– Это просто фантастика! – с восторгом воскликнула Маэ.
Прогулка длилась не более трех часов, но от сильного ветра маленький парусник летел, как птица.
– Море было спокойным, нам повезло, – согласилась Армель, закрывая дверь кабины. – Пойдем на берег, мне ужасно хочется горячего шоколада.
Пересев в надувную лодку, привязанную к яхте, они обменялись радостными взглядами.
– Согласись, в парусном спорте много приятного, – улыбнувшись, добавила Армель и запустила подвесной мотор.
Подружившись еще в младших классах, они никогда не теряли друг друга из виду. Армель служила в одном из банков Эрки, куда ей удалось перевестись после двух лет работы в Ренне. Ее настойчивое желание вернуться было продиктовано страстью к яхтам, и не успела она приехать обратно, как сразу купила подержанный «Дюфур-31» и полностью отдалась своему увлечению. Как и Маэ, она не представляла себе жизнь без моря, и ни в одном месте во Франции ей не было лучше, чем в родном порту.
– Ты только посмотри на эту чертову прорву «ракушечников», которые устраивают нам пробки! – вскликнула она.
Сквозь тарахтение двигателя и шум ветра Маэ скорее догадалась, чем услышала шутку подруги. Впрочем, она ее повторяла каждый раз по возвращении на берег. Рыбалка и яхтинг представляли два отдельных мира, несмотря на то что и тем, и другим занимались моряки, а значит, были солидарны. По привычке Маэ искала глазами свои судна среди тех, что толпились в бухте. Поскольку они были окрашены в ее любимые цвета – вишнево-красный и зеленовато-синий, ей почти всегда удавалось их различить.
Выйдя на берег, они причалили буксир и поспешили укрыться в ближайшем баре.
– Довольна прогулкой? – поинтересовалась Армель, падая на стул.
– Сама знаешь, что да. Обожаю твой «Фаэзер», я бы на нем до Америки дошла.
– По-моему, ты уже готова добраться до нее вплавь.
Маэ заказала горячий шоколад, сладкие блинчики и объявила, что не ограничится Америкой и как-нибудь отправится в настоящую кругосветку.
– Как дела у твоего отца? – поинтересовалась Армель.
– Как всегда. По-прежнему ворчит и во все вмешивается. Ты же знаешь – он не желает признавать себя больным.
– Ему и без болезни было бы трудно смириться со старостью. А еще труднее – уступить тебе свое место!
В отличие от Маэ, Армель была очень женственной и, не смущаясь, демонстрировала свои пышные формы. С высокими скулами, решительным подбородком и миндалевидными глазами, она была красива и знала это, но никогда не задирала нос. Когда они шли вместе, первой всегда замечали Армель – высокую эффектную блондинку, но потом все подпадали под очарование Маэ, и это уже стало между ними предметом шуток, потому что они совсем не чувствовали себя соперницами.
– Не представляю, как ты его выносишь. Каждый раз, когда я встречаюсь с твоим отцом, он изображает любезность и задает мне одни и те же бестактные вопросы. Почему я до сих пор не нашла себе мужа, не скучно ли работать в банке и разве меня не должны были уже давно повысить в должности? Как будто я старая дева с незадавшейся карьерой.
Маэ расхохоталась: она прекрасно знала манеры своего отца.
– Он давит на самые больные места и изображает заботу, – призналась она.
С ней Эрван был осторожнее, опасаясь рассердить ее. Вынужденные жить вместе, они старались щадить друг друга.
– Тебе надо всерьез подумать о пансионате для престарелых с медицинским уходом.
– Я не могу, Армель, я буду чувствовать себя виноватой. Избавиться от него, потому что он заговаривается и время от времени злится? Думаю, причина в возрасте и перенесенном инсульте. На самом деле, если не считать некоторых осложнений, отец чувствует себя нормально. Я это вижу, и его врач со мной согласен. Если он не один, он достаточно самостоятелен, чтобы жить дома. Но если меня не будет рядом…
Она не договорила и только покачала головой.
Подруги часто вели откровенные разговоры, и поэтому каждая могла оценить проблемы другой.
– А ты как? Что у тебя с Даном? – спросила Маэ, меняя тему разговора.
– Мы ссоримся три раза в неделю – все три раза, когда встречаемся. У нас ни в чем нет согласия – кроме постели.
– Брось его.
– Я обещаю себе это каждое утро, но когда мы занимаемся любовью, я говорю себе: «Ни за что!» Дан – мужчина для ночи. Днем я его терпеть не могу.
Армель так заразительно расхохоталась, что к ней обернулись посетители бара.
– Ты никогда не берешь его в море? Вы могли бы вместе…
– Он ненавидит ходить под парусом, и я никогда не возьму его с собой, потому что мне захочется выбросить его за борт!
