Хейне Баккейд
Встретимся в раю
В Центральном управлении уголовной полиции Норвегии есть объединенный реестр без вести пропавших. Каждый год туда поступает около тысячи восьмисот новых дел. Иными словами, пять сообщений о пропаже ежедневно. В таких делах розыск всегда ведется исходя из четырех сценариев. Самоубийство. Внезапный отъезд. Несчастный случай. И похищение…
Часть I
Последний рабочий день Роберта Риверхольта
– Ну как? Что думаешь? – Милла Линд сидела, плотно сжав ноги. Она была в брючном костюме и с прической, знакомой Роберту Риверхольту по обложкам. Ее голос всегда звучал мягко и приятно, она не была напористой и болтливой, как большинство из его клиентов. Никогда не задавала вопросов для галочки, для заполнения пауз в разговоре. Милла спрашивала только о том, что действительно хотела узнать. И это ему больше всего в ней нравилось. Это, и ее глаза.
– Хорошо.
Он вернул ей страницы рукописи и откинулся на спинку кресла. Провел рукой по волосам и улыбнулся:
– С нетерпением жду продолжения.
– Гениально!
Литературный агент Миллы в Швеции, Пелле Раск, с энтузиазмом закивал с дивана, стоявшего в глубине квартиры Миллы на последнем этаже. Произнеся это, он, наконец, оторвался от своего айпада. Роберт безошибочно определил, что Пелле, со своими блестящими волосами средней длины, зачесанными назад, и плотно облегающей рубашкой с двумя расстегнутыми верхними пуговицами, точно копировал стиль продавцов таймшера[1] на Гран-Канарии.
Милла повернулась к дивану и, ничего не говоря, снова взглянула на Роберта.
– Я хочу закончить серию тем, что Йертруд вернется в жизнь Августа Мугабе. – Она взяла несколько прядей волос и стала накручивать их на пальцы. – И с этого момента все изменится.
Когда Роберт впервые встретился с Миллой, он принял эту ее привычку за признак неуверенности в себе. Подумал, что она страдает от низкой самооценки, и это заставляет ее кончиками пальцев искать локоны, поправлять и укладывать их. Но теперь он знал, как все обстоит на самом деле.
– Ведь пропала его дочь?
– Да, – ответила Милла.
Взгляд Роберта скользнул сквозь одно из окон в крыше, на безоблачное небо Осло. – Я думаю, это действительно будет конец проекта.
– Август напоминает мне тебя, – Милла выпустила из рук волосы и прикусила позолоченную ручку. Подержала ее в зубах несколько секунд, затем вынула и застучала концом ручки о ногу, все так же уставившись на Роберта. – Все больше и больше.
– Уфф, – Роберт выдавил добродушный смешок. «Я позволил всему этому зайти слишком далеко», – подумал он и заставил мышцы лица повиноваться, чтобы не моргнуть. Слишком, слишком далеко.
– Ну, только не говори об этом никому.
Роберт подмигнул и хлопнул себя по коленям, прежде чем встать. Он кивнул в сторону Пелле на диване и направился в коридор, где остановился и обернулся. – Увидимся в Тьёме сегодня вечером. Ты собрала команду?
– Да. – Милла подошла к нему, держа страницы рукописи. – Они придут. Она остановилась и вздохнула. – Ты что-нибудь нашел? Что-нибудь новое?
– Вечером, Милла. Все вечером.
На улице все небо залило солнечными лучами. Солнце пробивалось меж домов, делая столичные улочки такими красивыми. Роберт Риверхольт оказался окончательно и бесповоротно поглощен городом после того, как вылез из беличьего колеса и начал работать на себя. Он был так очарован его архитектурой и шумом, что не заметил ни звук целенаправленно движущихся в его сторону шагов, ни тень, протянувшуюся к нему, когда завернул за угол в переулок, окруженный почтенными старыми городскими деревьями. Все, что он успел ощутить, – дуло на затылке да металлический клик бойка, выбившего кольцо пламени. И солнце исчезло.
Глава 1
Я никогда не любил переход от зимы к весне. Скрючившиеся голые деревья напоминают дикую мутировавшую поросль, пробившуюся из земли после атомной войны. Весь Ставангер утопает в нескончаемых ливнях, из-за которых город становится одновременно зеленым, как водоросль, и серым.
