- Боже правый, какой райский денек, - сказал он с чувством, жмурясь на солнце. - Я просто пасую перед игрой погоды. Он скрестил свои толстые ноги. - Вы не поверите, но я, бывало, принимал самый обыкновенный дождливый день за личное оскорбление. А такая погода - это для меня просто манна небесная.
Хотя его манера выражаться выдавала в нем человека образованного, в общепринятом смысле этого слова, было в ней и нечто такое, что должно было, как он, видно, считал в душе, придать его словам особую значительность, ученость и даже оригинальность и увлекательность- в глазах как Тедди, к которому он сейчас обращался, так и тех, кто сидел за ними, если они слушали их разговор. Он искоса глянул на Тедди и улыбнулся.
- А в каких в ы взаимоотношениях с погодой? - спросил он.
Нельзя сказать, чтобы его улыбка не относилась к собеседнику, однако, при всей ее открытости, при всем дружелюбии, он как бы предназначал ее самому себе.
- А вас никогда не смущали загадочные атмосферные явления? продолжал он с улыбкой.
Не знаю, я не принимаю погоду так близко к сердцу, если вы это имели в виду, - сказал Тедди. Молодой человек расхохотался, запрокинув голову.
Прелестно, - восхитился он. - Кстати, меня зовут Боб Никольсон. Не помню, представился ли я вам тогда в гимнастическом зале. Ваше имя я, конечно, знаю. "
Тедди слегка отклонился, чтобы засунуть блокнот в задний карман шорт.
Я смотрел оттуда, как вы пишете, - сказал Никольсон, показывая наверх. - Клянусь Богом, в этой увлеченности было что-то от юного спартанца.
Тедди посмотрел на него.
Я кое-что записывал в дневник.
Никольсон улыбнулся и понимающе кивнул.
Как вам Европа? - спросил он непринужденно. - Понравилось? - Да, очень, благодарю вас.
Где побывало ваше семейство?
Неожиданно Тедди подался вперед и почесал ногу.
- Знаете, перечислять все города - это долгая история. Мы ведь были на машине, так что поездили прилично.
Он снова сел прямо.
- А дольше всего мы с мамой пробыли в Эдинбурге и в Оксфорде. Я, кажется, говорил вам тогда в зале, что мне нужно было дать там интервью. В первую очередь в Эдинбургском университете.
- Нет, насколько мне помнится, вы ничего не говорили, - заметил Никольсон. - А я как раз думал, занимались ли вы там чем-нибудь в этом роде. Ну, и как все прошло? Помурыжили вас? - Простите? - сказал Тедди. Как все прошло? Интересно было? - И да, и нет, - ответил Тедди. Пожалуй, мы там немного засиделись. Папа хотел вернуться в Америку предыдущим рейсом. Но должны были подъехать люди из Стокгольма и из Инсбрука познакомиться со мной, и нам пришлось задержаться. - Да, жизнь людская такова.
Впервые за все время Тедди пристально взглянул на него.
- Вы поэт? - спросил он.
- Поэт? - переспросил Никольсон. - Да нет. Увы, нет. Почему вы так решили?
- Не знаю. Поэты всегда принимают погоду слишком близко к сердцу. Они любят навязывать эмоции тому, что лишено всякой эмоциональности.
Никольсон, улыбаясь, полез в карман пиджака за сигаретами и спичками.
- Мне всегда казалось, что в этом-то как раз и состоит их ремесло, возразил он. - Разве, в первую очередь, не с эмоциями имеет дело поэт?
Тедди явно не слышал его или не слушал. Он рассеянно смотрел то ли на дымовые трубы, похожие друг на друга, как два близнеца, то ли мимо них, на спортивную площадку.
Никольсон прикурил сигарету, но не сразу - с севера потянуло ветерком. Он поглубже уселся в шезлонге и сказал:
- Видать, здорово вы озадачили...
- Песня цикады не скажет, сколько ей жить осталось, - вдруг произнес Тедди. - Нет никого на дороге в этот осенний вечер.
- Это что такое? - улыбнулся Никольсон. - Ну-ка еще раз.
- Это два японских стихотворения. В них нет особых эмоций, - сказал Тедди.
Тут он сел прямо, склонил голову набок и похлопал ладошкой по правому уху.
- А меня в ухе вода, - пояснил он, - после вчерашнего урока плавания.
Он еще слегка похлопал себя по уху, а затем откинулся на спинку и положил локти на ручки шезлонга. Шезлонг
был, конечно, нормальных размеров, рассчитанный на взрослого человека, и Тедди в нем просто тонул, но вместе с тем он чувствовал себя в нем совершенно свободно, даже уютно.
