Я поехал в Скарборо. Близился вечер, было тепло и тихо. После душа я переоделся и принял решение: возьму с Беннета за фактически отработанные часы и верну остальное, если только ему не удастся меня переубедить. Буде он пожелает и возьмет на себя роль посредника, я, пожалуй, посижу с Карен Эмори бесплатно и расскажу ей о возможных вариантах действий в случае домашнего насилия. Что же касается Джоэла Тобиаса, то он – если только не восполняет дефицит финансов совершенно законными средствами, о которых мне ничего не известно – может и дальше продолжать в том же духе, пока его не прижмут копы или таможенники. Компромисс не идеальный, но идеальные компромиссы случаются редко.
В «Буром шатуне» в тот вечер было не протолкнуться. В самом конце бара в стороне от двери пили копы из полиции штата. Я счел за лучшее держаться от них подальше, и Дейв со мной согласился. Теплых чувств они ко мне не питали, а один из их компании, детектив Хансен, до сих пор отдыхал на больничном из-за того, что в начале года сунулся в мои дела. Я за собой вины не чувствовал, но знал, что у его коллег другая точка зрения. Весь вечер я принимал заказы от официанток, а обслуживанием сидельцев у бара занимались два бармена. Смена пролетела быстро, и к полуночи я был уже свободен. Для очистки совести прокатился мимо дома Джоэла Тобиаса. «Силверадо» стоял на месте, рядом с машиной Карен Эмори. Фура у склада тоже не трогалась.
Я ехал домой, когда зазвонил телефон. Определитель показал номер Беннета Пэтчета. Я свернул к «Данкин донатс» и ответил.
– Поздновато звоните, мистер Пэтчет.
– Подумал, что ты полуночник, как и я сам. Извини, что не смог ответить раньше. По правде говоря, весь день занимался юридическими вопросами, а когда освободился, уже не в состоянии был проверять сообщения. Но теперь вот пропустил стаканчик на ночь и чувствую, немного полегчало. Нашел что-нибудь стоящее?
Я сказал, что ничего такого не нашел, если не считать нестыковок в финансах Тобиаса, о чем Беннет уже догадывался. Потом поделился со стариком своими сомнениями: продолжение слежки затруднительно без привлечения дополнительных людских ресурсов, и если Карен Эмори стала жертвой домашнего насилия, не лучше ли разобраться с проблемой как-то иначе.
– А мой мальчик? – спросил Беннет, голос его дрогнул. Я подумал, что старик, пожалуй, принял на ночь не один стаканчик. – Как же мой мальчик?
Я не знал, что сказать. Ваш мальчик умер, и его уже не вернуть. Проблема была в посттравматическом стрессе, а не в том, что он связался с Джоэлом Тобиасом, который, возможно, и занимался темными делишками под прикрытием легального бизнеса.
– Послушай, – продолжал Беннет. – Ты, наверное, считаешь меня старым дурнем, который не желает принять обстоятельства смерти сына. Может, оно и так. Но у меня чутье на людей, и Джоэл Тобиас доверия не внушает. Мне он не понравился с первой встречи, и я был против, чтобы Дэмиен участвовал в его делах. Прошу тебя – продолжай. Вопрос не в деньгах. Деньги у меня есть. Если нужно привлечь кого-то еще, привлекай – я все оплачу. Что скажешь?
Что тут сказать? Я пообещал понаблюдать за Тобиасом еще несколько дней, хотя смысла в этом не видел. Он поблагодарил и дал отбой. Секунду-другую я смотрел на телефон, потом бросил его на соседнее сиденье.
В ту ночь мне приснилась фура Джоэла Тобиаса. Она стояла на заброшенной парковке с незапертым контейнером, и когда я открыл его, там была только тьма, тьма, уходившая глубже дальней стенки контейнера, как будто я смотрел в бездну. Я почувствовал, как из темноты ко мне быстро приближается что-то, несется на меня из бездны… и очнулся с первым лучом солнца и с ощущением, что я не один.
В комнате пахло духами моей погибшей жены, и я знал – это предупреждение.