Она снова расхохоталась, но, вспомнив, по-видимому, Ивона, сразу стала серьезной. Они никогда не разговаривали об этом: Маэ до сих пор не оправилась от травмы и не касалась этой темы. На ее горе почти сразу наложилось ощущение предательства, а потом холодная ярость, которая не отпускала ее долгие месяцы. В таком состоянии она не могла поставить крест на этой истории, и, наверное, не сможет никогда. Ивон был ее первой любовью, человеком, которому она безгранично доверяла и который так подло ее обманывал. Он погиб ужасной смертью, но она даже не могла его оплакать и, бессильная отплатить мертвецу, была обречена молча переносить свое горе.
– Ты доверила «Жабадао» Жану-Мари?
– Конечно. Он без ума от этого траулера и говорит, что за всю свою рыбацкую жизнь не встречал лучше. Он действительно очень славный парень и хороший моряк.
– И, между прочим, очень красивый!
– Он тебе нравится? – удивилась Маэ.
– Я бы такого не упустила. По-моему, с годами он стал лучше. Я на днях увидела его в порту с трехдневной щетиной и сигаретой в зубах. Он мечтательно смотрел вдаль, а я немного понаблюдала за ним и подумала: почему я не обратила на него внимания раньше? Может быть, он был слишком молод… Но теперь – в самый раз!
Маэ подмигнула Армель.
– Хочешь, устроим дружеский ужин в ресторане? – предложила она, кладя деньги на столик.
– Давай! Позовем вместе с ним еще двух-трех приятелей, каждый заплатит за себя – короче, все просто, без всяких приготовлений. Только не садись рядом с ним!
Армель не совсем шутила: ей уже не раз нравились парни, которые, невзирая на все ее усилия, смотрели только на Маэ.
Когда они вышли на улицу, дождь закончился, но его сменил ледяной ветер. Осень начиналась плохо, о бабьем лете нечего было и думать.
– Кстати, ты довольна стоматологом? – спросила Армель, надевая свою промокшую фуражку.
– Да, и ты была права: он лечит без боли.
– Вот именно. Я сама жутко боюсь стоматологов!
– Я тоже. Но мы с ним еще не закончили: он должен поставить мне коронку. Надеюсь, он потом не выпишет мне безумный счет!
Молодые женщины распрощались, и Маэ направилась домой. Эрван, наверное, давно ждал ее и дулся – как всегда, когда она исчезала из дому на несколько часов, особенно если уходила развлекаться. Он, конечно, обязательно заметит кислым тоном, что ей следует заниматься их делами, а не кататься с подружкой на идиотской яхте. Яхтсмены вызывали у него раздражение своей бесполезностью; послушать его, так надо вообще закрыть для них бухту, чтобы они не мешали рыбакам. Кроме того, он пренебрежительно относился к Армель, считая ее нахалкой и вертихвосткой.
Маэ часто думала – откуда у него такое отвращение к ее лучшей подруге? Была ли это ревность со стороны Эрвана? Неужели он хотел, чтобы его дочь полностью посвятила себя компании и дому, отказавшись от всех развлечений? Став вдовцом, он как будто ожидал, что Маэ заменит ему Анник, и совершенно не осознавал, как эгоистично его желание.
Проходя мимо табачной лавки, она увидела выходящую оттуда женщину с маленьким мальчиком и остановилась как вкопанная. Не чувствуя холода, Маэ смотрела им вслед. Значит, Розенн вернулась в Эрки! Розенн и этот ребенок, чьего имени ей даже не хотелось вспоминать. Она помнила только эту женщину и ее невероятные откровения. Это произошло перед церковью. Бретонские волынки замолчали, когда из уст незнакомой женщины на нее обрушились чудовищные слова. Присутствующие, стоявшие в ожидании, когда они смогут обнять Маэ и выразить ей соболезнование, отпрянули в сторону, предвидя скандал. Маэ ничего не хотела слышать, не хотела верить, но ей пришлось признать очевидное. Такую ложь придумать было невозможно. К тому же женщина начала совать ей в лицо свидетельство о браке, а потом так яростно выхватила из сумки пакет с фотографиями, что некоторые упали в грязь прямо перед ними. Увидев на снимках лицо Ивона, Маэ наклонилась, чтобы подобрать их. С затуманенными от слез глазами она все-таки узнала родное лицо, нежную улыбку и влюбленный взгляд Ивона, которые принадлежали лишь ей. Вот только смотрел он не на нее и не благодаря ей улыбался и светился счастьем. На снимках рядом с ним была женщина с младенцем на руках. Трогательная семейная сцена, иллюстрация к двойной жизни Ивона…
Она увидела, как Розенн повернула на одну из улиц, держа ребенка за руку. Сына Ивона. Ребенка, которого он признал своим и засвидетельствовал это официально. Похож ли сын на него? Сколько ему сейчас лет? Маэ не успела рассмотреть мальчика внимательно, она видела только Розенн.
