– Я тоже рад познакомиться, – сказал я ему в спину.
И наблюдал, как он пересек виноградник и скрылся в лесу. Интересно, зачем ему там понадобились ведра с водой? Насколько можно было судить, на ферме не держали скотины, кроме кур и коз, чье блеяние я слышал. И ничего не выращивали на земле, только виноград. А судя по запаху от пробок и разоренному помещению винодельни, здесь никак не могли рассчитывать на успех в виноторговле.
Я вообще не понимал, чем живут эти люди.
Пока я отдыхал, мою открытую солнцу кожу стало покалывать, и она покраснела. Тяжело поднявшись и решив обойти амбар, я уперся подмышкой в костыль и поплелся к углу. За ним оказался туалет без крыши со старой выгребной ямой. Дальше двор, который я видел раньше. Здесь было еще жарче. От нагретой брусчатки поднималось горячее марево, а обнесенный лесами дом, куда я заходил за водой, казалось, был выбелен солнцем. Флюгер в виде петуха на искривленной крыше замер в ожидании хоть какого-нибудь ветра.
Курицы лениво копались в грязи, но людей поблизости не было. От мысли о воде во мне проснулась жажда. В амбаре был кран, однако после того, как мною так пренебрег старик, мне захотелось увидеть хотя бы мельком какое-нибудь другое человеческое лицо. Я захромал к дому, стараясь ставить прямо скользящий на камнях костыль. С одной стороны находилась конюшня со сломанными часами, и их единственная стрелка в застывшем замахе показывала на восемь часов. Машины с тех пор, как я приходил сюда в прошлый раз, не сдвинулись с места – грязный грузовик и прицеп стояли у стены конюшни. А из сводчатого стойла, напоминая морду спящей собаки, высовывался радиатор дряхлого трактора. Другое стойло занимал старый кузнечный горн. Кто-то прислонил к нему железные полосы, но я понял, что́ передо мной, лишь рассмотрев грубо сработанные треугольные зубья.
Ногу пронзила боль. Я повернул к дому.
Он оказался еще более ветхим, чем запомнился мне с первого раза. Половину его обнесли лесами, некрашеные ставни на окнах свисали, как крылышки мертвых насекомых. Землю у основания стен испещрила облупившаяся известковая штукатурка, до того раскрошившаяся, что больше напоминала непригодный для облицовки жилища песок. Кто-то сделал слабую попытку починить осыпающуюся каменную кладку, но работа была заброшена. Причем давно – леса успели заржаветь, как и валяющееся под ними долото. Когда я пошевелил его костылем, на камнях остался его четкий отпечаток.
Дверь в кухню была открыта. Смахнув с глаз пот, я постучал в створку.
– Эй!
Мне никто не ответил. Повернув назад, я заметил еще одну дверь в стене, некрашеную и покоробившуюся. Опираясь на костыль, я снова постучал, а затем осторожно открыл ее. Дверь скрипнула на несмазанных петлях. Внутри было темно, и даже с порога ощущался тянувшийся из помещения промозглый холод.
– Что тебе надо?
Я повернулся, изобразив при этом сложную танцевальную фигуру и стараясь не упасть и удержаться на костыле и здоровой ноге. Из-за конюшни материализовался отец Матильды. На его плече висел холщовый мешок, из него высовывалась окровавленная кроличья нога. В руках направленное в сторону ружье, что меня встревожило.
– Оглох? Я спросил, что тебе надо?
При дневном свете он выглядел старше лет шестидесяти, с бурыми старческими пятнами на лбу и руках. Это был невысокий, коротконогий, с длинным торсом и все еще крепкий мужчина.
Прошло несколько мгновений, прежде чем я обрел равновесие, стараясь не смотреть на его ружье.
– Ничего.
Он покосился на открытую дверь за моей спиной.
– Что ты здесь шныряешь?
– Захотелось попить воды.
– Кран в амбаре.
– Знаю. Вот решил подышать свежим воздухом.
– Ты только что сказал, что тебе захотелось пить. – На фоне обветренной кожи его светло-серые глаза казались осколками загрязнившегося льда. Взгляд остановился на костыле и стал суровым. – Откуда ты его взял?
– Нашел на чердаке.
– Кто тебе разрешил им пользоваться?
– Никто.
Я не понимал, почему защищаю Матильду, но мне казалось неправильным взваливать вину на нее. Чем агрессивнее старик выпячивал подбородок, тем больше я опасался его ружья.
