Он поднимает глаза. Наверняка он не узнает меня, взгляд скользит мимо без всякого выражения, потом он смотрит еще раз и улыбается, как-то криво, как будто смутившись; щеки наливаются румянцем.
Он встает, вытирает руки о джинсы. Он не такой высокий, как я полагала, но плечи, обтянутые коричневым вязаным свитером, очень широкие.
Я подхожу и встаю перед ним.
– Привет. – Мои руки цепляются за лямки рюкзака, как за парашют, с которым я могу выпрыгнуть в любое время, когда захочу.
– Твои волосы, – говорит он. – Не ожидал.
– Ах да, извини. Забыла предупредить тебя.
Я и не подумала, как он может отреагировать на мою дикую прическу: с одной стороны над ухом выбрито, а с другой – длинные волосы, да еще и фиолетовые.
– Мне нравится. – Он отстраняется, рассматривает меня. – Поверить не могу, как ты выросла. Понимаю, прошли годы, но…вау! Ты уже не ребенок.
Я не знаю, что сказать, настроение дурацкое. Нужно с чего-то начать.
– Я сперва тебя не узнала. Подумала, что мой отец – тот лысый парень у двери.
Он смеется:
– Я смотрел на каждого подростка, заходившего сюда. Уже подумывал, что сотрудники попросят меня уйти.
– Ага, стремновато.
– Моя вина, – говорит он и улыбается мне. – Эй, я выучил кое-какие выражения в тюрьме. Нам включали телевизор. Особого выбора не было! – Он садится.
Я оглядываюсь. Никого из знакомых не вижу, снимаю рюкзак и тоже сажусь, капюшон и шарф не трогаю.
– Я не заказывал тебе, – говорит он. – Не знал, что ты любишь.
– Я не голодна.
Мама через час приготовит обед. Мы часто едим в гостиной, смотрим телевизор и болтаем о прошедшем дне. Мне вдруг кажется, что мое тело как будто стянуло резиной. «Что ты натворила? – Я словно слышу мамин голос. – Как ты могла лгать мне?»
«Мне просто хочется узнать, какой он», – напоминаю я себе. Я имею право знать своего отца. И внезапно я испытываю приступ злости на маму. Если бы она разрешала мне навещать его в тюрьме, мне не пришлось бы все делать сейчас украдкой. Да, она пыталась защитить меня, когда я была ребенком, но сейчас я стала старше. Я сама могу судить о людях.
– Может, чай или кофе? – Он вертит в руках чашку, и я вспоминаю, как он делал мне горячий шоколад после того, как мы играли в снежки, потом вращал чашку так, что зефирки кружились в водовороте, и говорил, что это на удачу. Я совсем забыла об этом.
– Горячий шоколад, – говорю я. – Хочу горячего шоколада.
Мы пьем не спеша. На улице льет дождь, и люди то и дело забегают в кафе, их одежда блестит влагой, они встряхивают мокрыми волосами, издавая смешки, характерные для тех, кому удалось чего-то избежать. Я думаю о маме и о том, стало ли ей лучше. Жаль, что ей сегодня нужно работать. Я знаю: она все еще расстроена тем, что произошло у миссис Карлсон. Мне хотелось рассказать ей, что это не мог быть папа – он работал на выходных.
Еще я думаю о том, что взять ей в кафе, – может, суп и свежевыпеченную булочку или куриную сосиску в тесте со специями, но она ведь пристанет с расспросами, мне придется лгать, с кем я там была и чем занималась, и я могу где-то облажаться.
Он говорит о своей работе. Он работает бригадиром в строительной компании, то есть может вернуться в свое русло и снова заняться собственным делом. Похоже, он подбирает слова так, чтобы выглядеть жизнерадостным и позитивным, но мне кажется, что он не любит своего босса.
– Я рано закончил. Не хотел опоздать. – Он указывает на свой кофе. – Уже две чашки выпил. – Я изучаю его лицо. Выглядит честным, даже немного застенчивым. – Как мама?
– Не думаю, что нам следует говорить о ней.
Он никогда не спрашивал о ней ни по телефону, ни в письмах, и я была этому рада. Теперь мне стало не по себе. Я снова смотрю на его кольцо. Похоже, что он все еще носит обручальное. Мама ненавидела это.
Он замечает мой взгляд и прикасается к кольцу.
– Знаю, что все испортил, – говорит он, – но это не значит, что я перестал любить ее.
– Она счастлива.