Глава 6
Я припарковался в терминале залива Каско-Бей, когда почтовое судно отправлялось в утренний рейс; с дюжину пассажиров, по большей части туристы, смотрели на отступающую пристань и суету, рыболовецкие лодки и паромы. Почтовое судно было неотъемлемой частью обыденной жизни залива и, совершая по два рейса в день, связывало Большую землю с Литл-Даймонд, Грейт-Даймонд и Даймонд-Коув, Лонг-Айлендом, Клифф-Айлендом и Пикс-Айлендом, с Грейт-Чебиг, самым крупным из островов Каско-Бей, а также с Датч-Айлендом, или Заповедником, самым дальним из Календарных островов[10]. Почтовое судно – способ сообщения не только между живущими морем и живущими на море, но также и между обитателями многочисленных форпостов Каско-Бей.
Сам вид почтового парохода неизменно вызывал что-то вроде ностальгии. Он принадлежал, казалось, другой эпохе, одним лишь видом вызывая в воображении свои прежние инкарнации и напоминая о важности подобной связи в те времена, когда путешествия между островами и материком были не так легки. Пароход доставлял не только письма, посылки и грузы, но также и новости. Мой дед, отец моей матери, взял меня как-то на один из почтовых рейсов, когда мы с матерью вернулись в Мэн после смерти отца, когда мы бежали на север от расползавшегося кровавого пятна. Помню, я тогда подумал, что хорошо бы навсегда покинуть материк и поселиться на одном из этих островов, чтобы кровь растворилась в волнах, когда дойдет до побережья и начнет стекать в море. Оглядываясь назад, я понимаю, что всегда бежал: от отцовского наследия, от смерти Сьюзен и Дженнифер, моей жены и ребенка, и, наконец, от себя самого.
Но теперь я остановился.
«Парусный мастер» был, если уж называть вещи своими именами, обычной дырой, одним из последних старых береговых баров Портленда, что открывались в расчете на ловцов лобстеров, портовых рабочих и всех тех, кто добывал средства к существованию на темной стороне города. Бар появился там задолго до того, как кому-то пришла в голову мысль, что туристы, возможно, были бы не прочь проводить какое-то время на набережной, но когда эти самые туристы в конце концов появились, «Парусный мастер» они предпочитали обходить стороной. Так сторонятся разлегшегося на улице пса – шерсть не скрывает шрамы от былых схваток; пасть, даже в дреме, приоткрыта в оскале, и видно пожелтевшие клыки; слезящиеся глаза полуприкрыты – от него так и несет затаенной угрозой и перспективой лишиться пальца или чего посущественнее, если случайному прохожему вздумается по неосторожности погладить его. Даже название на висевшей снаружи вывеске едва различимо – краска давно стерлась, а обновить ее никто не спешит. Те, кому нужно, сами знали, где найти бар, – к числу таковых относились местные да определенного типа новички, не озабоченные хорошей кухней, равнодушные к маякам и далекие от ностальгических мыслей о почтовых пароходах и островитянах. Эти отыскивали «Парусный мастер» чутьем и, поцапавшись с другими псами, и получали свое место.
«Парусный мастер» был единственным все еще работавшим на пристани заведением; другие стояли с заколоченными окнами и с замками на дверях, за которыми давно не осталось ничего, что можно было бы украсть. Проникший в них рисковал провалиться сквозь пол в холодную воду, потому что все эти строения, как и сама пристань, гнили и погружались в море. Чудом представлялось уже то, что «Парусный мастер» не рухнул давным-давно; более крепкий и прочный с виду, он покоился на тех же, что и соседи, ненадежных сваях.
Так что посещению бара сопутствовало ощущение опасности сразу отовсюду, и перспектива утонуть в бухте из-за неверного шага и прогнившей половицы представлялась проблемой относительно меньшей в сравнении с более явной угрозой физического насилия, серьезного или не очень, со стороны кого-либо из посетителей. В последнее время даже ловцы лобстеров захаживали в «Парусный мастер» нечасто, а тех, что все же приходили, интересовал не столько промысел, сколько выпивка – пили упорно, пока потребленная жидкость не начинала вытекать из ушей. Ловцами они назывались только по привычке, поскольку те, кто попадал в «Парусный мастер», уже давно смирились с фактом, что времена, когда они были полезными членами общества, вкалывавшими за достойную плату, остались в прошлом. Людей сюда заносило в тот момент, когда больше пойти было некуда, когда единственным концом виделись похороны с присутствием тех, кто знал тебя лишь по месту в баре и привычной выпивке, тех, кто, провожая тебя в последний путь, равно скорбели и о собственной жизни. Бар вроде «Парусного мастера» есть едва ли не в каждом прибрежном городке; об утраченном чаще вспоминают именно в таких заведениях, чем в поредевшем семейном кругу. В этом смысле «Парусный мастер» был – как буквально, так и фигурально – вполне подходящим местом для заканчивающих земной путь, поскольку на борту корабля именно мастер зашивал умершего в парусину и перед тем, как сделать последний стежок, колол его иглой в нос, дабы удостовериться, что бедняга и впрямь отдал концы. В баре к таким мерам не прибегали; его завсегдатаи упивались до смерти, так что когда клиент переставал заказывать выпивку, то был верный знак, что своей цели он достиг.