– Решил, что тебе все дозволено? Что еще собираешься стащить?
– Нет, я не… – Мне вдруг расхотелось спорить. Солнце так сильно жгло, что высасывало из меня последние силы. – Послушайте, я не думал, что кто-нибудь станет возражать. Я положу костыль на место.
Я попытался обойти его и вернуться в амбар, но он загородил мне дорогу. И, направив на меня ружье, не собирался сходить с места. До сих пор я считал, что он больше играет, но, заглянув в его жестокие глаза, вдруг усомнился. Вскоре раздалось поскрипывание. Я посмотрел в конец двора и увидел неспешно приближающегося к нам Жоржа. В его руке качалось ржавое ведро.
Если он и удивился, увидев своего работодателя держащим на прицеле человека, он никак этого не показал.
– Починил, как сумел, забор, мсье Арно. Пока послужит. Но его все равно надо менять.
На меня Жорж не обратил внимания, словно я был человеком-невидимкой. Арно – я забыл фамилию на почтовом ящике, пока ее не произнесли вслух – еще больше побагровел.
– Хорошо.
Этим он дал понять, что старик может убираться на все четыре стороны, но тот намека не понял.
– Сходите посмотреть?
– Позже, – раздраженно бросил Арно.
Жорж довольно кивнул и, по-прежнему не реагируя на мое присутствие, зашагал через двор. Мне снова пришлось опереться о костыль, а отец Матильды, глядя на меня, с такой силой двигал челюстями, будто пережевывал слова. Но прежде чем он успел их выплюнуть, из-за конюшни вырвалась собака – молодой спрингер-спаниель с развевающимися ушами и высунутым из пасти языком. Он промчался мимо Арно и стал прыгать вокруг меня. Я постарался не показать, как сильно дрожу, когда протянул руку потрепать его по голове.
– Ко мне! – крикнул Арно.
Спаниель колебался. Он привык к послушанию, но ему хотелось порадоваться проявленному к нему вниманию.
– Ко мне, чертова тварь!
Собака съежилась и на полусогнутых лапах, виляя хвостом, поползла к хозяину. Если бы она могла, то прицепила бы себе на хвост белый флаг. Арно поднял руку, чтобы ударить ее, но в этот момент его лицо исказила судорога. Он замер и, схватившись рукой за спину, выгнулся от боли и позвал:
– Матильда! Матильда!
Она выбежала из-за угла дома с ребенком в одной руке и с корзиной измазанных в земле овощей в другой. Когда она увидела нас, на ее лице отразилось смятение, но оно тут же разгладилось и снова стало бесстрастным.
– Что он здесь делает? – обратился к дочери Арно. – Я тебе велел сделать так, чтобы он не попадался мне на глаза.
Матильда пыталась успокоить ребенка, расплакавшегося от громкого голоса деда.
– Прости…
– Это не ее вина, – вмешался я.
Еще сильнее побагровевший от злости Арно повернулся ко мне.
– Я не с тобой говорю!
– Я только вышел глотнуть свежего воздуха, – устало продолжил я. – Сейчас вернусь обратно. Вы довольны?
Старик фыркнул, посмотрел на плачущего ребенка и протянул к нему руки.
– Дай его мне.
Его ладони по сравнению с малышом казались непомерно большими. Он принял ребенка у Матильды и, подняв на уровень глаз, стал слегка покачивать. Ружье он по-прежнему держал под мышкой.
– Ну что такое, Мишель? Порадуй дедушку, будь большим мальчиком.
Голос звучал хрипло, но ласково. Малыш икнул и улыбнулся беззубым ртом. Не отводя глаз от внука, Арно бросил мне через плечо:
– Прочь отсюда!
Остаток дня я проспал, вернее, провел в полусне – забывался в духоте чердака и парил между явью и грезами. Очнувшись, нашел рядом с матрасом поднос с едой и ведро воды. Матильда принесла, догадался я. И хотя я не просил книгу, она положила на поднос потрепанный томик в твердом переплете «Мадам Бовари». Может, в качестве извинения за стычку с ее отцом?
Вечер прошел в дымке тумана и пота. Я лежал в трусах на матрасе, одурманенный пряным, как в коробке из-под сигар, ароматом чердака. За неимением лучшего попробовал читать «Мадам Бовари», но архаичный французский оказался мне не по зубам, и я не мог сосредоточиться. Слова расплывались, книга вываливалась из рук, пока я не отбросил ее. Думал, в такую жару не усну, но стоило мне закрыть глаза, и я провалился так глубоко, словно утонул.
