– Софи хотела переехать в Нью-Йорк, – говорит он. – Она работает графическим дизайнером. Отличный специалист. Не какой-то ленивый фрилансер, который мечтает стать художником. Софи слишком умна для этого и слишком талантлива. У нее был шанс попасть в одно из самых престижных агентств в мире, но Адам отказался уходить с работы в «СкайАэро». Можно подумать, это такая завидная карьера, тоже мне.
По меркам Шелтона «СкайАэро» – действительно весьма солидное место работы. Когда я узнала от общего знакомого, что Адам занял высокую должность в аэрокосмической фирме, то порадовалась за него. Я летала на самолете всего три раза в жизни. Успех Адама произвел на меня впечатление. Это солидно. Уж точно лучше, чем работать на лесопилке или в порту Брементона, как большинство местных парней и девушек.
– Но они смогли договориться? – спрашиваю я.
– Скорее, зашли в тупик, – говорит Фрэнк. – Она по-прежнему хотела уехать. Он по-прежнему настаивал, что вскоре окажется во главе этой своей конторы. Я сказал ей, чтобы бросала его, и, по-моему, она почти согласилась. Но вскоре забеременела. Ее последний шанс чего-то добиться оказался потерян. С концами. А все из-за него.
Я прикусываю язык. Как по мне, ребенок не мешает жить своей жизнью. Мои родители едва сводили концы с концами, но мы никогда не знали нужды в любви и поддержке. Папа работал, пока хватало сил. Мама тоже. У них не было ничего, кроме школьных аттестатов и неиссякаемого оптимизма.
– Но они все же договорились? – повторяю я.
Фрэнк вертит ключи от машины:
– Ну да, пожалуй. Мне это было не по душе. Я думал, забеременев, она задумается о будущем, но… Нельзя прожить чужую жизнь, знаете ли.
Не уверена, что он действительно в это верит. За десять минут нашего знакомства у меня сложилось впечатление, что он хотел бы контролировать дочь, как чревовещатель контролирует свою куклу. Его слова, ее голос, его планы.
Мы смотрим, как мимо проплывает пара ярко-зеленых каяков. Наши слова разносятся над водой, словно мы говорим в мегафон. Когда каяки уплывают, Монтроуз вновь подает голос.
– Софи не говорила, что ей кто-то досаждает? – спрашивает он. – Может быть, на работе?
Фрэнк отрицательно качает головой:
– Был один настырный экс-бойфренд из старшей школы, но довольно давно.
Он достает из кармана бумажник и находит там пару фотографий дочери. Одну из них он протягивает нам.
– Настоящая красавица, – говорю я.
– Я всегда считал, что она похожа на кинозвезду, – говорит Фрэнк. – Само собой, с ней часто заигрывают, но она умеет отваживать ненужное внимание, поэтому-то я так зол, что она сошлась с Адамом.
– К чему это вы? – спрашивает Монтроуз.
– Черт, – говорит Фрэнк, – она не была особенно заинтересована в Адаме. Ну вы сами понимаете. Такая девушка и такой парень. Вам кажется, я ненавижу своего зятя. Это не так. Я просто ненавижу заурядность. Презираю. Адам волочился за ней. Не давал ни минуты покоя. Хотел быть с ней. Я думал, она стряхнет его, как дерьмо, налипшее на ботинок, но нет. Он добился-таки своего. Завоевал ее.
Я спрашиваю, можно ли оставить фотографию.
– Я верну ее позже.
– Да нет, – отвечает он, – не волнуйтесь. У меня хватает фотографий. Оставьте себе, детектив. Просто найдите мою дочь.
Я слышу, как Хелен, Обри и Адам выходят из коттеджа. Хелен несет крохотный розовый чемоданчик. Я уже видела его в спальне с двухъярусной кроватью. Обри тащит потрепанную игрушку, практически подметая ею террасу. Адам замыкает процессию, и втроем они приближаются к тени кедров. Его лицо непроницаемо. Может быть, он горюет. Вероятно, в шоке.
9
Адам
Пока я собираю вещи Обри, Хелен почти ничего не говорит. Она вообще предпочитает молчать. Не помню, когда она в последний раз говорила хоть что-то мало-мальски важное. Я знаю, что муж тиранит ее и в созданном им мире для нее почти нет места. Я знаю, что после колледжа Софи осталась жить у родителей, чтобы поддержать маму. Хелен слаба, это так. Не из-за депрессии (хотя она в депрессии) и не из-за алкоголизма (трудно винить ее за лишний бокал вина в середине дня). Она словно обитает на окраине мироздания. Как будто Фрэнк правит их миром и позволяет ей ютиться там, пока она стирает его вещи и убирается по дому.
