Он мог бы ответить пространнее, но поперхнулся частицей пережеванного крайлового корня, зашелся в приступе кашля и несколько минут отплевывался и хрипел, отказываясь от неоднократных предложений Холса стукнуть его по спине.
Гиктурианско-Анджринхская схоластерия располагалась на невысоком холме, в одном дне пути от Гиктурианской башни, если следовать к близполюсу: громадная колонна возвышалась почти посредине между Пурлом и схоластерией. Как и большинство схоластерий, эта имела неприступный вид, хотя и не была укреплена. Сооружение походило на вытянутый низкий замок без куртины. В двух башнях размещались телескопы, а не пушки. Наружные же стены, раскрашенные в самые разные цвета, приобрели залихватский вид, но принцу все равно показались мрачными. Фербин всегда испытывал трепет перед такими местами и их обитателями. Потратить жизнь на учение, размышления и созерцание – что за бездарное расточительство! Его одолевало то презрение к тем, кто отказывает себе в удовольствиях ради абстракций вроде познания, то чувство, близкое к почтению. Принца сильно впечатляло, что по-настоящему умные люди добровольно выбирают такой образ жизни.
В одно из таких мест отправилась бы Джан Серий, будь у нее возможность выбора. Но выбора у нее, конечно, не было, к тому же Культура взяла ее к себе. В своих письмах домой она описывала оплоты учености, очень похожие на схоластерии. У Фербина создалось впечатление, что она многому научилась. («Слишком многому», – как иронически-насмешливо заметил отец.) Более поздние письма, казалось, намекали на то, что сестра стала кем-то вроде воина, почти непобедимого. Поначалу в семье решили, что Джан Серий спятила, хотя, вообще-то, воительницы существовали. Прежде все они были убеждены, что все это в прошлом, но, с другой стороны, кто мог знать наверняка? Образ жизни иноземцев – верховников, менторов, Оптим и бог знает каких еще – выходил за пределы их понимания. Бо́льшая часть жизни была рядом долгих оборотов колеса Фортуны – белая полоса, черная полоса. Возможно, воительницы являлись частью бесконечно странного и непознаваемого будущего.
Фербин надеялся, что сестра стала воительницей. Если он доберется до нее или сумеет связаться с ней, не исключено, что Джан Серий сумеет ему помочь.
Справа от них все ярче разгоралась заря медленного, ленивого гелиодинамика Обор. Они проехали мимо начинающих схоластов, которые трудились в полях, садах и ручьях, окружавших беспорядочное нагромождение ярко раскрашенных зданий. Те кивали, выкрикивали приветствия, снимали шляпы. Фербин подумал, что они выглядят почти счастливыми.
Сарлские города все чаще давали приют схоластериям или похожим на них заведениям. Впрочем, обучение в этих городских школах имело более практический уклон, чем в древних схоластериях, обычно отдаленных и располагавшихся в сельской местности. Многие купцы и даже некоторые дворяне стали посылать своих сыновей в эти современные университеты. Фербин слышал про один такой – в Решиге, куда принимали только девочек. (Правда, все знали, что жители этого, к счастью отдаленного, города давно спятили.)
– Не вижу телеграфных проводов, – сказал Холс, обведя взглядом пестрые здания. – Может, это и к лучшему. Посмотрим.
– Что-что? – спросил Фербин.
Фербин редко молился. Он знал, что это грех; правда, грех благородный, всегда говорил он себе. Он был уверен, что терпение и даже внимание не безграничны даже у богов. Каждый отказ от молитвы приводил к тому, что в божественном суде становилось чуточку менее многолюдно, а значит, освобождалось место для более достойных, менее везучих людей, чьи молитвы благодаря Фербину получали больше шансов быть услышанными среди шума, наверняка стоявшего там. На самом деле его даже утешало сознание того, что его молитвам – молитвам принца – наверняка отдали бы предпочтение в суде МирБога: голос Фербина, естественно, звучал бы громче. А потому своим скромным, самоуничижительным отсутствием он приносил гораздо больше добра, чем кто-нибудь менее высокопоставленный, шедший на такое же самопожертвование.
