Здание осталось позади, и на них обрушилось великолепие цветущего сада.
Если главной особенностью этого монастыря была бедность, то сад напоминал рог изобилия. Но даже здесь чувствовалась строгая монашеская рука: не было естественной красоты цветущих лужаек, только строгие клумбы под персиковыми деревьями, покрытые ковром лаванды, чабреца и лилового розмарина, а чуть дальше, вдоль стен, тянулись ряды яблонь и груш, под которыми колыхались серебристые волны шалфея. Абрикосовая аллея служила границей виноградника, сдерживая буйство виноградных лоз. Под деревьями на аккуратных грядках алели сочные помидоры. В конце обсаженной самшитом дорожки, точно на страже, стояли два апельсиновых деревца с симметричными кронами, увешанные глянцевитыми зелеными плодами; они в точности походили на сказочных гвардейцев, охраняющих врата волшебной страны или райского садика, словно срисованного с полустертой средневековой гравюры. Базилик, огуречник, шафран, иссоп, можжевельник, анютины глазки, голубой мускатный шалфей и скромный лимонный тимьян… Здесь царило дыхание разогретой влажной земли, а пряные ароматы трав и смолистый дух окрестных сосен сонно смешивались со свежестью лаванды. Птичьих песен не было слышно, но воздух наполняло громкое жужжание пчел.
Ничего этого Дженнифер, даже смутно, не воспринимала, впрочем, как и ее мрачная провожатая, у которой, видимо, были к тому свои, не менее уважительные причины. Опустив голову, монахиня быстро проследовала между апельсиновыми деревьями по дорожке, окаймленной стройными бордюрами, за которыми сонно колыхались маки, в направлении чугунной калитки в восточной стене сада. Неподалеку от стены она вдруг судорожно дернулась – пчела ли прожужжала возле самой щеки, ящерица ли промелькнула у ног, или просто спелый абрикос беззвучно упал в траву, – и при виде этого резкого движения Дженнифер неожиданно пришла в себя. Она замедлила шаги и сказала:
– Сестра, одну минуту…
Монахиня обернулась. Белые руки вновь исчезли в складках рукавов, рубин же ярко горел на солнце. Тень персикового дерева сплела солнечный узор на ее платье и набросила вуаль на верхнюю часть лица.
– Пожалуйста, – сказала Дженнифер, удерживая ее легким движением руки, – подождите минутку. Пожалуйста, расскажите мне немного о случившемся. Вы же понимаете, какой это удар. Мне бы хотелось узнать, как… как все произошло.
– Что именно вы хотите знать?
В подобных обстоятельствах сам этот вопрос звучал уже достаточно странно, а сухой голос и абсолютное безразличие монахини привели Дженнифер в ярость. Она окончательно сбросила с себя печальное оцепенение и сказала запальчиво:
– Разве не естественно, что я хочу знать обо всем? Я приехала сюда в надежде повидаться с кузиной. Я ничего не слышала о ней с тех пор, как три недели назад получила ее приглашение. Пытаюсь выяснить, где она, и наталкиваюсь на глухую стену молчания. Наконец вы заявляете, что она умерла, и считаете, что мне этого достаточно?! Не кажется ли вам, что я имею право знать, как она умерла? И почему никто из родственников не был извещен о ее смерти?
Этот взрыв негодования не вызвал никакой реакции, монахиня стояла склонив голову, но ее покорная поза была начисто лишена смирения. Дженнифер поймала себя на поистине странном ощущении – ей показалось, что испанка вдруг занялась какими-то срочными и сложными вычислениями. Так или иначе, но результат не замедлил сказаться в изменении позы, и к концу монолога Дженнифер монахиня, видимо, была вполне готова дать ей нужную информацию. Более того, она настроилась дать полный отчет, чтобы в дальнейшем уже не возвращаться к этой теме.
– Она умерла от пневмонии. Болезнь началась после автокатастрофы, которая произошла тринадцатого июня, когда она ехала из Бордо. Очень неудачный день для каких-либо поездок: перед этим шли затяжные дожди, а под вечер, когда она уже миновала Лу, началась сильная гроза. Авария произошла чуть ниже Гаварни. Говорят, дождем размыло глинистый склон над дорогой. Видимо, автомобиль занесло, и он съехал в ущелье. Она…
– Минутку, – прервала Дженнифер гладкое повествование, – что значит «говорят» и «видимо»? Разве вы не знаете, как произошла авария? Ведь Джил, то есть мадам Ламартин, заболела пневмонией уже потом, после катастрофы. Наверное, она была в состоянии рассказать, как все случилось.