Я стараюсь быть с ней приветлив. Фрэнк никогда не передумает на мой счет. Он не умеет менять свое мнение. Всегда стоит на своем. Когда-то мне казалось, что через Хелен я смогу наладить хоть какие-то отношения с ними. Быть может, отчасти ее присутствие и вправду смягчает ситуацию, но в общем и целом мой план провалился.
– Мне страшно, – говорит она, когда мы выходим за дверь.
У Хелен голубые глаза, и я впервые обращаю внимание, как они раскраснелись. Наверняка она рыдала всю дорогу, пока Фрэнк в красках расписывал, какая ужасная судьба могла постичь Софи. Можно подумать, самого похищения недостаточно.
Представляю его монолог: «Ее прикончил серийный убийца» – «Возможно, ее прямо сейчас насилует какой-то маньяк». – «Ее убили, выпотрошили и закопали».
А Хелен меж тем сидела, прислонив голову к окну, – я вижу, как прижаты ее волосы с одной стороны, – плакала и бессильно шептала в кондиционируемый воздух: «Ее найдут, Фрэнк».
– Что? Ты что-то сказала?
Она продолжала смотреть на дорогу, потому что Фрэнк, встретившись с ней взглядом, непременно нашел бы способ заткнуть ей рот.
– Мы не можем ее потерять, – сказала она.
Сейчас она говорит:
– Фрэнк будет винить во всем тебя.
Может быть, это предупреждение. Может быть, она хочет ранить меня так, как муж ранит ее.
– Он попытается доказать Софи, что ты никудышный муж, – она говорит все это, не глядя на меня, а потом идет в ванную, чтобы помочь Обри с краном.
– Когда мама вернется? – спрашивает Обри. Она выглядит озабоченной и явно понимает лишь, что ее мама куда-то ушла. Но не знает как. И почему.
– Скоро, – говорю я.
Она смотрит на меня снизу вверх.
– Я хочу ее подождать.
– Да, – говорю я, – я знаю. Но не выйдет. Тебе нужно поехать с бабушкой и дедушкой. А папа поможет найти маму, и потом мы вместе за тобой приедем. Хорошо?
Нелепый план, но Обри соглашается.
– Милая, – говорит Хелен, – все будет хорошо. Обещаю.
Не знаю, как она может пообещать что-то подобное, но я ей признателен. Я почти готов простить ей то, что она сказала снаружи. Она просто повторяла то, что сказал Фрэнк. Хотя милосерднее было бы не распространять его яд. Я смотрю, как Хелен берет мою дочь за руку, и гадаю, не путаю ли я отстраненность с добротой. Молчание с заботой. На самом деле нам не дано узнать, что думают другие. Мне хочется ладить с Хелен Флинн, но, возможно, она этого не заслуживает.
– Детское кресло в машине у Софи, – говорю я.
Я вижу, как Фрэнк размахивает руками, наверняка втолковывая детективам, какой я отброс общества и как Софи следовало бы найти себе кого-то получше.
– Кого угодно! – сказал бы он.
Детективы и мой тесть молчат, когда мы приближаемся. Какое удовольствие – оказаться на линии огня в худший день своей жизни. От Фрэнка Флинна другого и ожидать не стоило.
Уезжая, мой тесть демонстративно газует, будто бы его «Бьюик» – гоночная машина. Детективы отправляются обратно в участок, пообещав напоследок держать меня в курсе дела, и вот я остаюсь один. Обри здесь нет. Софи тоже. Я не знаю, что делать, поэтому просто сижу на бетонной дамбе, раз за разом прокручивая в голове сегодняшний день. Я вспоминаю ловушки на крабов, Софи, вспоминаю, как звал на помощь, полицейских, незнакомцев вокруг. Каждая мысль обвивается вокруг меня удавкой – тяжелой, печальной.
Хруст ракушек под ногами Терезы Дибли вырывает меня из моих размышлений. На ее лице отпечатались долгие годы разочарований и солнечного света.
– Мой внук нашел в лодке, – говорит она, протягивая мои очки.