В отделении НАВ[2] на Клуббгата в самом центре Ставангера больше посетителей, чем в прошлый раз. Диван в комнате ожидания заполнен, на лицах людей застыло выражение крайнего скепсиса.
– Торкильд Аске.
Рукопожатие Ильяны не изменилось с нашей последней встречи. Такое же вялое и холодное, словно здороваешься за руку с трупом в морозилке.
– Очень приятно, – абсолютно неубедительно сказала она и опустилась в новое синее офисное кресло с промаркированной спинкой.
– Нет, невероятно приятно, – отвечаю я и тоже сажусь.
– Вы помните ваши дату рождения и персональный номер?
– Само собой.
Между нами стоит миска с пластиковыми бананами, такая же унылая, как и прежде. Я вижу, что им в компанию добавились гроздь красного пластикового винограда и искусственная груша, однако и с этим пополнением более фруктовой атмосфера в комнате не стала.
– Можете назвать?
Чуть раздраженная, она раскачивается на кресле вперед-назад.
Я сообщаю ей последовательность цифр, так что Ильяна, наконец, может отвернуться от моего искалеченного лица к монитору компьютера.
– Значит, вы больше не хотите запрашивать выплаты на время восстановления трудоспособности, но хотите получить пособие по инвалидности?
– Да. – Я протягиваю конверт, который принес с собой. – Посоветовавшись с ответственными лицами, я пришел к выводу, что это единственно правильный путь.
Она приподняла очки с переносицы.
– После того, что случилось, когда вы…
– Навещал сестру в Северной Норвегии прошлой осенью, да.
– Вы пытались… – Ильяна, замявшись, посмотрела на меня, – покончить жизнь самоубийством?
– Даже дважды, – киваю я. – Вы найдете отчеты в конверте.
Ильяна покашливает и листает бумажки.
– Да. Один раз при помощи… – она отрывает взгляд от папки, – гарпуна?
– Давление было слишком сильным.
– Давление с… нашей стороны? Со стороны НАВ?
Я снова киваю.
Ульф, мой друг и психиатр, решил, что пришло время замахнуться на большее. Полное пособие по инвалидности. Ульф и мой терапевт даже вместе написали письмо, где утверждают, что именно давление НАВ заставило меня пойти на работу телефонным оператором в «Форусе», и это привело к двум неудавшимся попыткам суицида, когда в первый раз я прыгнул в море, а во второй – насквозь проткнул гарпуном руку и грудь. Мы ничего не упомянули о деле, в котором я копался там, на севере. Ульф даже пригрозил пустить это в газетные заголовки, если НАВ продолжит напор на его пациента с повреждениями мозга, имеющего высокую степень склонности к самоубийству и нуждающегося в уходе.
– Ну, что же, – Ильяна листает бумаги. – В таком случае, я думаю, у нас есть все необходимое, чтобы двигаться дальше по этой части.
Она собирает бумаги, запихивает их обратно в конверт и складывает руки на коленях.
– А что дальше? – Я потер пальцами шрам на ладони. Место ранения все еще болело, особенно в дождливые дни. А в Ставангере таких много.
– Ну, – вздыхает она и сжимает кончики больших пальцев вместе. – Следующий шаг – заключение нейропсихолога.
– Что именно от меня требуется?
Она немного поворачивает ко мне голову, но так, чтобы наши взгляды не встретились.
– Это серия когнитивных тестов. Вам пришлют вызов в течение весны.
– Спасибо, – говорю я и поднимаюсь.
Ильяна улыбается отработанной улыбкой, такой, когда глаза не участвуют, и наклоняется над миской с пластиковыми фруктами.
– Создайте себе спокойную атмосферу. Уважайте свои ограничения. Больше никаких поездок, пока проходите комиссию.
– Больше никогда, – говорю я. Буду проводить исключительно тихие вечера дома, предаваясь глубокому созерцанию коварств жизни и службы занятости.
Ильяна слегка качает головой и поворачивается к монитору, пока я иду к выходу.
Телефон зазвонил, как только я покинул здание НАВ.
