Я качаю головой:
– Мне все равно, что здесь происходит. Мне просто нужны деньги и крыша над головой.
На этом наше собеседование подходит к концу. Лесли встает, разглаживает юбку и поправляет одно из своих тяжелых колец.
– Обычно я предлагаю соискателям дождаться нашего звонка. Но в данном случае нет смысла тянуть время.
Я знала, что этот момент настанет. Знала еще в кабине лифта, похожей на птичью клетку. Мне нечего делать в Бартоломью. Людям вроде меня – одиноким, нищим, почти бездомным – здесь не место. Я в последний раз смотрю в окно, зная, что больше никогда не увижу такого вида.
Лесли заканчивает свою речь:
– Мы будем рады, если вы согласитесь здесь пожить.
Сначала мне кажется, что я не расслышала. Я смотрю на Лесли непонимающим взглядом – хорошие новости для меня в новинку.
– Вы шутите.
– Отнюдь. Конечно, нам нужно осуществить проверку данных. Но, думаю, вы прекрасно нам подойдете. Вы молоды и умны. И, очевидно, пребывание здесь пойдет вам на пользу.
Тут я наконец понимаю: я буду здесь жить. Я буду жить в Бартоломью. В квартире моей мечты.
И более того – мне за это заплатят.
Двенадцать тысяч долларов.
У меня на глаза наворачиваются слезы. Я поспешно смахиваю их, чтобы Лесли не передумала, решив, что я чрезмерно эмоциональна.
– Спасибо, – говорю я. – Большое спасибо. Это настоящий подарок судьбы.
Лесли широко улыбается.
– Я очень рада, Джулс. Добро пожаловать в Бартоломью. Уверена, вам здесь понравится.
3
– В чем подвох? – спрашивает Хлоя, делая глоток дешевого вина. – Не верю, что его нет.
– Да, я тоже так думала, – говорю я. – Но я не могу найти никакого подвоха.
– Кто в здравом уме станет платить незнакомому человеку, чтобы тот пожил в его шикарной квартире?
Мы сидим в гостиной у Хлои, в ее совсем-не-шикарной квартире в Джерси-Сити, за кофейным столиком, который начал заменять нам обеденный с тех пор, как я поселилась у Хлои. Сегодня мы заказали ужин из дешевого китайского ресторанчика. Лапша лаомянь с овощами и жареный рис со свининой.
– Это настоящая работа, – добавляю я. – Нужно будет присматривать за квартирой, убирать ее и так далее.
Хлоя замерла, не донеся палочки с лапшой до рта.
– Постой, ты в самом деле согласилась?
– Разумеется. Завтра переезжаю.
– Завтра? Так быстро?
– Они хотят, чтобы кто-то поселился там как можно скорее.
– Джулс, я не страдаю паранойей, но это все очень подозрительно. Вдруг тебя хотят втянуть в секту?
Я закатываю глаза.
– Ты серьезно?
– Абсолютно серьезно. Ты никого из них не знаешь. Что случилось с женщиной, которая жила там раньше?
– Она умерла.
– При каких обстоятельствах? – спрашивает Хлоя. – Где? Вдруг это случилось в квартире. Вдруг ее убили.
– Не говори чепухи.
– Я проявляю осторожность. – Хлоя раздраженно отпивает еще вина. – По крайней мере дай Полу просмотреть документы, прежде чем их подписывать.
Пол, парень Хлои, работает секретарем в крупной юридической фирме, готовясь к экзаменам на получение лицензии. Когда он официально станет юристом, они планируют пожениться, переехать в пригород, завести двух детей и собаку. Хлоя шутит, что у них есть амбиции.
У меня амбиций уже не осталось. Я пала так низко, что засыпаю там же, где ужинала. Мне чудится, будто за последние две недели весь мир сжался до размеров этого диванчика.
– Я уже подписала контракт, – говорю я. – На три месяца, с возможностью пролонгации.
Я несколько преувеличиваю. Я подписала соглашение, а не контракт, и Лесли Эвелин всего лишь намекнула, что спор из-за наследства может затянуться. Но мне хочется приукрасить ситуацию. Хлоя работает в сфере управления кадрами. Слово «пролонгация» должно ее впечатлить.
– Что насчет налогов? – спрашивает она.
– Налогов?
– Ты заполнила налоговую декларацию?