– Ничего подобного, – убежденно возразила монахиня. – Она ничего не рассказала. Я уже говорила, была буря, автомобиль сорвался в ущелье, мадам получила шок, но, к счастью, отделалась легкими ушибами. Ущелье было неглубокое. Никто не видел, как это произошло. Она сумела сама выбраться на дорогу, но идти ей пришлось далеко, да еще в такую ужасную грозу… – Под черным покровом рукавов произошло какое-то едва заметное движение. – У ворот монастыря силы покинули ее, она была почти без сознания. Мы внесли ее в дом и уложили в постель. Она вся горела и бредила до утра. Это продолжалось недолго. Через восемь дней, во вторник, она умерла. Мы сделали все, что смогли.
– Постойте… Где, вы сказали, это произошло?
– Не доезжая шести миль до Гаварни.
– Тогда почему она не обратилась за помощью в Гаварни? Зачем стремилась именно в монастырь? Ведь она шла по городку? Неужели никто не видел Джил?
Отрывистые вопросы потрясенной Дженнифер сыпались один за другим почти как обвинения, но если ее собеседницу и оскорбил этот повышенный тон, то она не подала виду – глаза ее были опущены и голос звучал ровно:
– На этот вопрос я не могу вам ответить, сеньорита. Откуда мне знать, почему она поступила так, а не иначе. Есть только факты. Она не осталась в городке и без всякой помощи одна поднялась сюда. Возможно, авария так подействовала на нее, что она помнила только о цели своего путешествия и старалась скорее добраться до монастыря. Ясно одно: у наших ворот она была уже в совершенном изнеможении. Насквозь промокшая и почти без чувств. Ее организм не справился с болезнью, она умерла.
– Да… все понятно. Вы, конечно, вызвали доктора из Гаварни?
– Конечно. – Она наконец подняла голову и взглянула на Дженнифер, и, хотя глаза были откровенно злыми, голос звучал почти спокойно. – Будьте уверены, сеньорита, уж мы сделали все возможное. В делах такого рода у нас большой опыт. Доктор осмотрел ее и сказал, что она не могла попасть в более надежные руки. – Она помолчала и добавила: – Отец Ансельм был с ней до конца. Он сказал, что она отошла с миром.
Тихий сад дышал тысячью благостных ароматов, поднимающихся от трав и цветов. Злость растаяла, и Дженнифер почувствовала, что ее охватывает раскаяние. Она сказала взволнованно:
– Извините меня, сестра. Я не хотела сказать, что вы плохо ухаживали за моей кузиной. Уверена, вы сделали все возможное. Простите мою резкость, но это ужасно, вы понимаете? Я не могу поверить. Это невозможно… Джиллиан…
Она умолкла.
Улыбка скользнула в уголках тонких губ испанки и исчезла. Голос ее словно немного оттаял, и ответ прозвучал довольно мягко:
– Я понимаю вас, сеньорита. Вам, должно быть, очень тяжело. Возможно, я говорила слишком прямо, но нас тут учат принимать смерть как неизбежность. Поймите, мы не воспринимаем ее как трагедию, и нам трудно перестроиться на то, что для вас смерть – только горе.
– Конечно, вы абсолютно правы, – сказала Дженнифер. – И я бы, наверное, рассуждала так, не будь известие столь неожиданным. Но я проделала весь этот длинный путь с единственным желанием – повидать кузину. Это было целью моей поездки. Мы так давно не виделись, и нам надо было многое рассказать друг другу. Отчасти из-за этого мое потрясение и было таким сильным. А главное, если бы нам сразу сообщили о ее болезни, я успела бы…
– Но это было невозможно. Я же сказала, что она все время бредила. Она не могла сообщить ничего о себе и своих родственниках. Если бы мы знали о вашем существовании, то, безусловно, известили бы вас. Но она никого не упоминала.
– Да, верно, вы говорили… Единственное, – сказала Дженнифер неуверенно, точно оправдываясь, – я подумала, ведь среди ее бумаг могли быть какие-то сведения, наверное, и мое письмо…
– У нее не было никаких бумаг. – Голос испанки звучал по-прежнему мягко, и выражение лица не изменилось, но последние слова она подчеркнула интонацией. – Ничего, – добавила она с нажимом, и это прозвучало уж слишком неестественно.