Хозяином «Парусного мастера» был некто Джимми Джуэл, хотя я ни разу не слышал, чтобы кто-то называл его иначе, как «мистер Джуэл». Джимми Джуэл владел пристанью, на которой и стоял бар, и еще несколькими заведениями вроде «Парусного мастера»: жилыми домами, едва ли соответствовавшими такому определению; полуразвалившимися строениями на набережной и в боковых улочках города на всем пути от Киттери до Калиса; и незастроенными участками, использовавшимися единственно для сохранения грязных луж с застоявшейся дождевой водой. Участки не продавались и никаких указаний на их владельца не имели, если не считать таковыми запретительные знаки со словами «посторонним вход воспрещен»; некоторые из этих знаков выглядели вполне официально, другие представляли собой обычные дощечки с разнообразными и весьма креативными вариантами написания вышеуказанного предостережения.
Объединяла все эти участки и строения неопределенная перспектива когда-нибудь, в некоем отдаленном будущем вызвать интерес какого-нибудь девелопера. Пристань, на которой стоял «Парусный мастер», должна была, как поговаривали, стать частью проекта по переустройству пирса. В расчете на привлечение 160 миллионов долларов власти надеялись вдохнуть в набережную новую жизнь, сделав ее коммерчески привлекательной, для чего собирались возвести новый отель, офисные высотки и построить терминал для круизных судов. Впоследствии проект забросили, и чем дальше, тем больше он отодвигался в неопределенное будущее. Порт переживал не лучшие времена. Международный морской терминал, некогда заполненный грузовыми контейнерами, ожидающими погрузки на корабли и баржи, затих и почти не подавал признаков жизни. Количество рыболовных судов, доставляющих улов на рыбный рынок у портлендского рыбацкого пирса, сократилось за пятнадцать лет с 350 до 70, и предполагаемое сокращение разрешенных для рыбного промысла дней грозило подорвать сами основы жизни рыбаков. Служба скоростного сообщения между Портлендом и Новой Шотландией прекратила свое существование, лишив многих работы, а порт дохода. Некоторые видели спасение набережной в увеличении численности баров и ресторанов, но их противники указывали на то, что порт может превратиться в подобие тематического парка с дюжиной влачащих жалкое существование ловцов лобстеров, оставленных ради сохранения местного колорита, и у Портленда останется лишь тень великой глубоководной гавани, на протяжении трех столетий определявшей идентичность самого города.
Посреди всей этой неопределенности и восседал, держа нос по ветру, Джимми Джуэл. Нельзя сказать, что Джимми было наплевать на Портленд, пирсы и историю города. Просто деньги он ценил больше.
Но приходящие в упадок здания хотя и составляли значительную часть его инвестиционного портфеля, однако полностью не отражали широты деловых интересов Джимми. Он имел свою долю во внутренних и трансграничных перевозках и едва ли не больше всех на северо-восточном побережье знал о контрабанде наркотиков. Занимался он главным образом марихуаной, но в последнее время серьезно пострадал от крупных налетов и теперь, по слухам, несколько отошел от наркобизнеса в пользу более легальных предприятий или предприятий, выглядящих таковыми, что вовсе не одно и то же. Старые привычки не отпускают, и когда подворачивалось что-то противозаконное, Джимми не отказывался – как ради денег, так и ради удовольствия, которое приносило ему нарушение закона.
Звонить заранее, чтобы договориться о встрече, не пришлось. Сердцем империи Джимми был «Парусный мастер». За баром у него имелся небольшой офис, использовавшийся главным образом как склад. Сам же Джимми обычно проводил время у стойки, где читал газеты, отвечал на редкие звонки, поступавшие на древний телефонный аппарат, и без конца пил кофе. Там я и застал его, когда вошел в то утро в «Парусный мастер». Больше никого не было, если не считать бармена в засаленной белой футболке, переносившего со склада ящики с пивом. Звали бармена Эрл Хэнли, и это был тот самый Эрл Хэнли, который работал в «Голубой луне» тем вечером, когда Салли Кливер умерла от побоев своего бойфренда; владельцем «Парусного мастера», как и «Голубой луны», был один и тот же человек – Джимми Джуэл.