Я ковыряюсь палочками в рисе, выискивая кусочки свинины, чтобы уйти от ответа. Но Хлоя вырывает картонную коробку у меня из рук. Рис рассыпается по столику.
– Джулс, не соглашайся на работу с черной зарплатой. Это очень подозрительно.
– Зато я получу больше денег.
– Это нарушение закона.
Я отбираю у нее коробку с рисом и втыкаю туда свои палочки.
– Меня интересуют только деньги. Мне нужны эти двенадцать тысяч, Хлоя.
– Я же говорила, что могу дать тебе в долг.
– Я не смогу вернуть.
– Сможешь. Когда-нибудь. Не соглашайся на эту работу только потому, что считаешь себя…
– Обузой? – спрашиваю я.
– Не я это сказала.
– Но я действительно обуза.
– Нет, ты моя лучшая подруга, которая переживает сейчас сложный период. Ты можешь оставаться у меня сколько захочешь. Уверена, вскоре у тебя все наладится.
Хлоя настроена оптимистичней меня. Последние две недели я пыталась понять, каким образом все в моей жизни пошло кувырком. Я умна. Старательна. Я неплохой человек – по крайней мере, пытаюсь быть таковым. Но хватило всего лишь двух ударов судьбы – увольнения и предательства – чтобы я сломалась.
Найдется кто-то, кто скажет, что я сама виновата. Что надо было откладывать деньги на черный день. Иметь в заначке хотя бы три месячные зарплаты, как советуют эксперты. Хотела бы я врезать тому, кто первым назвал эту цифру. Этот умник явно не представляет, каково это – жить на зарплату, которой едва хватает на аренду, еду и коммунальные услуги.
Мало кто понимает, что такое бедность, не испытав ее на себе.
Они не понимают, как трудно порой оставаться на плаву и как тяжело всплыть обратно, если ты, не дай бог, ушел под воду.
Они никогда не подписывали чек дрожащей рукой, молясь, чтобы на счету хватило денег.
Они никогда не ждали начисления зарплаты ровно в полночь, потому что в кошельке пусто, а кредитный лимит давно исчерпан, но за бензин надо заплатить прямо сейчас.
И за еду.
И таблетки, которые ты и так уже неделю не можешь купить.
Им никогда не приходилось сгорать от стыда под раздраженным взглядом кассира в супермаркете, когда твоя кредитная карта не срабатывает.
Мало кто понимает, как жестоки бывают люди. Как легко они решают, что все твои проблемы – результат твоей лени, глупости, бездарно потраченных лет.
Они не знают, как дорого обходятся похороны родителей, когда тебе нет еще и двадцати.
Они не знают, каково это – плакать над стопкой финансовых отчетов, узнав, сколько долгов родители скопили при жизни.
Потом узнать, что их страховка аннулирована.
Потом вернуться в колледж, оплачивая учебу самостоятельно за счет пособия, двух работ и образовательного кредита, который ты закончишь выплачивать только в сорок лет.
Закончить колледж, получить диплом по литературе и приступить к поискам работы. Узнать, что ты либо недостаточно, либо чересчур квалифицирована для любой подходящей вакансии.
Люди не любят задумываться о подобной жизни. У них все в порядке, и они не могут поверить, что ты не в состоянии разобраться со своими трудностями. А ты остаешься наедине со своим унижением. Со своим страхом. И тревогой.
Боже, эта постоянная тревога.
Она не отступает ни на минуту. Словно вибрация, которая пронизывает каждую твою мысль. В минуты отчаяния я задумываюсь, могу ли я пасть еще ниже и что я стану делать, если это случится. Постараюсь ли я выкарабкаться, как считает Хлоя? Или добровольно шагну во тьму, как сделал мой отец?
До сегодняшнего дня я не видела ни малейшего просвета. Но теперь тревога ненадолго отступила.
– Я должна сделать это, – говорю я Хлое. – Хоть и признаю, что это очень необычно.
– Слишком хорошо, чтобы быть правдой, – добавляет она.
– Иногда с хорошими людьми случаются хорошие вещи в минуту нужды.
Хлоя пододвигается ближе и сжимает меня в объятьях – она регулярно делает так с тех самых пор, как мы заселились в одну комнату общежития на первом курсе.
– Я бы не стала так беспокоиться, если бы это был не Бартоломью.
– Чем тебе не нравится Бартоломью?