«Почти как угроза, – подумала Дженнифер. – Стой! Опасно для жизни!» И вновь в глубине темных глаз испанки, за полуопущенными веками появилась (на этот раз Дженнифер не могла ошибиться) какая-то холодная расчетливость. Уверенность в том, что интуиция ее не подводит, что здесь что-то нечисто и о чем-то испанка явно умалчивает, обрушилась на Дженнифер, как удар. Не говоря ни слова и стараясь не выдать своих чувств, она следила за монахиней в ожидании объяснений, которые могли бы стереть тревогу, вызванную этим разговором. Но испанка даже не пыталась что-либо объяснить. По ее губам скользнула легкая змеиная улыбка. Дженнифер внутренне содрогнулась: как ей могло показаться, что эта улыбка согрета дружеским чувством?
Испанка с холодной решимостью направилась в сторону чугунной калитки в высокой стене сада.
– Итак, если вы хотите посетить могилу вашей кузины…
Дженнифер молча последовала за ней к выходу из сада.
Глава 5
Траурный марш (печально)
Маленький кладбищенский дворик с трех сторон окружали все те же высокие стены, а четвертой он примыкал к церкви, к дверям которой вела аккуратная дорожка. В стене напротив также была дверь, за нею, очевидно, начиналась дорога в горы, но она, в отличие от церковных дверей, была заперта и полускрыта зарослями карминно-красных роз. Этот зеленый уголок, как и сад, был полон своеобразного очарования, словно сюда не дотягивалась строгая монастырская рука. Конечно, трава была подстрижена, и немногочисленные могилки выглядели ухоженными, но горным цветам и травам было позволено цвести вдоль стен, там, где их посеял своевольный ветер, – крокусы, звездочки камнеломки, какие-то неизвестные крошечные белые и желтые колокольчики и голубой дубровник.
Испанка, шелестя по траве шелковым подолом, привела Дженнифер к могиле возле дальней стены, туда, где стелющиеся вьюнки покачивали своими граммофончиками: прикрывая свежесрезанный дерн, они явно напоминали о недавних похоронах. У могильного холмика стояла на коленях монахиня с маленькой лопаткой в руках. Дженнифер была уже в таком взвинченном и нервном состоянии, что ей показалось на редкость подозрительным и мрачным занятие этой женщины – та делала небольшие углубления в могильном холмике. Но как только очередной приступ темного животного страха прошел, Дженни сообразила, что монашка просто сажает цветы в ямки, хорошенько прижимая землю у корней ловкими толстыми пальцами. Услышав приближающиеся шаги, монашка подняла голову и улыбнулась. Ее доброе старое лицо со здоровым румянцем на щеках и голубыми глазами, окруженными сетью веселых морщинок, подействовало на Дженнифер успокаивающе.
Ее спутница с отчетливым испанским акцентом сказала по-французски:
– Это сестра Мари-Луиза. Она ухаживает за нашим садом.
Садовница разогнулась, отбросила длинные рукава, высвобождая сильные руки, и тыльной стороной ладони по-крестьянски утерла пот со лба. Рядом с испанкой она выглядела простой фермершей, ее голос и жесты подчеркивали эту разницу. На удивление небрежно она кивнула в сторону говорившей, широко улыбнулась Дженнифер и произнесла с сильным южным акцентом:
– Храни тебя Бог, дитя.
Дженнифер показалось, что это пожелание было сделано неспроста.
– Сестра Мари-Луиза, – продолжала испанка, и теперь в ее голосе явно слышались высокомерные нотки, – присматривает за делами земными.
Даже если сестра Луиза и поняла скрытую в этом замечании издевку, то виду не подала. Она хмыкнула и широко повела вокруг крепкими натруженными руками, словно в подтверждение сказанного.
– Да, сад и огород в моем ведении: кому-то ведь надо подкармливать грешную плоть сестер. – Она подмигнула Дженнифер и как-то по-домашнему добавила: – Сколько за столом – столько в царствии небесном, а в пустом-то брюхе дьявол гремит. Так и получается, что, возделывая этот Божий сад для Господа нашего, я забочусь о Его живых душах, ну а придется – и об умерших…
Ее рука погладила обложенный дерном холмик.