Отец делает паузу, и я думаю о маме, задаюсь вопросом: а что, если бы я рассказала ему правду? Мне кажется, что ей хорошо с Грегом, – он действительно славный малый, с чувством юмора, всегда поддразнивает маму из-за того, что она выкладывает губки на раковине в соответствии с их цветом. Он всегда всем доволен. А кто бы не был, если бы почти круглый год ходил на работу в шортах? Но она почти ничего о нем не говорит. Может, потому, что и рассказывать особенно нечего. Он просто Грег.
– Я рад, что она счастлива, – произносит отец. – Она встречается с кем-нибудь?
– Отец… – Я замолкаю; это слово звучит как-то незнакомо и странно.
– Ты не обязана меня так называть, – говорит он. – Ты можешь звать меня Эндрю.
– Эндрю. – Это кажется еще более странным, но я не знаю, что сказать. Может, вообще никак его не называть?
– Наверное, у нее есть парень. Она слишком красива, чтобы оставаться в одиночестве.
Он улыбается, как будто в шутку задал этот вопрос, как будто это что-то неважное, но в кофейне становится слишком людно, голоса звучат слишком громко, а от шоколада меня уже тошнит.
– Нет, – отвечаю я. – Она ни с кем не встречается.
Я не хочу развивать эту тему. Я же сказала ему, что не хочу говорить о ней, но такое ощущение, что он даже не слышал меня.
– Жаль. Я так надеялся, что она найдет кого-то, кто осчастливит ее. – Он выглядит искренним, но я не понимаю выражения его лица. Я не знаю этого человека.
– Как твои дела в обществе «Анонимных алкоголиков»?
– Нормально. – Он кивает. – У меня есть поручитель.
– Ты будешь ходить на все собрания?
– Ты говоришь, как мой адвокат.
Он улыбается, но у меня снова появляется туман в голове, снова я нервничаю из-за того, что расстраиваю его. Это потому, что я сочувствую маме? Думаю, как сказать ему, что мне пора идти, но мне также хочется остаться. Посидеть в кафе со своим отцом. Словно я – обычный ребенок.
– Ты не обязан развлекать меня, – говорю я. – Просто я не знаю, о чем вести беседу.
– Я тоже, – кивает он. – Давай начнем сначала.
– Ладно.
– Я кое-что принес тебе.
Он наклоняется к своей сумке, стоящей у его ног, достает оттуда длинную прямоугольную коробку и протягивает ее мне через стол. Я узнаю эту упаковку. Цветные карандаши «Призмаколор Премьер». Я долго рассматривала их в художественном салоне, но купила себе более дешевые. Сто пятьдесят оттенков. Откуда он узнал, что я о них грезила?
– Спасибо. Круто.
Мне казалось, я должна сказать что-то еще, но я не могла подобрать слова, не могла объяснить, как ужасно мне хочется начать рисовать ими прямо сейчас, как водоворот всех этих цветов захватывает мой разум. Мне хочется разложить их всех на полу и прикоснуться к каждому.
– Альбом у тебя с собой?
– Ага.
– Я могу посмотреть, над чем ты работаешь?
Достаю альбом из рюкзака и передаю ему. Мое лицо горит, когда он начинает листать страницы и комментировать рисунки. Вот черт, как же мне нравится этот момент, нравится выражение гордости на его лице! Сколько же всего хочется показать ему! Сейчас я осознаю, что некоторые из них я рисовала именно для него, даже не подозревая об этом. «Ладно, – думаю я. – Мама поймет».
Глава 9. Линдси
Июнь 2004 г.
Он был дома. Его обувь лежала у входной двери, на полу остались грязные следы, комья земли разбросаны по всей прихожей. Розовые кроссовки Софи оказались под его ботинками. Я вытащила их. Он был пьян, даже больше обычного, едва смотрел на меня, когда ввалился в дом и упал на диван.
Я смотрела на него, наблюдая, как при храпе приоткрывается его рот. Одну руку он закинул за голову. Волосы снова стали длинными, они падали ему на глаза, точно так же, как в день нашего знакомства. Шла только первая неделя июня, а у него уже загорела шея, бицепсы, которые я так любила гладить, и те места, где задиралась рубашка. Другая его рука лежала на животе. Если бы я ее подняла, она шлепнулась бы обратно. Он чем-то испачкал рубашку, может, кетчупом или соусом от пиццы или спагетти. Я посмотрела на пятна. Придется воспользоваться пятновыводителем.