– Да взять хотя бы этих горгулий. Разве они не жуткие?
Вовсе нет. Мне весьма приглянулась та, что стоит за окном спальни. Словно готический страж, охраняющий мой покой.
– Я слышала… – Хлоя выдерживает зловещую паузу, – всякое.
– Что значит «всякое»?
– Мои бабушка с дедушкой жили в Верхнем Вест-Сайде. Дедушка отказывался даже ходить по той стороне улицы, где стоит Бартоломью. Говорил, это здание проклято.
Я беру коробку с лапшой.
– Думаю, дело тут в твоем дедушке, а не в здании.
– Он действительно в это верил, – говорит Хлоя. – Он рассказал мне, что архитектор, который спроектировал Бартоломью, совершил самоубийство. Спрыгнул оттуда, прямо с крыши.
– Я не собираюсь отказываться только из-за суеверий твоего дедушки.
– Просто будь осторожней. Если что, сразу же возвращайся сюда. Диван останется свободным.
– Спасибо за предложение, – говорю я. – Честно. Может, через три месяца я и правда вернусь. Но, даже если он и вправду проклят, Бартоломью – это мой шанс.
Мало кому выпадает возможность начать жизнь заново. Моему отцу так не посчастливилось. Матери – и подавно.
Но мне повезло.
Жизнь предложила мне кнопку перезапуска.
Я собираюсь нажать на нее изо всех сил.
Сейчас
Я прихожу в себя в полной растерянности. Я не знаю, где я, и это пугает.
Приподняв голову, я могу разглядеть полутемную комнату и освещенный проем двери. За ней виднеется стерильный коридор. До меня доносятся приглушенные голоса и чьи-то мягкие шаги по кафельному полу.
Боль, охватывавшая левую половину моего тела, теперь едва ощутима. Похоже, мне дали обезболивающее. Моя голова и тело кажутся неестественно легкими. Как будто меня набили ватой.
В панике я пытаюсь понять, что произошло, пока я была без сознания.
Мне поставили капельницу.
Забинтовали левое запястье.
Зафиксировали шею.
Моя голова тоже перебинтована. Я дотрагиваюсь до виска. Его простреливает боль, и я вздрагиваю.
Как ни странно, мне удается сесть, приподнявшись на локтях. Движение вызывает легкую боль в боку. За дверью кто-то говорит:
– Она очнулась.
Включается свет. Я вижу белые стены, стул в углу, репродукцию Моне в дешевой раме.
В комнату входит медбрат. Тот самый, с добрыми глазами.
Бернард.
– Здравствуй, спящая красавица, – говорит он.
– Сколько я спала?
– Всего несколько часов.
Я оглядываюсь по сторонам. В комнате нет окон. Она ослепительно бела и кажется стерильной.
– Где я?
– В больничной палате, милая.
Это невероятное облегчение. На глаза наворачиваются слезы. Бернард поспешно хватает салфетку, вытирает мне щеки.
– Ну что ты, не плачь, – говорит он. – Все не так плохо.
Он прав. Все не так плохо. На самом деле все прекрасно.
Я в безопасности.
Я больше не в Бартоломью.
Пять дней назад
4
Утром я долго обнимала Хлою на прощание, прежде чем вызвать «Убер» до Манхэттена. Придется потратиться, чтобы довезти мои вещи. Хотя у меня их не так много. Когда я застукала Эндрю с его «подругой», то съехала из квартиры за одну ночь. Не было ни слез, ни громких криков. Я просто сказала ему: «Убирайся. Не возвращайся до утра. К тому моменту меня здесь уже не будет».
Эндрю даже не стал спорить, больше ничего и не нужно было знать. Я бы ни за что не простила его, но думала, что он хотя бы попытается сохранить наши отношения. Но он просто ушел. Я даже не знаю куда. Наверное, к той девице, чтобы продолжить начатое.
Пока его не было, я собрала вещи, выбирая только то, без чего не могла жить. Многое пришлось оставить, прежде всего то, что мы покупали вместе с Эндрю, потому что у меня не было никаких сил с ним спорить. Ему достались мини-духовка, кофейный столик из «ИКЕА» и телевизор.