И все же МирБог никуда не делся. Хотя попытка встретиться с ним – как предлагал Холс – и была откровенной глупостью, но молитвы наверняка выслушивались. Говорили, что иногда МирБог вмешивается в людские дела, творя добро, утверждая справедливость и наказывая грешников. А потому если принц не обратится к божеству, то пренебрежет своим долгом. МирБог, возможно – да нет, точно! – знает об ужасных несчастьях, которые выпали на долю Фербина и могут выпасть на долю всех сарлов, когда ими будет править узурпатор. Но пожалуй, МирБог не станет действовать, пока не получит от него, законного короля, чего-то вроде формального запроса. Фербин не знал в точности, как действуют все эти штуки, – на занятиях по Закону Божьему он всегда слушал невнимательно, – но внутренний голос подсказывал, что они действуют именно так.
«Господи милостивый, Господь Мира. Поддержи меня в моем деле, спаси от гонителей, если, гм, таковые существуют. Если же их нет, то пусть не будет и впредь. Помоги мне бежать с планеты, помоги найти Ксайда Хирлиса и мою дорогую сестру Джан, чтобы она пришла мне на выручку. Пусть богатство и роскошество народа Культуры не отвратят ее от брата. Боже, покарай этого грязного узурпатора тила Лоэспа, убившего моего отца, да подвергнется он самым страшным и гнусным наказаниям и унижениям. Это подлый изверг, воистину – чудовище в человеческом облике! Боже, ты наверняка видел, что случилось, а если нет – загляни в мою память, эти события запечатлены там, выжжены навсегда, как клеймом. Да знал ли свет более страшное преступление? Какой ужас, совершенный между твоими небесами, может превзойти это зверство?»
Фербин обнаружил, что у него перехватывает дыхание. Пришлось остановиться, чтобы взять себя в руки.
«Господи, если ты накажешь его самым жестоким образом, я возрадуюсь. Если же нет, я восприму это как ясный и очевидный знак того, что ты не только отказываешь ему в божественном воздаянии, но и отдаешь его судьбу в руки человеческие. Возможно, это будут не мои руки – как ты, верно, знаешь, я человек мирный, чуждый действия, – но двигаться они будут по моей воле, клянусь тебе, и мрачным уделом негодяя станут боль и отчаяние. И всех, кто помогал ему, – тоже. Клянусь поруганным телом моего возлюбленного отца! – Фербин проглотил слюну и откашлялся. – Боже, я прошу об этом не для себя, а для моего народа, ты знаешь. Я никогда не хотел быть королем, хотя и готов взять на себя это бремя. Элим – вот кто должен был наследовать отцу. Орамен в один прекрасный день может стать хорошим королем. А я… я не уверен, что у меня это получится. И никогда не был уверен. Но долг есть долг».
Фербин смахнул слезу с зажмуренных век.
«Боже, благодарю тебя за это. Да, и еще. Я прошу тебя, пусть мой идиот-слуга осознáет свой истинный долг, пусть он останется со мной. Я не имею опыта в низких мирских делах, а он знает в них толк. Конечно, он бессовестный зануда, но помогает мне двигаться к цели. Я почти не выпускаю его из виду, боясь, как бы он не сбежал от меня: без него мой путь станет неимоверно трудным. И прошу тебя, пусть здешний схоласт, некто Селтис, будет расположен ко мне, пусть он забудет, что это я подложил ему кнопку на стул. И личинку в его пирог. Всего два случая – о чем тут говорить? Пусть у него окажется разрешение на путешествие по башне, пусть он отдаст его мне, чтобы я смог выбраться отсюда. Даруй мне все это, МирБог, и, клянусь жизнью отца, я воздвигну храм твоему величию, состраданию и мудрости, и храм этот посрамит сами башни! Гм… Так. Я всем своим… Нет, все. – Фербин поднялся, открыл глаза, потом снова закрыл и опять встал на одно колено. – Ах да, и благодарю тебя».
Они прибыли в схоластерию. Фербин сообщил о себе как о путешествующем дворянине с помощником (на последнем настоял Холс, тем самым повышенный в должности), которому необходима аудиенция главного схоласта. Им предоставили маленькую келью. Фербину было внове, что с ним обращаются как с обычным человеком. Отчасти это выглядело забавным, а отчасти – унизительным и даже неприятным, хотя именно это неприметное обличье спасало его от смерти. Его просили подождать, тогда как даже отец находил время принять его. Это также было для него внове. Ну, не совсем, – кое-кто из знакомых дам тоже придерживался подобной тактики. Но то было приятное ожидание, хотя временами и казавшееся невыносимым. Нынешнее же никак нельзя было назвать приятным – скорее, оскорбительным.