У мамы всегда хранились запасы моющих средств в ванной. Она щедро заливала ими рубашки отца, мои платья, когда я была маленькой грязнулей. Мама говорила, что одной только стирки вещей моего брата хватало, чтобы держать компании по производству моющих средств на плаву; они должны присылать ей бесплатно пробники своего товара. Они с отцом в январе ездили отдыхать, вернулись загорелые и счастливые. Месяцы неслись один за другим. Софи было уже почти пять с половиной. Она сама вставала по утрам, сама справлялась со своей кашей и смотрела мультики. Она увидит его таким.
Мне нужно зайти к ней в комнату сложить ее вещи и увезти прочь. Мы могли бы отправиться к моим родителям, я нашла бы работу. Что-то, хоть что-нибудь. Я испытывала очередной приступ злости, когда вспоминала свои курсы по дизайну интерьеров, которые я так любила. Эндрю продолжал работать допоздна, или не мог забирать Софи из школы, или обязывал меня занести что-нибудь к нему на работу. Какой смысл? Я бросила курсы.
Эндрю что-то бормотал и чмокал губами, лениво почесывал себе живот. Он часто просыпался среди ночи и снова погружался в сон, привлекая меня поближе к себе. Меня так обдавало жаром его тела, что я не могла дышать. Я потом долго не засыпала.
– Что с папочкой?
Я вздрогнула. Даже не слышала, как Софи пробралась в комнату. На ней была розовая пижама, волосы растрепаны. Она накручивала прядь волос на палец.
– Он просто устал.
Она подошла ближе, наклонилась к нему и принюхалась. Затем подняла взгляд на меня и прошептала:
– От него дурно пахнет.
На ее лице – сплошная невинность, но я могла заметить зачатки осознания, слабые отголоски осуждения. Когда она начала узнавать запах пива? Бросит ли она ему вызов насчет пьянства? Как он отреагирует?
Я подвинулась ближе, оттолкнула ее:
– Ну же, Софи. Иди спать.
Эндрю открыл глаза и резко махнул рукой, едва не зацепив Софи и задев меня так, что я потеряла равновесие. Я упала на журнальный столик, а потом скатилась и с него. Оглушенная, я лежала на полу, хватая воздух ртом. Софи тут же оказалась рядом со мной и крепко меня обняла.
– Мамочка!
– Все хорошо, малышка, – сказала я, когда наконец смогла заговорить, но каждое слово отражалось болью в ребрах, а ощущения в спине были такие, словно меня разорвали пополам. Я оглянулась через плечо.
Эндрю покачиваясь стоял на ногах.
– Что ты, черт побери, делаешь?
– Папа, прекрати! – заплакала Софи. – Ты толкнул маму!
Он уставился на нас, медленно моргая.
– Софи? – Эндрю протянул руку, а она прижалась ко мне. Он нахмурился и сделал несколько шагов вперед.
– Эндрю, – сказала я, – Эндрю, пожалуйста, ложись спать.
Он сосредоточил свой взгляд на мне, и я затаила дыхание. Наконец он развернулся и поплелся в спальню, придерживаясь за стены. Дверь спальни захлопнулась.
Я спала в комнате Софи, обнимала ее и гладила ей волосы всякий раз, когда она просыпалась. В ванной я посмотрела в зеркало, чтобы проверить свои ушибы, и вздрогнула, когда приложила холодную ткань к правой стороне спины. Длинная красная отметина завтра наверняка станет синяком.
Когда я забралась в кровать к Софи, то легла на живот, выпрямив спину и дыша таким образом, чтобы не стонать от боли. Она потянулась ко мне и нежно прикоснулась к лопатке, ее маленькая ручка опустилась вниз по моему позвоночнику.
– Мама, не ушиблась?
– Немножко.
– Это случайно, – сказала она. – Он не хотел. Он завтра будет сожалеть.
Меня душили слезы. Моя дочь уже извиняется за него. Вдруг я поняла: она научилась этому у меня. Научилась прощать его. А ей нет еще даже шести.
Утром я выскользнула из постели, пока она еще спала. Эндрю не было в нашей комнате. Я обнаружила его на кухне, он наливал себе кофе. Он поднял графин:
– Хочешь?
– Нет, спасибо.
Я устроилась на одном из барных стульев, стоявших вокруг стола. Черные, покрытые кожей табуреты – он их выбирал, а я их терпеть не могла за то, что они были холодными на ощупь и слишком уж мужского типа.
– Нам нужно поговорить. – Я заерзала на сиденье, мне приходилось подтягивать ноги на этом табурете.