Той долгой и ужасной ночью меня даже посещала мысль разгромить квартиру. Просто для того, чтобы доказать Эндрю, что не он один способен что-то уничтожить. Но мне не хватало ярости – слишком я была удручена и измотана. Вместо этого я собрала все, что напоминало о наших отношениях, и положила в кастрюлю на плите. Совместные фотографии, открытки на день рождения, любовные записки. Потом я чиркнула спичкой и бросила ее в кастрюлю.
Перед уходом я вывалила пепел на пол кухни.
Это он тоже может оставить себе.
Теперь же, когда я снова собирала вещи, то пожалела, что не взяла с собой ничего, кроме одежды, аксессуаров, книг и памятных безделушек. Меня пугает, как мало у меня имущества. Вся моя жизнь уместилась в чемоданчик и четыре небольшие коробки.
Когда такси остановилось у Бартоломью, водитель восхищенно присвистнул:
– Вы здесь работаете, что ли?
Строго говоря, да. Но я решаю ответить иначе – не солгать, просто описать свою работу.
– Я здесь живу.
Я выхожу из машины и устремляю взгляд на фасад своего временного дома. Горгульи над входом смотрят на меня в ответ. Выгнутые спины и распростертые крылья вызывают ощущение, что статуи вот-вот спрыгнут вниз, чтобы поприветствовать меня. Но вместо них меня встречает высокий, крепко сложенный краснощекий швейцар с пышными усами. Он мгновенно оказывается рядом, стоит водителю открыть багажник.
– Позвольте вам помочь, – говорит он, протягивая руки к коробкам. – Вы, должно быть, мисс Ларсен. Меня зовут Чарли.
Я беру чемодан, не желая быть совсем бесполезной. Мне еще не доводилось жить в доме, где есть свой швейцар.
– Приятно познакомиться, Чарли.
– Мне тоже. Добро пожаловать в Бартоломью. Я отнесу ваши вещи. Заходите. Мисс Эвелин вас ждет.
Не помню, когда меня последний раз кто-то ждал. Это очень приятное чувство. Как будто мне здесь и правда рады.
Лесли действительно ждет в лобби. Она снова одета в костюм от «Шанель». На этот раз – желтый, а не синий.
– Добро пожаловать, добро пожаловать, – жизнерадостно говорит она, целуя воздух над моими щеками. Обратив внимание на чемодан, она спрашивает: – Чарли забрал остальные ваши вещи?
– Да.
– Наш Чарли – настоящее сокровище. Самый прилежный из наших швейцаров. Хотя все они чрезвычайно хороши. Если вам что-то понадобится, один из них всегда дежурит либо снаружи, либо здесь.
Она указывает на маленькое боковое помещение. Через приоткрытую дверь видны стул, стол и мониторы, показывающие трансляции с камер наблюдения. На одном из мониторов я замечаю двух женщин, стоящих на черно-белой плитке в лобби. Через пару мгновений я понимаю, что одна из этих женщин – я. Другая – Лесли. Я поднимаю голову и вижу камеру прямо над главным входом. Переведя взгляд обратно на монитор, я замечаю, что Лесли отошла в сторону, оставив меня одну.
Я иду вслед за ней к почтовым ящикам на другом конце лобби. На каждом из сорока двух указан номер соответствующей квартиры, начиная от 2А. Лесли достает миниатюрный ключик на простом кольце с номером 12А.
– Вот ключ от вашего почтового ящика.
Она роняет его в мою протянутую ладонь, словно бабушка, угощающая ребенка леденцом.
– Проверяйте его каждый день. Конечно, вряд ли будет приходить много почты. Но родственники покойной просили, чтобы любую корреспонденцию пересылали им. Само собой, вы не должны ничего вскрывать, даже если письмо покажется вам срочным. Вопрос конфиденциальности. Что касается вашей собственной почты, для нее мы предлагаем завести абонентский ящик. Использование этого почтового адреса в личных целях строго воспрещается.
Я киваю:
– Ясно.
– Что ж, давайте поднимемся наверх. Я как раз успею объяснить вам остальные правила.
Она вновь пересекает лобби, направляясь к лифтам. Я иду следом, катя за собой чемодан, и переспрашиваю:
– Правила?
– Ничего особенного. Просто указания, которым вы должны следовать.
– Что за указания?
Лифт занят, так что мы останавливаемся в ожидании. Через позолоченные прутья я вижу ползущие вверх тросы. Откуда-то снизу доносится шум работающих механизмов. Несколькими этажами выше медленно движется кабина лифта.