А потом вскрикнул и проснулся – пригрезилась кровь на темной улице. Несколько секунд не мог вспомнить, где нахожусь. На чердаке стемнело, только сквозь открытое окно проникал призрачный свет. Руки горели и стали липкими, а сон показался настолько реальным, что я не удивился бы, обнаружив на ладонях кровь. Но это был всего лишь пот.
Чтобы разглядеть циферблат часов, не пришлось включать лампу, хватило лунного света. Ровно полночь. Дрожащей рукой я нащупал сигареты. Осталось всего три. Из экономии я стал курить по половинке и теперь зажег обуглившийся кончик раньше начатой сигареты и набрал в легкие дым. Груз отчаяния легче не стал. В замкнутом пространстве чердака тянуло сыростью. Полоса света пролегла по полу и цеплялась за край моей постели. Я поднялся с матраса и прыжками перебрался по серебристой дорожке к окну. Ночь превратила пейзаж в черно-белую картинку. За тенью леса на зеркальной поверхности озера сверкала луна. Воздух отдавал металлической сыростью. Я глубоко вдохнул, воображая, будто погружаюсь под воду и в ее глубине даже волосы на голове становятся невесомыми.
Заухала сова. Только теперь я сообразил, что стою, затаив дыхание, и выдохнул. Мне не хватало воздуха. Приступ клаустрофобии стал невыносим, и я, схватив костыль и лампу, бросился к люку. Вернувшись на чердак, я оставил его открытым, и его проем зиял, как провал в никуда. При тусклом свете лампы я спустился вниз по ступеням.
В тот момент я не размышлял, что делаю. Нижние помещения амбара скрывались в темноте, но поскольку на небе ярко светила луна, лампа мне больше не требовалась. Я выключил ее и оставил у входа. Ночной воздух, пропитанный ароматом деревьев и трав, успокаивал. Я больше не чувствовал себя усталым, меня подогревало лихорадочное желание добраться до озера.
Выйдя на тропинку, по которой днем ходил Жорж, я поковылял между рядов виноградника. Здесь монохромный мир состоял лишь из света и тени. На краю леса я остановился, чтобы перевести дыхание. Деревья плотной, темной стеной стояли на краю поля. Здесь воздух был прохладнее и приглушал звуки. Лунный свет беспрепятственно просачивался сквозь ветви. Я поежился, не понимая, чего добиваюсь. Знал, что следовало вернуться, но озеро манило сильнее.
Так далеко я еще не ходил на костыле и теперь, пробираясь сквозь лес, тяжело дышал. Каждый шаг давался с трудом, и я внимательно смотрел, куда наступаю, поэтому не заметил бледной фигуры, пока она не оказалась прямо передо мной.
– Господи!
Я отпрянул и тотчас увидел других – неподвижные силуэты в листве. Сердце глухо забилось, но фигуры не шевелились. Когда первое потрясение прошло, я понял почему. Среди леса стояли статуи – испещренные лунным светом каменные мужчины и женщины. Я с облегчением вздохнул, но все же потрогал ближайшую, желая убедиться, что ее похожие на живые руки и ноги все же не из плоти и крови. Пальцы ощутили шершавость лишайника и гладкость твердого камня.
Я сконфуженно улыбнулся, и вдруг тишину леса нарушил крик. Пронзительный, нечеловеческий, который длился и длился, пока не оборвался так же внезапно, как начался. Я вглядывался в темноту, неловко сжимая костыль. Лисица или сова, убеждал я себя, но чувствовал, как дыбом встают волосы. Покосился на статуи – они не шевелились, но теперь их слепое внимание пугало еще сильнее. Снова раздался крик, и мои нервы не выдержали.
Все помыслы об озере исчезли, когда я ковылял обратно по темной дорожке. Оглушало собственное хриплое дыхание, и кровь шумела в ушах, пока я старался справиться с единственным костылем. Впереди, невероятно далеко, сквозь деревья пробивался лунный свет. Боже, как же я сюда добрел? Наконец лес расступился, и чащу сменили стройные ряды виноградника. Я ловил воздух ртом и продолжал неуклюже прыгать, пока снова не очутился в спасительном убежище амбара. Задыхаясь, задержался на мгновение, чтобы схватить лампу, и обернулся на лес. На тропинке никого не было, но я не успокоился, пока не забрался на чердак и не закрыл за собой крышку люка.