Принц сидел на маленькой лежанке в небольшой комнатке, оглядывая ее голые стены и скудное содержимое. Он мельком взглянул на Гиктурианскую башню – окна в схоластериях старались проделывать так, чтобы те выходили на башни. Потом он оглядел свои одежды, снятые с мертвеца. Фербин сидел обхватив себя руками и дрожа, когда раздался громкий стук. Не успел он сказать: «Войдите», как дверь распахнулась и в комнату вошел Хубрис Холс. На ногах он держался нетвердо, лицо его раскраснелось.
– Ваше высочество, – сказал он, потом как будто взял себя в руки, подтянулся и изобразил кивок – вероятно, намек на поклон. От Холса пахло дымом. – Главный схоласт готов вас принять, ваше высочество.
– Я немедленно иду к нему, Холс, – отозвался Фербин. Вспомнив, что МирБог, как считается, помогает тем, кто сам себе помогает, и что по этому принципу явно живет и сам Холс, он добавил: – Благодарю.
Холс нахмурился, на его лице появилось недоумение.
– Селтис, дорогой друг! Это я! – Фербин, раскинув руки, вошел в кабинет главного схоласта Гиктурианско-Анджринхской схоластерии.
Пожилой человек в слегка поношенной мантии схоласта сидел за широким, забрызганным чернилами столом. Глаза его моргали за маленькими круглыми стеклами очков.
– То, что вы – это вы, сударь, есть одна из неоспоримых истин. Вы всегда, приходя с просьбой, произносите подобные трюизмы и считаете их глубокими?
Фербин оглянулся, убеждаясь, что дверь закрыта снаружи слугой-схоластом, который провел его до кабинета. Улыбнувшись, он подошел к столу главного схоласта, по-прежнему держа руки широко раскинутыми.
– Нет, Селтис, я хочу сказать, что я – это я! – Он понизил голос. – Я – Фербин, некогда ваш самый несносный, но, надеюсь, и самый любимый ученик. Извините, что я надел эту личину, но я рад, что она смогла обмануть вас. Можете не сомневаться: это и в самом деле я. Здравствуйте, мой дорогой друг, мой мудрейший наставник!
Селтис поднялся, на его морщинистом лице читались недоумение и неуверенность. Он сделал легкий поклон.
– Господи милостивый, теперь я вижу. – Его взгляд обшаривал лицо Фербина. – Как поживаете, мой мальчик?
– Уже больше не мальчик, Селтис, – сказал Фербин, удобно усаживаясь в кресло сбоку от стола, внутри небольшого эркера; Селтис остался сидеть за столом, глядя на бывшего ученика поверх небольшой тележки, наполненной книгами. Фербин напустил на лицо серьезное, даже измученное выражение. – Скорее молодой человек. И до недавнего времени – счастливый, беззаботный молодой человек. Дорогой Селтис, я видел, как убили моего отца, убили при ужасающих обстоятельствах…
Селтис встревоженно поднял руку, отвернулся от Фербина и сказал:
– Мунрео, прошу тебя, оставь нас.
– Слушаюсь, главный схоласт, – произнес чей-то голос.
К ужасу принца, молодой человек в мантии начинающего схоласта поднялся из-за крошечного, заваленного бумагами столика в неприметной нише и, с изумлением взглянув на Фербина, направился к двери.
– Мунрео, – сказал главный схоласт юноше, когда тот взялся за ручку двери; Мунрео обернулся. – Ты ничего не слышал. Ясно?
Юноша чуть наклонил голову:
– Да, мой господин.
– Так-так, он, видимо, учится искусству маскировки, – неловко пошутил Фербин, когда дверь за молодым человеком закрылась.
– Ему можно верить, я ручаюсь, – сказал Селтис и пододвинул собственный стул поближе к Фербину, продолжая изучать его лицо. – Напомните, кто был моим помощником при дворе.
Фербин нахмурился, надул щеки.
– Ой не знаю… Моложавый такой. Имени не помню. – Он улыбнулся. – Прошу прощения.
– А название столицы Воэтта я, видимо, плохо вдалбливал вам в голову и оно там не осталось?
– Ах, Воэтт. Знал дочку посла оттуда. Миленькая девочка. Она была из… Ноттла? Готтла? Доттла? Что-то в этом роде. Правильно?
– Столица Воэтта – Виринити, – устало проговорил Селтис. – Теперь я не сомневаюсь, что вы – тот, за кого себя выдаете.