Холодный голос испанки лишился последних признаков выразительности:
– Эта девушка – кузина покойной мадам Ламартин, она пришла взглянуть на ее могилу.
Пожилая монахиня резко подняла голову, прищурила глаза от солнца и в первый раз, похоже, обратила внимание на выражение лица Дженнифер. Смешливые искорки исчезли из ее глаз, испачканной в земле рукой она мягко коснулась руки девушки.
– Бедное дитя.
В ее голосе было столько доброго участия, что Дженнифер вдруг почувствовала, как к глазам подступили слезы. Она стояла, не в силах сдержать их, и постепенно голубизна и золотистая зелень кладбищенского уголка слились в дрожащей туманной дымке. Сквозь слезы она видела, как испанка молча направилась ко входу в церковь. Когда высокая темная фигура скрылась под сводами храма, Дженнифер неожиданно для себя испытала огромное облегчение.
Сестра Луиза, все еще стоя на коленях у могилы, снова коснулась руки девушки.
– Посиди со мной, дитя, – мягко сказала она.
Дженнифер, ни слова ни говоря, опустилась рядом, и монахиня спокойно вернулась к своей работе. Они помолчали.
– Ты только что узнала о ее смерти? – спросила наконец монахиня.
– Да.
– Так я и думала. Никто из нас не подозревал, что у нее есть родственники, она ничего не говорила о вас. Не знаю почему, но мы считали, что она одинока. – Ее короткие сильные пальцы вновь ласково коснулись травы. – Вот ее могилка.
Дженнифер молча кивнула. Чувствуя под рукой теплую свежесть травы, она успокоилась, и маленькие звездочки соцветий наконец перестали расплываться и снова стали четкими. Она вытерла слезы.
– Поплачь, если хочется, – сказала сестра Луиза. – Я стара, и мне незачем лукавить. Мне тоже немного страшно думать о делах, которые ее милость называет «неземными», но зато я понимаю, что приносит утешение в такое время, а что нет. И знаю, что сейчас не будет никакого толку от разговоров о том, как хорошо твоей кузине там, куда она ушла. Ведь сейчас ты, понятное дело, не в состоянии воспринимать такие рассуждения. – Она решительно опустила в лунку очередной цветок. – Поэтому давай, поплачь, поплачь. Вот справишься со своим горем, пройдет время, и ты, наверное, поймешь, как она счастлива.
– Счастлива?
Монашка глянула на нее своими мудрыми глазами.
– Да, – сказала она и, взяв следующий цветок, начала старательно расправлять корни. – Тебе рассказали, как это случилось, дитя мое?
Она мотнула головой в сторону молчаливых зданий.
– Да. – Дженнифер почувствовала, что голос ее достаточно окреп. – Она… сестра, которая привела меня сюда, рассказала.
Сестра Луиза разогнула спину.
– Она?! Значит, ты не виделась с матерью настоятельницей?
– Как я поняла, она занята. И эта сестра встретила меня вместо нее.
– Никакая она не сестра, – брякнула старушка до крайности по-житейски. – Она не принадлежит к нашему ордену и, надеюсь, принадлежать не будет, хотя бы пока жива мать настоятельница. Да, именно так. – Она заметила изумленный взгляд Дженнифер и улыбнулась, точно немного смущенный старый гном. – Пусть я оказываю слишком уж большое предпочтение делам земным, я и понесу за это наказание. Но я же живой человек, и нельзя без конца испытывать мое терпение, а ее милость только тем и занимается. «Сестра Мари-Луиза… – подражая, проворковала она своим южным говорком, и Дженнифер невольно начала улыбаться, – ведает делами земными!..» Пресвятая Дева, а чем она-то сама ведает, в своих шелках да кольцах? – Она схватила цветок и ловко вогнала его в лунку. – И зачем совать нос в чужие дела? Ведь надо же так расстроить человека! Плохие новости можно сообщить по-разному, и сразу видно, что она не умеет этого делать. Спору нет, хозяйство она ведет отлично, лучше некуда, но пускай и не пытается играть роль матери настоятельницы. Я всегда это говорила и буду говорить. – Она хорошенько встряхнула цветок и скосила глаза на Дженнифер. – Ага, мне удалось заставить тебя улыбнуться, девочка. Многое простится мне за это.