– Слава богу, – говорю я, надевая их. Мир резко становится отчетливее: лица, мрачная атмосфера – все вокруг.
– Кларк – хороший мальчик, – говорит Тереза, указывая на раскачивающегося на канате подростка. Он долговяз, и его волосы на северо-западном солнце неизбежно выгорят почти что до белого.
– Я могу чем-нибудь вам помочь? – спрашивает она.
У нее добрые глаза. Она – единственная, кто был добр ко мне с тех пор, как Софи пропала.
Я качаю головой: «Нет. Я просто не знаю, что делать. Искать ее? Или остаться здесь на случай, если она вернется?».
Глупый вопрос. Она не вернется.
– Вы ели что-нибудь? – спрашивает она.
Я снова качаю головой: «Я не голоден».
– Понимаю. Но вам надо поесть. Мы собираемся приготовить бургеры на гриле. И, может, немного устриц.
Я благодарю ее:
– Думаю, мне просто стоит прилечь.
Она печально улыбается:
– Держитесь, Адам. Дайте знать, если передумаете. Хорошо?
– Договорились, – отвечаю я.
10
Кристен
Белую простыню покрывают красные пятна. Сначала я думаю, что забыла в постели открытую помаду. Черт. Но потом я приглядываюсь, и пятна вызывают во мне тревогу. Я дотрагиваюсь до них и зову мужа.
Коннор входит в спальню; на поясе у него повязано полотенце, хотя он уже довольно давно вышел из душа. Все это время он лежал на диване и тихо постанывал.
– Ты в порядке? – спрашиваю я.
Он прижимает ладонь ко лбу.
– В голове как будто отбойным молотком тарахтят, – говорит он, снимая полотенце и доставая из белого лакированного комода одежду. – Но в целом да. В порядке.
Я рассматриваю его, а потом он вслед за мной переводит взгляд на красные пятна на простыне.
– У тебя идет кровь?
Он мотает головой:
– Да нет. Может, немного. Порезался на работе.
Я пересекаю комнату и рассматриваю порез у него на пальце.
– Многовато крови для такой царапины, – замечаю я.
– Что тут скажешь? – говорит Коннор, натягивая боксеры. – Я много пью и обильно кровоточу.
Я боюсь, что он решит исполнить песню на эту тему. Он это любит. Обычно я не возражаю. Просто сейчас я измотана. Работа. Наш брак. Наши планы завести ребенка. Проблемы наслаиваются одна на другую, и напускная веселость ничуть не помогает. Даже наоборот: попытки Коннора меня подбодрить зачастую имеют противоположный эффект. Дело во мне. Не в нем. Я просто не могу перестать думать обо всем, что нужно сделать. Так уж я устроена. Всегда вовремя. Всегда готова. Меня не переделать. Не стоит и пытаться.
Ночь я провела на сером раскладном диване. Коннор был слишком пьян, чтобы делить с ним постель. Конечно, я надеялась провести первую ночь здесь совсем иначе. Мы вот уже больше четырех лет пытаемся завести ребенка. Чего мы только ни предпринимали! Кломифен. Фолиевая кислота. Пищевые добавки для поддержания качества яйцеклеток. Мы измеряли базальную температуру тела. Собрали и заморозили мои яйцеклетки. Мы регулярно криоконсервируем сперму Коннора, чтобы во время обеденного перерыва на работе я могла достать шприц и предпринять еще одну попытку. Да, на работе. Я запираюсь в комнате отдыха и делаю свое дело. Меня это не смущает. Ничуть. Я привыкла делать то, что нужно. Встреча в девять. Заседание в час. Попытка оплодотворения в три. В шесть тридцать дорога домой с плотно сжатыми ногами.
Я знаю, что у Коннора болит голова, но он никогда меня не подводит. На него можно положиться. Отчасти именно поэтому наш странный асимметричный брак и продлился так долго. Хотя я думала, что он будет не просто официантом. Я вышла за него не ради денег, но надеялась, что он сможет найти работу получше. Я пыталась помочь. Даже ходатайствовала насчет той судимости в Калифорнии. В конце концов он ведь был молод и глуп. Но не настолько молод. Закон неумолим: судимость не исчезает только потому, что так хочется жене осужденного.