- Видать, вы здорово озадачили этих снобов из Бостона, - сказал Никольсон, глядя на него. - После той маленькой стычки. С этими вашими лейдеккеровскими обследователями, насколько я мог понять. Помнится, я говорил вам, что у меня с Элом Бабкоком вышел долгий разговор в конце июня. Кстати сказать, в тот самый вечер, когда я прослушал вашу магнитофонную запись. - Да. Вы мне говорили.
- Я так понял, они были здорово озадачены, - не отставал Никольсон. - Из слов Эла я понял, что в вашей тесной мужской компании состоялся тогда поздно вечером небольшой похоронный разговорчик-в тот самый вечер,. если я не ошибаюсь, когда вы записывались. Он затянулся.
- Насколько я понимаю, вы сделали кое-какие предсказания, которые весьма взволновали всю честную компанию. Я не ошибся?
- Не понимаю, - сказал Тедди, - отчего считается, что надо непременно испытывать какие-то эмоции. Мои родители убеждены, что ты не человек, если не находишь вещи очень грустными, или очень неприятными, или очень... несправедливыми, что ли. Отец волнуется, даже когда читает газету. Он считает, что я бесчувственный. Никольсон стряхнул в сторону пепел. - Я так понимаю, сами вы не подвержены эмоциям? - спросил он.
Тедди задумался, прежде чем ответить. - Если и подвержен, то, во всяком случае, не помню, чтобы я давал им выход, - сказал он. - Не вижу, какая от них польза.
- Но ведь вы любите Бога? - спросил Никольсон, понижая голос. Разве не в этом заключается ваша сила, так сказать? Судя по вашей записи и по тому, что я слышал от Эла Бабкока...
- Разумеется, я люблю Его. Но я люблю Его без всякой сентиментальности. Он ведь никогда не говорил, что надо любить сентиментально, - сказал Тедди. - Будь я Богом, ни за что бы не хотел, чтобы меня любили сентиментальной любовью. Очень уж это ненадежно. - А родителей своих вы любите? - Да, конечно. Очень, - ответил Тедди. - Но, я чув
ствую, вы хотите, чтобы для меня это слово значило то же, что оно значит для вас.
- Допустим. Тогда скажите, что в ы понимаете под этим словом? Тедди задумался.
- Вы знаете, что такое "привязанность"? - обратился он к Никольсону.
- Имею некоторое представление, - сухо сказал тот. - Я испытываю к ним сильную привязанность. Я хочу сказать, они ведь мои родители, значит, нас что-то объединяет, - говорил Тедди. - Мне бы хотелось, чтобы они весело прожили эту свою: кизнь, потому что, я знаю, им самим этого хочется... А вот они любят меня и Пуппи, мою сестренку, совсем иначе. Я хочу сказать, они, мне кажется, как-то не могут любить нас такими, какие мы есть. Они не могут любить нас без того, чтобы хоть чуточку нас не переделывать. Они любят не нас самих, а те представления, которые лежат в основе любви к детям, и чем дальше, тем больше. А это все-таки не та любовь.
Он опять повернулся к Никольсону, подавшись вперед.
- Простите, вы не скажете, который час? - спросил он. - У меня в десять тридцать урок плавания.
- Успеете, - сказал Никольсон, не глядя на часы. Потом отдернул обшлаг. - Только десять минут одиннадцатого.
- Благодарю вас, - сказал Тедди и сел поудобнее. - Мы можем поболтать еще минут десять.
Никольсон спустил на пол одну ногу, наклонился и раздавил ногой окурок.
- Насколько я могу судить, - сказал он, опускаясь в шезлонг, - вы твердо придерживаетесь, в согласии с Ведами, теории перевоплощения. - Да это не теория, это скорее...
- Хорошо, хорошо, - поспешил согласиться Никольсон. Он улыбнулся и слегка приподнял руки, ладонями вниз, словно шутливо благословляя Тедди. Сейчас мы об этом спорить не будем. Дайте мне договорить. Он снова скрестил свои толстые ноги. - Насколько я понимаю, посредством медитаций вы получили некую информацию, которая убедила вас в том, что в своем последнем воплощении вы были индусом и жили в святости, но потом как будто сбились с Пути...
- Я не жил в святости, - поправил его Тедди. - Я был обычным человеком, просто неплохо развивался в духовном отношении.
- Ну ладно, пусть так, - сказал Никольсон. - Но сейчас вы якобы чувствуете, что в этом своем последнем воплощении вы как бы сбились с Пути перед окончательным Просветлением. Это правильно, или я...
- Правильно, - сказал Тедди. - Я встретил девушку и как-то отошел от медитаций.
Он снял руки с подлокотников и засунул их под себя, словно желая согреть.