Он тяжело вздохнул:
– Извини за прошлую ночь. Я не ужинал, и выпивка сильно ударила мне в голову. Мы закончили работу, и захотелось отпраздновать с парнями. Ты знаешь, как это бывает. Они меня угощали.
Я подумала о пятнах от еды на его рубашке. Еще больше вранья.
– Ты толкнул меня. Я ударилась о журнальный столик.
Он выглядел потрясенным, голова его откинулась назад.
– Нет, я бы помнил это.
Конечно, он все отрицал, но я поразилась тому, как уверенно звучал его голос. Он был лучшим актером, чем я могла себе представить. Если бы я не знала, как хорошо он помнит все мои промахи касательно его правил, даже будучи пьяным, я могла бы поверить ему.
– Софи все видела. Она была в ужасе.
Он наморщил лоб, как будто пытался восстановить в памяти прошлую ночь. Выражение его лица стало пристыженным, он сел на стул.
– Ты сильно ударилась? – Я кивнула, и он вцепился руками в волосы, глаза его увлажнились, словно он вот-вот заплачет. – Я возьму выходной, хорошо? Мы поговорим об этом, а еще можем взять Софи в парк.
– Парк не исправит этого.
– Да, да. Я идиот. Как же я мог поступить так с тобой? – Он схватил меня за руку. – Я так сильно тебя люблю. Ты мое сердце, ты моя душа. Мне мерзко даже думать, что я так тебя напугал. Сможешь ли ты меня простить?
Он выглядел таким серьезным, таким расстроенным, что на какой-то миг я вдруг заколебалась.
– Я не знаю, – сказала я. – То, что ты сделал, – это просто издевательство.
Его глаза расширились.
– Эй, я тебе не какой-то там… Даже и не думай со мной так разговаривать, ладно? Я много пил, оступался, но я не нарочно.
– Да все равно, нарочно или нет, этому нет конца.
– Извини. Я скажу тебе «прости меня» миллион раз. Я посвящу вам остаток жизни. Мы не будем никуда съезжать из этого дома, пока Софи не отправится учиться в университет. Чего ты еще хочешь? Я сделаю это.
– Твое пьянство. Я не могу больше с этим мириться.
– Ты что говоришь, Линдси? – Теперь он казался нервным, я никогда не видела его таким испуганным. – Ты хочешь, чтобы я притормозил? Я перестану пить после работы, хорошо?
Я сделала глубокий вдох и высвободила свою руку. Может, следует подождать, когда пройдет его похмелье? Он еще не допил свой кофе. Нет, подходящий момент никогда не наступит. Я должна это сделать сейчас, пока он полон раскаяния, пока мне хватает на это смелости.
– Наш брак трещит по швам. Я несчастна. Ты все время пьешь, а Софи все видит и понимает. Ты ничего не позволяешь мне делать. Ты такой властный. Я задыхаюсь. – Я видела, как он вздрагивает, но слова продолжали слетать с моих губ. – Мы с Софи пока переедем к моим родителям. Если тебе нужна помощь, обратись к «Анонимным алкоголикам», и наверное…
– Ты не можешь уйти.
– Я уже решила.
Как только я произнесла это, на его лицо словно кто-то натянул маску. Все разгладилось – щеки, лоб; губы сжались, а глаза стали пустыми.
– Поговорим об этом вечером, ага? – Он бросил взгляд на часы. – Мне пора на работу.
Голос его стал спокойным. Как будто мы обсуждали, что приготовить на ужин. Я ожидала, что он взорвется. Задержав взгляд на его лице, я пришла в замешательство. Понял ли он то, что я ему сказала?
Он подошел к стойке, схватил контейнер для обедов и вышел, не поцеловав меня. Я стояла у окна и наблюдала, как отъезжает его грузовик.
Я говорила себе, что ему просто нужно все обдумать. У него будет сегодня время на это, и он поймет, что ему нужна профессиональная помощь. Он должен был осознать, что так будет лучше всем.
Я отвезла Софи в детский сад и долго смотрела, как она идет ко входу: ее рюкзак «Барби» был переполнен, она едва тащила его. По пути Софи молчала, на коленях ее лежала книга-раскраска. Слышала ли она наш утренний разговор с ее отцом? Я потерла ребра под грудью, и у меня перехватило дыхание от резкой боли, стоило мне представить, как сияло ее личико, когда я говорила, что отвезу ее к нему на работу, или что мы вместе пойдем в магазин; как она, пританцовывая, бежала к двери. Не важно, куда он брал ее с собой, она всегда приходила в восторг.