Я чувствую себя слегка заторможенной. Поездка с пьяным мужем далась мне нелегко, и я выпила одну или две таблетки снотворного, перед тем как отправить Коннора в постель и разложить диван. Но у меня есть дела. Мне тридцать девять, и время на исходе. Как и многие женщины моего поколения, я решила подождать. Я хотела устроить свою жизнь и карьеру, прежде чем стать матерью. Как же несправедливо, что мужчины с этим не сталкиваются. Биология несправедлива. Репродуктивная функция несправедлива. Один из моих коллег – мужчина под шестьдесят с молоденькой женой и двухлетним ребенком. Мне бы хотелось порадоваться за него. Он хороший человек. Но тяжело радоваться тому, что так легко дается другим и ускользает от тебя.
Выпуклость под боксерами моего мужа растет. Я гляжу на нее с одобрением. Более того, будто не могу поверить собственным глазам. Коннору это нравится. Всем мужчинам это нравится. Хотя никакого чуда здесь нет. Я вижу лишь солдата, вставшего по стойке смирно, готового водрузить флаг своей страны.
Печальная истина состоит в том, что секс превратился для нас в рутину. Не столько выражение любви, сколько расчет. Мы спим вместе потому, что я хочу ребенка. Это желание не терпит ни минуты промедления.
Проклятая биология.
Я лежу в постели обнаженная, и Коннор подходит ближе. У него стоит. Это одно из лучших его качеств. Член моего мужа встает быстро, как у подростка. Я раздвигаю ноги и наношу смазку. Мы не утруждаемся предварительными ласками: сейчас я все равно не смогу возбудиться. Коннор тоже себя смазывает. Радостно улыбается. Порой он и правда похож на подростка. Я поднимаю ноги – хочу, чтобы он вошел в меня так глубоко, как только возможно. Хочу, чтобы сперматозоиды достигли своей цели. Хочу почувствовать горячее семя на шейке матки. И вот Коннор двигается, и у меня вырывается стон. Это приятно. Мне нравится секс. Действительно. Мне хочется полностью отдаться ощущениям, но я не могу. В голове прокручивается одна и та же мысль: Вдруг в этот раз все получится? Вдруг я забеременею? Вдруг у нас будет ребенок?
Все заканчивается довольно быстро. Мы оба хотим разобраться с этим делом. Вычеркнуть его из списка.
К счастью, во время секса Коннор обычно молчит. Никаких «деток» и «о да, вот так, я кончаю».
Коннор отстраняется и кладет мне под бедра подушку, чтобы подкрепить нашу мечту.
Я молчу.
– Ты в порядке?
Поначалу я не отвечаю, а потом начинаю бормотать: «Не уверена. Кажется. Надеюсь. Просто думаю о другом».
Мы перестали гадать, какие усилия потребуются, чтобы наконец-то зачать ребенка. Как-то раз я ощутила странное покалывание в тазу и уверилась, что уж теперь я точно забеременела. Но нет, ничего. Мне невыносима идея о том, что все это было зря. Нас обоих осматривал врач. Меня не назовешь идеально здоровой, но я вполне могу забеременеть.
Ну а сперма Коннора могла бы переплыть Ла-Манш.
Он моложе. Он преступник. Он работает официантом. И он плодовит как кролик. Я полная противоположность своего мужа. Я люблю его, но и немного завидую. У него есть преимущество там, где его быть не должно.
– Схожу в душ, пока ты оплодотворяешься, – говорит он с улыбкой, берет одежду и уходит.
Я лежу в постели, слегка приподняв ноги, и смотрю в треснувший экран своего айфона. Проверяю сообщения, но никому не отвечаю. Я на отдыхе. Я хочу сосредоточиться на том, что для меня важно. У меня есть список дел, и я ему следую.
Я слышу, как Коннор включает телевизор. Устраивается на диване, пока я, как он выразился, оплодотворяюсь. Повернув голову, я рассматриваю пятна крови на подушке. Не похоже на следы от простого пореза.
На самом деле я знаю, что порез тут ни при чем.
Через некоторое время мне на ум приходят детективы и пропавшая женщина. Как о таком забудешь? Это происшествие обсуждают во всех новостях – и по телевизору, и в интернете.
– Нам нужно дать показания, – говорю я.
11
Ли
– Похищение среди бела дня, – Монтроуз везет нас обратно в Шелтон, и солнце превращает шоссе в мозаику из света и теней. Мой напарник умеет сделать из обыкновенной фразы яблочко на мишени.