- Но мне все равно пришлось бы переселиться в Другую телесную оболочку и вернуться на землю, даже если бы я не встретился с этой девушкой, - я хочу сказать, что я не достиг такого духовного совершенства, чтобы после смерти остаться с Брахманом и уже никогда не возвращаться на землю. Другое дело, что, не повстречай я эту девушку, и мне бы не надо было воплощаться в американского мальчика. Вы знаете, в Америке так трудно предаваться медитациям и жить духовной жизнью. Стоит только попробовать, как люди начинают считать тебя ненормальным. Например, папа видит во мне какого-то урода. Ну а мама... ей кажется, что зря я думаю все время о Боге. Она считает, что это вредно для здоровья. Никольсон пристально смотрел на него. - В своей последней записи вы, насколько я помню, сказали, что вам было шесть лет, когда вы впервые пережили мистическое откровение. Верно?
- Мне было шесть лет, когда я вдруг понял, что все вокруг - это Бог, и тут у меня волосы стали дыбом, и все такое, - сказал Тедди. - Помню, это было воскресенье. Моя сестренка, тогда еще совсем маленькая, пила молоко, и вдруг я понял, что она-Бог, и молоко-Бог, и все, что она делала, это переливала одного Бога в другого, вы меня понимаете? Никольсон молчал.
- А преодолевать конечномерность пространства я мог, еще когда мне было четыре года, - добавил Тедди. - Не все время, сами понимаете, но довольно часто. Никольсон кивнул.
- Могли, значит? - повторил он. - Довольно часто? - Да, подтвердил Тедди. - Об этом есть на пленке... Или я рассказывал об этом в своей апрельской записи? Точно не помню.
Никольсон снова достал сигареты, не сводя глаз с Тедди.
- Как же можно преодолеть конечномерность вещей? - спросил он со смешком. - То есть, я что хочу ска
зать: к примеру, кусок дерева - это кусок дерева. У него есть длина, ширина...
- Нету. Тут вы ошибаетесь, - перебил его Тедди. - Людям только кажется, что вещи имеют границы. А их нет. Именно это я пытался объяснить профессору Питу.
Он поерзал в шезлонге, достал из кармана нечто отдаленно напоминавшее носовой платок - жалкий серый комочек - и высморкался,
- Почему людям кажется, что все имеет границы? Да просто потому, что большинство людей не умеет смотреть на вещи иначе, - объяснил он. - А сами вещи тут ни при чем.
Он спрятал носовой платок и посмотрел на Никольсона. - Подымите на минутку руку, - попросил он его. - Руку? Зачем? - Ну подымите. На секундочку.
Никольсон слегка приподнял руку над подлокотником. - Эту? - спросил он. Тедди кивнул.
- Что это, по-вашему? - спросил он. - То есть как-что? Это моя рука. Это рука. - Откуда вы знаете? - спросил Тедди. - Вы знаете, что она называется рука, но как вы можете знать, что это и есть рука? Вы можете доказать, что это рука? Никольсон вытащил из пачки сигарету и закурил. По-мрему, это пахнет самой что ни на есть отвратительной софистикой, да-да, - сказал он, пуская дым. - Помилуйте, это рука, потому что это рука. Она должна иметь название, чтобы ее не спутали с чем-то другим. Нельзя же взять да и...
- Вы пытаетесь рассуждать логически, - невозмутимо изрек Тедди.
- К а к я пытаюсь рассуждать? - переспросил Никольсон, пожалуй, чересчур вежливо.
- Логически. Вы даете мне правильный осмысленный ответ, - сказал Тедди. - Я хотел помочь вам разобраться. Вы спросили, как мне удается преодолевать конечномерность пространства. Уж конечно, не с помощью логики. От логики надо избавиться прежде всего. Никольсон пальцем снял с языка табачную крошку. - Вы Адама знаете? - спросил Тедди. - Кого-кого? Адама. Из Библии. Никольсон усмехнулся. - Лично не знаю, - ответил он сухо.
Тедди помедлил.
Вы
- Да вы не сердитесь, - произнес он наконец. - задали мне вопрос, и я... - Бог мой, да не сержусь я на вас. - Вот и хорошо, - сказал Тедди.
Сидя лицом к Никольсону, он поглубже устроился в шезлонге.
- Вы помните яблоко из Библии, которое Адам съел в раю? - спросил он. - А знаете, что было в том яблоке? Логика. Логика и всякое Познание. Больше там ничего не было. И вот что я вам скажу: главное-это чтобы человека стошнило тем яблоком, если, конечно, хочешь увидеть вещи, как они есть. Я хочу сказать, если оно выйдет из вас, вы сразу разберетесь с кусками дерева и всем прочим. Вам больше не будут мерещиться в каждой вещи ее границы. И вы, если захотите, поймете наконец, что такое ваша рука. Вы меня слушаете? Я говорю понятно? - Да, - ответил Никольсон односложно. - Вся беда в том, - сказал Тедди, - что большинство людей не хочет видеть все как оно есть. Они даже не хотят перестать без конца рождаться и умирать. Им лишь бы переходить все время из одного тела в другое, вместо того чтобы прекратить это и остаться рядом с Богом - там, где действительно хорошо. Он задумался.