– Закончил? – голос Ульфа был напряжен, в трубке фоном слышны гул мотора и песня Арьи Сайонмаа «Jeg vil tacka livet»[3].
– Закончил.
– И?
– Меня вызовут на нейропсихологическую комиссию в течение весны.
– Хорошо, хорошо, – нараспев отвечает Ульф. – Значит, дело пошло. Отлично, отлично.
Возникает пауза, и я слышу, как Ульф включает поворотник, начав жевать от тяжелой жизни еще одну никотиновую жвачку, и подпевает: – Det har gitt mig smärtan så att jeg kan skilja lyckan ifrån sorgen[4]
Когда я приехал домой из Трумсё, Ульф забрал мои лекарства, и, чтобы подать пример, решил отказаться от своих «Мальборо». Это привело к страшному злоупотреблению никотиновым пластырем и никотиновой жвачкой. Вскоре нам обоим стало ясно, что Ульф поставил себя в очень трудное положение. Теперь он не может предаться затяжке, не пересмотрев вместе с тем мою новую лекарственную парадигму. Все это переросло в безмолвную позиционную войну, когда я жду, а Ульф жует.
– Кстати, ты собрал вещи на завтра? – спрашивает Ульф, пока я не положил трубку.
– Да. Готов как штык.
– Никаких кофеварок и прочей ненужной ерунды, как в последний раз? Не надо опять заниматься этой фигней, Торкильд.
– Только одежда и благие намерения. На этот раз никакой ерунды.
– Эта возможность, появившаяся с Миллой Линд, может оказаться для тебя последней…
– Обещаю.
– Кстати, Дорис ждет не дождется встречи с тобой. Она никогда раньше не видела исландцев.
– Наполовину, – отвечаю я. – Я только наполовину исландец, ты же знаешь это, и я там не был больше двадцати лет.
– Одна фигня. Главное, что она ждет.
– Ульф, – начинаю я, зажмуриваясь от резкого весеннего солнца, пробивающегося сквозь дождевые тучи над зданием НАВ в центре Ставангера – насчет того ужина…
– Даже не думай. Я приглашаю, ты приходишь. На этот раз никаких отговорок… Och alla sångar som är samma sångar[5]… Ой, чуть не забыл, – продолжает Ульф, прервав свой дуэт с Арьей, – купи кервель.
– Что?
– Кервель. Купи кервель.
– Что такое кервель?
– Кервель, – рявкает он, работая челюстями на высокой скорости. – Это такая петрушка. Забеги в супермаркет перед приездом. Там он есть.
– А это обязательно?
– Och alla sångar som är samma sångar… – Да, – отрезает Ульф и кладет трубку.
Глава 2
– Ульф говорит, ты импотент? – Дорис вопросительно смотрит на меня. Мы сидели за кухонным столом на вилле Ульфа Эйгана. Его новая пассия – пятидесятисемилетняя немка, сексолог и обозреватель с собственным блогом. Ульф познакомился с ней на конференции в Бергене.
– Нет! Мне так кажется! – Ульф изо всех сил рубит кервель на кухонной столешнице рядом. Он одет в широкую рубаху без рукавов, и мне виден никотиновый пластырь на его плече.
Дорис руками рвет булочку и кладет кусочки на блюдце рядом с миской. Вскоре подходит Ульф с горстью кервеля и посыпает им суп. Она берет кусочек хлеба и с его помощью утапливает листочки в мутной жидкости, затем кладет его в рот и с жадностью жует.
– Скажи, ты онанируешь?
Я устремляю взгляд вниз на миску с супом и притворяюсь, будто не расслышал вопроса.
– Торкильд не онанирует, – приходит на помощь Ульф, наливая вино в бокалы и садясь между нами.
Дорис утапливает новую порцию кервеля, рассматривая меня прищуренными глазами.
– Так откуда ты знаешь?
– В этом и смысл. – Ульф слизывает зелень с кончиков пальцев. – Он не знает. Он создает себе эти препятствия, непреодолимые барьеры, чтобы не вовлекаться в жизнь за пределами квартиры. Аске бежит от всего, что зовется межчеловеческим взаимодействием.