– Прекрасно!
– Добро пожаловать, ваше высочество. Но должен сказать – нам сообщили, что вы убиты.
– Если бы все зависело от этого негодяя, тила Лоэспа, я в самом деле был бы мертв, мой друг.
Селтис с тревогой посмотрел на него:
– Новый регент? Почему вы питаете к нему ненависть?
Фербин вкратце рассказал Селтису свою историю, начиная с того момента, когда он с сопровождающими въехал на Черьенскую гряду, чтобы обозреть поле битвы. Селтис вздыхал, дважды протирал очки, подавался назад, подавался вперед, в какой-то момент встал, обошел вокруг своего стула, выглянул из окна, снова сел. Несколько раз он покачал головой.
– И вот я со своим верным слугой явился к вам и прошу о помощи, дорогой Селтис. Сначала мне нужно передать весточку Орамену, а потом покинуть Восьмой и весь великий Мир. Я должен предупредить брата и найти сестру. Вот какие унижения приходится мне терпеть. Моя сестра провела с этими Оптимами из Культуры вот уже восемнадцать лет и, если верить ее письмам, научилась таким вещам, которые даже вас могут впечатлить. Она стала кем-то вроде воительницы, насколько я понимаю. Так или иначе, она может иметь власть и влияние, которых нет у меня, или воззвать к чужим власти и влиянию. Помогите мне добраться до нее и предупредить брата, Селтис, и моя благодарность, клянусь вам, будет безграничной. Я законный король, хотя еще и не помазанник. Мое восхождение на трон – дело будущего, как и ваше вознаграждение. И при всем том, человек вашей мудрости и учености, несомненно, лучше меня знает долг подданного по отношению к суверену. Полагаю, вы понимаете, что я прошу лишь о том, на что имею полное право.
– Ну что ж, Фербин, – сказал старый схоласт, откинувшись на спинку своего стула и снимая очки, чтобы снова их осмотреть. – Не знаю, что для меня было бы неожиданнее: узнать, что ваши слова – чистая правда или что ваши способности к сочинительству улучшились в миллион раз. – Он снова водрузил очки на нос. – Откровенно говоря, я бы предпочел, чтобы ваши слова были выдумкой. Мне было бы спокойнее знать, что вам не пришлось наблюдать за этой сценой, что вашего отца не убивали, а регент – вовсе не чудовище. Но я склонен поверить вам. Я соболезную вам так, что это не выразить словами. Однако, надеюсь, вы понимаете, что я попытаюсь как можно больше сократить ваше пребывание здесь. Я сделаю все, что в моих силах, дабы помочь вам, и отправлю одного из старших тьюторов с посланием к вашему брату.
– Спасибо, мой старый друг, – с облегчением сказал Фербин.
– И тем не менее вы должны знать, что о вас ходят всякие слухи, Фербин. Говорят, что вы бежали с поля боя и вскоре были убиты. И еще: теперь, когда вы считаетесь мертвым, вас будто бы обвиняют во множестве преступлений против государства и общества, серьезных и не очень.
– Что?! – воскликнул Фербин.
– Именно так, – подтвердил Селтис. – Судя по всему, вас хотят объявить дезертиром. А кроме того – на случай, если вы остались-таки в живых, – обесчестить вас, чтобы любой, кому вы доверитесь, тут же сообщил властям. Будьте же осторожны, молодой человек, который был мальчиком, и принц, который надеется стать королем.
– Бесчестие и подлость, – выдохнул Фербин, чувствуя, как пересыхает у него во рту. – Несправедливость и клевета. Невыносимо. Невыносимо. – Он почувствовал страшный прилив злости, так что даже руки задрожали, и с удивлением посмотрел на свои трясущиеся пальцы, потом проглотил слюну, со слезами глядя на старого наставника. – Вот что я вам скажу, Селтис. Я все время чувствую, что мой гнев уже не может стать сильнее, что он достиг пределов, за которыми станет непереносимым для человека, и все же ярость моя постоянно возрастает. И все это – из-за кучи испражнений по имени тил Лоэсп.
– Учитывая все сказанное вами, – заметил Селтис, вставая, – этому вовсе не следует удивляться. – Он подошел к шнурку, висевшему на стене за столом. – Хотите выпить?
– От хорошего вина не откажусь, – оживился Фербин. – Мой слуга предпочитает напитки, которыми я не стал бы мыть задницу своему рауэлу.