Грудь тяжело вздымалась, ноги стали ватными. Я так взмок от пота, будто действительно искупался в озере. Как мне пришло в голову идти к воде? Теперь сама мысль, чтобы поплавать, показалась смешной. Разве с забинтованной ногой я бы сумел удержаться на поверхности? Какой-то бред! Мне хотелось одного – спать. Но я еще вернулся к люку и надвинул на крышку комод.
Лишь после этого, ощутив себя в безопасности, рухнул на матрас и уснул мертвецким сном.
Лондон
Когда я вернулся от стойки, Коллам все еще разглагольствовал:
– Да ладно тебе. Непохоже, чтобы мы смотрели с тобой один и тот же фильм. Сам-то ты как думаешь? Я смотрел «Последний наряд», а ты?
– Я утверждаю только одно: фильм закрепляет стереотипы характеров. Герои – закаленный служака и молокосос. Такой прием…
– Это архетипы, а не стереотипы! Неужели ты не уловил суть картины?
– Уловил. Только думаю… не знаю, как это выразить…
– Вот именно.
– Коллам, почему бы тебе не заткнуться и не позволить Джезу закончить мысль? – вмешалась Жасмин.
– Позволил бы, если бы он не городил такую чушь!
Я поставил напитки на стол: пиво для Коллама, Жасмин и меня, апельсиновый сок для Хлои и водку для Джеза. Когда я садился, Хлоя улыбнулась.
Жасмин повернулась ко мне:
– Шон, убеди Коллама, что человек имеет право критиковать фильм с Джеком Николсоном и не бояться, что его сожгут на костре за ересь.
– Шон согласен со мной! – отрезал Коллам.
Тощий, с бритой головой, с пирсингом, подчеркивавшим налет первозданной дикости, который ему так нравилось себе придавать.
– Николсон – лучший актер своего поколения, и никаких исключений.
– Николсон – актер, получавший случайные роли, но которому очень повезло. – Хлоя метнула на меня быстрый взгляд. Она нарочно заводила Коллама, а тот, как всегда, попался на удочку.
– Полная фигня. Я напомню тебе одно название, Хлоя: «Пролетая над гнездом кукушки»! – Он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди, намекая, что говорить больше не о чем и спор выигран.
– Роль проще простого, – закатила глаза Жасмин. – С такой справился бы любой приличный актер. – В тот вечер ее волосы были собраны на затылке, она пришла в свободной темной одежде, потому что, как однажды по секрету призналась Хлое, стеснялась своей полноты.
– Скажешь тоже! А как насчет «Китайского квартала» и «Отступников»?
– А что? – Хлоя принялась загибать пальцы. – «Иствикские ведьмы», «Марс атакует!», «Бэтмен» – это все лучший актер своего поколения? Ты это утверждаешь?
– «Бэтмен» очень даже ничего, – насупился Джез. – Однако до «Черного рыцаря» недотягивает.
На него не обратили внимания. Джез пил весь вечер, и его забрало больше, чем обычно. Как и Коллам, он преподавал в лингвистической школе в Фулеме, где и я работал последние несколько месяцев. Жасмин была его девушкой и лучшей подругой Хлои по гуманитарному колледжу. Она тоже учительствовала в этой школе, пока не нашла более прибыльную работу в университете.
Мне нравились пятничные вечера. Занятия заканчивались рано, и мы компанией шли сначала выпить, а затем в один из независимых кинотеатров, которые находились в нескольких станциях метро от нашей работы. Коллам обожал кино, но постоянно изменял своим кумирам – актерам, сценаристам, режиссерам. Еще недавно взахлеб расхваливал Теренса Малика, но после того, как мы посмотрели «Познание плоти», его идеалом на несколько недель стал Джек Николсон.
Я сделал глоток пива и погладил под столом бедро Хлои. Она сжала мою руку, улыбнулась и откинулась на спинку стула.
– Мне пора на место.
Наклонилась, поцеловала меня – на мгновение ее коротко подстриженные волосы коснулись моей щеки, – распрямилась и направилась к стойке. «Домино» находилось рядом с Кингз-роуд, неподалеку от наших любимых кинотеатров, но приходили мы туда, потому что там работала Хлоя. Современный темный зал, подсвеченные голубым бутылки на полках, гранитная стойка – мы бы ни за что не осилили здешних цен, если бы Хлоя не поставляла нам дешевые напитки. Она сказала, что менеджер в курсе, и я решил, что все в порядке. Но иногда я все же задавался вопросом: знал ли тот менеджер, как далеко простирается его щедрость?