– Современный отшельник, – говорю я в отчаянной попытке казаться веселым в этом кошмаре социального сборища. Я придвигаю к себе бокал и опустошаю его. Дорис складывает руки под подбородком. Ее волосы коротко стрижены, выкрашены в рыжий цвет и торчат во все стороны. Современная прическа, напоминающая букет цветов, сотворенный страдающим маниакальной депрессией флористом. Темно-красные узкие губы, обвисшие складки светлой кожи, хотя Дорис не кажется полной или рыхлой, скорее как будто она только что похудела и кожа не успела приспособиться к новому телу. Женщина выглядит довольной и собой и своим нарядом с глубоким декольте, выбранным для сегодняшнего допроса.
– А ты пытался представить себя в сексуальном сценарии? Воображал ситуации, людей, которые могли бы вызвать в тебе сексуальную реакцию с последующей эрекцией?
– Не знаю… – отвечаю я напряженно и снова потупившись в миску передо мной. Сладковатый запах и зеленая жирная жидкость наводят меня на мысль о полной водорослей солоноватой воде. – Что… я могу сказать…
Закончив есть, Дорис выуживает из сумки сигарету и зажигает ее, а Ульф тоскующим и свирепым взглядом смотрит на конец горящей палочки.
– Ты должен осмелиться на фантазию, – говорит Дорис. – Дать волю своим желаниям. – Она откидывается назад, выпуская облачко синего дыма в потолок. – Иногда мы гасим их, думаем, что они нам больше недоступны. Подавление сексуального влечения – не сугубо женский концепт. И необязательно принуждать к этому должен кто-то другой. – Она глубоко затягивается и с наслаждением выпускает дым. – Я могу дать тебе несколько упражнений. Опробуешь, когда будешь один.
– Спасибо, – бормочу я, бессмысленно ковыряясь ложкой в супе. – Это очень мило с твоей стороны.
Ульф недовольно отворачивается от Дорис с ее дымящейся сигаретой, поглаживая пластырь на плече, и обращает взгляд на меня. – Может быть, нам стоит еще раз пройтись по тому, что ждет тебя в Осло завтра?
– Ладно, – отвечаю я, обрадованный, что тема наконец-то сменилась и что Ульф страдает так же, как и я.
– Я обожаю ее произведения, – с довольным видом сообщает Дорис. – Немногим удалось создать лучшего антагониста, чем Йертруд, жена Августа Мугабе. Кстати, ты читал что-то из книг Миллы Линд?
Я качаю головой.
– Ну, – продолжает Дорис, используя миску из-под супа в качестве пепельницы, – Милла Линд не только неоспоримая королева детективного жанра на Севере, это большая величина и в Германии тоже.
Быстро поглощая суп, Ульф не желает отставать:
– Она написала серию из двенадцати книг о полицейском-меланхолике с приторным именем Август Мугабе, чья жена пыталась убить его как минимум дважды.
– Трижды, – парирует Дорис.
– Что? – Ульф выпускает из руки ложку и раздраженно смотрит на Дорис с сигаретой. – Нет, дважды. Первый раз…
– Жена Мугабе пыталась убить его три раза. – Дорис подливает себе вина. – В первой книге она его отравляет, в четвертой поджигает его дачу, пока он лежит в кровати, накачанный снотворным, и в восьмой…
– Нет-нет, – перебивает ее Ульф. – Киллер, пытавшийся убить его в восьмой части, совершенно очевидно был нанят коррумпированным начальником Мугабе, Брандтом. Он же сам говорит прямо перед выстрелом, что это привет от старого друга. Если бы его наняла Йертруд, она бы сказала, что привет от той, кого Август любил.
Ульф смотрит на меня и усиленно кивает, словно хочет, чтобы я подтвердил его тезис. Я отказываюсь признавать какие-либо теории, выдвинутые человеком, который встал между мной и моими таблетками, поэтому игнорирую его и оборачиваюсь к Дорис.
– Именно потому, что он говорит это, мы и понимаем, что убийцу подослала Йертруд, – возражает Дорис. – «Привет от старого друга» – это просто удар напоследок от женщины под семьдесят, которая до чертиков презирает мужчину, отказавшегося дать ей ребенка. Так же, как и холодная картошка, которую она всегда подавала ему на ужин. Яркая символика бездетной женщины, убитой горем и переполненной гневом.