от нее стоял на солнце молодой человек с непокрытой головой, бесстрастно наблюдая за процессом осквернения Уолтон-стрит, и Мэри Хортон ошеломленно уставилась на него.
Живи он две с половиной тысячи лет назад, Фидий и Пракситель изваяли бы с него величайшего Аполлона всех времен; и, вместо того чтобы стоять на сонной сиднейской улочке в образе простого смертного, не знающего себе цены, обреченного на тлен и забвение, он бы жил вечно в совершенных текучих линиях прохладного бледного мрамора и равнодушно смотрел каменными глазами поверх благоговейно склоненных голов людей, проходящих перед ним поколение за поколением.
Но он стоял здесь, на Уолтон-стрит, посреди загаженного бетонным раствором газона – явно один из членов строительной бригады Гарри Маркхэма, судя по рабочим шортам цвета хаки, спущенным на бедра и с подвернутыми по самые ягодицы штанинами. Кроме шортов и толстых шерстяных носков, завернутых на тяжелые неуклюжие башмаки, на нем не было ничего – ни рубашки, ни куртки, ни бейсболки.
На мгновение повернувшись к ней боком, он засиял на солнце, точно живое изваяние из чистого золота, и восхитительные линии ног заставили Мэри предположить в нем бегуна на длинные дистанции. Да, такой он был конституции – тонкокостный, худощавый, изящный, с великолепным торсом, плавно сужавшимся от широких плеч к изысканно узким бедрам.
А лицо у него – просто с ума сойти! Ну безупречно красивое: короткий прямой нос, высокие выступающие скулы, нежно очерченные губы. Крохотная складочка, тоненькая такая морщинка у левого уголка рта придавала лицу печальное выражение, по-детски невинное и потерянное. Волосы, брови и ресницы цвета спелой пшеницы золотились в солнечных лучах, а глаза были ярко-ярко-синие, как васильки.
Поймав на себе ее взгляд, он счастливо улыбнулся, и от этой улыбки у Мэри Хортон вдруг перехватило дыхание. Еще ни разу в жизни она так не задыхалась, и приведенная в ужас сознанием, что поразительная красота юноши совершенно ее зачаровала, она со всех ног бросилась к своей спасительной машине.
Она думала о нем все время, пока медленно ехала к коммерческому центру Северного Сиднея, где находилось сорокаэтажное офисное здание «Констебл стил энд майнинг». Несмотря на все усилия сосредоточить внимание на запруженной транспортом дороге и предстоящих служебных делах, Мэри снова и снова возвращалась мыслями к нему. Будь он женоподобным, будь лицо у него просто симпатичное или излучай он некие не поддающиеся определению токи животной чувственности, она бы легко забыла его, поскольку многолетняя практика самодисциплины научила ее забывать все неприятное и раздражающее. О господи, как он красив – потрясающе, божественно красив! Потом она вспомнила: Эмили Паркер сказала, что сегодня строители закончат работу. И все вокруг, подернутое дрожащим и мерцающим знойным маревом, словно немного померкло.
3
Когда Мэри Хортон уехала и садовый шланг перестал функционировать, цикада-хормейстер в своем олеандровом кусте издала низкое резонирующее «кри-кри!», и на него мгновенно откликнулась примадонна-сопрано через два куста. Один за другим вступили тенора, контральто, баритоны, сопрано, и палящее солнце зарядило маленькие переливчатые тельца насекомых столь мощной певческой энергией, что пытаться разговаривать в футе от кустов было бесполезно. Оглушительный голос хора цикад летел над населенными японскими хрущиками кустами кассии к цветущим эвкалиптам и олеандрам на улице за забором и к камфорным деревьям, растущим в ряд между задними дворами Мэри Хортон и Эмили Паркер.