При моем появлении Эрл поднял голову. Если ему и понравилось увиденное, то он предпринял мужественную попытку скрыть этот факт. Физиономия его сморщилась, сделавшись похожей на свежесмятую бумажку; впрочем, она и в спокойные моменты напоминала последний орех, оставшийся в вазе через неделю после Дня благодарения. Со стороны казалось, что он состоит из нескольких шаров из покрытого коркой жира, верхний из которых венчали жирные черные волосы. Круглыми у него были даже бедра. Когда Эрл двигался, я почти слышал, как переливается в теле жир.
Джимми обычно носил черный костюм гробовщика и синюю рубашку с открытым воротом. Был он худ, волосы разнообразных оттенков седины смазывал помадой, слегка отдававшей гвоздикой. Высокий, выше шести футов, Джимми немного сутулился, будто держал на плечах ношу, невидимую другим, но давившую на него самого. Правый уголок рта всегда был приподнят, как будто жизнь представлялась ему забавной комедией, которую он лишь наблюдал со стороны. Джимми не был плохим парнем, что обычно справедливо в отношении контрабандистов и наркодилеров. В прошлом он пару раз сталкивался с моим дедом, служившим в полиции штата и давно знавшим Джимми, но они уважали друг друга. Джимми пришел на похороны деда, и его скорбь была искренней. Я с ним редко имел дело, но временами наши пути пересекались, и пару раз, когда я обращался с вопросом, он направлял меня в нужную сторону, ставя условием, что никто не пострадает и полиция останется в стороне.
Джимми оторвался от газеты, и его полуулыбка дрогнула, как лампочка, моргнувшая из-за секундного сбоя электропитания.
– А маску тебе не полагается носить? – спросил он.
– С какой стати? У тебя еще есть, что украсть?
– Нет, но я подумал, все вы, мстители, носите маски. Чтобы потом, когда вы исчезаете в ночи, люди могли спросить: «Кто же он, этот мститель в маске?» В противном случае ты просто парень, который одевается не по возрасту, чтобы выглядеть моложе, сует нос, куда не следует, и удивляется потом, когда его как следует прижмут.
Я сел на стул напротив. Джимми вздохнул и сложил газету.
– Так я, по-твоему, одеваюсь не по возрасту? Хочу выглядеть моложе?
– Сейчас, если хочешь знать мое мнение, все одеваются так, чтобы выглядеть помоложе. Если вообще одеваются. Я еще помню времена, когда даже шлюхи в барах не одевались так, как некоторые девчонки сегодня, причем и зимой, и летом. Иногда так и хочется купить каждой пальто. Но что я знаю о моде? Для меня любой костюм, если он не черный, выглядит так, как если бы его мог носить Либераче[11]. – Он протянул руку. Мы поздоровались. – Как дела, парень?
– Неплохо.
– Ты все еще с той женщиной? – Джимми имел в виду Рейчел, мать моей дочери Сэм. Я не удивился. Джимми Джуэл протянул так долго в том числе и потому, что не упускал из виду каждого, с кем когда-либо пересекался.
– Нет. Мы расстались. Она в Вермонте.
– Ребенка забрала с собой?
– Да.
– Жаль.
Продолжать эту тему мне не хотелось. Я настороженно принюхался.
– У тебя в баре воняет.
– У меня в баре не воняет. Клиенты воняют. Но чтобы избавиться от вони, надо избавиться от них, а тогда здесь останусь только я да мои призраки. А, да, Эрл тоже не благоухает, но у него это может быть генетическое.
Эрл ничего не сказал, но добавил к выражению лица еще несколько морщинок и вернулся к своим делам.
– Выпьешь? За счет заведения.
– Нет, не буду. Слышал, ты выпивку разбавляешь.
– А ты наглец. Пришел и оскорбляешь мое заведение.
– Какое заведение, это так, для списания налогов. Если бы оно приносило реальные деньги, твоя империя бы рухнула.
– У меня есть империя? Вот уж не знал. Будь у меня империя, я бы и одевался получше, и черные костюмы носил подороже.