Она чуть не бросилась бежать, чтобы нагнать их. Но что-то помешало ей: и это был страх, что незажившая рана снова начнет кровоточить. Раздираемая противоречивыми чувствами, измученная гневом и горем, Маэ прокляла Ивона, но замкнулась в молчании. Пересказывать бесстыдную ложь того, за кого она собиралась замуж, казалось ей дополнительным унижением. Она спокойно выслушивала соболезнования, слова утешения и единодушные похвалы в адрес покойника, на которые не скупилось ее окружение, однако внутри она вся кипела. Но даже если бы она открыла всю правду, это бы не освободило ее отца от чувства вины. Резкий поворот штурвала, который швырнул молодого человека за борт, навсегда останется на совести старого моряка, и он никогда себе этого не простит. Разоблачение Ивона ничего бы не изменило. И поэтому Маэ выбрала молчание. Она не пыталась узнать – кто эта Розенн, где живет, как оказалась возможна эта двойная жизнь. Она подвела черту и похоронила случившееся на самом дне памяти, решив, что прошлое останется в прошлом. Навсегда. Только спустя несколько месяцев после трагедии она рассказала всю правду Армель, когда однажды вечером они обе выпили лишнего. Но у Армель был достаточно сильный характер, чтобы сохранить это в тайне, что она и доказала впоследствии.
Маэ развернулась и побрела домой. Эта внезапная встреча с Розенн и мальчиком потрясла ее. Вихрь вопросов кружился в ее голове, и ни на один она не могла найти ответа. С уходом лета заканчивался туристический сезон, зачем же она приехала? Возможно, у нее в Эрки есть родственники? До сих пор Маэ не желала о ней знать и действительно ничего про нее не знала. Она лишь вспомнила, как Розенн утверждала, что приехала только на похороны. Приехала откуда? И потом, это же были не настоящие похороны. Она хотела во что бы то ни стало присутствовать в церкви на панихиде? Чего она ожидала от этого столкновения с соперницей? Ее лицо было искажено горем, голос прерывался от рыданий, но как она могла продолжать любить мужчину, который собирался жениться на другой? Ивон не заслуживал такого горя, он предал их обеих, и своего сына тоже.
Перед воротами дома Маэ немного постояла, чтобы успокоиться. Эрван, наверное, уже потерял терпение и будет сердиться, но сейчас это было неважно. Снова хлынул дождь, и ее охватил озноб. Начинался сезон рыбалки, и ей совсем не хотелось схватить простуду. Она должна найти в себе мужество и забыть эту встречу перед табачной лавкой. Маэ решительно толкнула ворота.
2
– Вам действительно трудно сидеть спокойно? – спросил Алан сдержанно.
После укола анестезии в десну Маэ пришлось перетерпеть неприятный вкус крови, острый и раздражающий звук бормашины, а потом у нее во рту поочередно побывали разные инструменты. Побелев от страха, она ерзала в кресле, словно хотела в него провалиться.
– Это всего лишь слепочная ложка, – объяснил врач, помахав металлическим предметом, наполненным отвратительной розовой массой. – Посидите спокойно три минуты, и я закончу. Это абсолютно безболезненно. Впрочем, если почувствуете малейшую боль или дискомфорт, просто поднимите руку.
Маэ послушно открыла рот, чтобы дать ему продолжить, но почти сразу же на нее накатил такой приступ тошноты, что она взмахнула сразу двумя руками и сбила защитные очки с доктора Кергелена.
– Простите… мне показалось, что вы что-то воткнули мне в горло, и я не могла дышать.
Он положил слепочную ложку на столик, наклонился, подобрал очки, потом снял перчатки и молча надел новые.
– Эта штука слишком большая, – сказала она недовольно.
– Есть несколько размеров, эта соответствует размеру вашей челюсти.
Доктор был раздражен, но все-таки сохранял подобие улыбки. Он явно привык к таким выходкам своих пациентов.
– Попробуем еще раз? – предложила Маэ, смирившись.
– Да, начнем сначала.
Он сделал знак своей ассистентке приготовить новую смесь из этой тошнотворной розовой массы. Маэ видела его усталое лицо, скрытое за маской и очками. Она попыталась расслабиться, но когда он снова попросил ее открыть рот, она вцепилась в подлокотники кресла.
– Я скоро закончу, дышите ровно.
Маэ сосредоточилась на отвратительном хлюпанье слюноотсоса, а потом принялась пересчитывать ячейки операционной лампы над головой.
– Ну вот! – торжествующе объявил Алан.
Ассистентка подала Маэ раствор для полоскания, отвязала салфетку на шее, выполнявшую роль слюнявчика, и отодвинула подставку бормашины, чтобы девушка могла встать.
– Не пейте горячего пару часов, – посоветовала она.
Алан снял маску, очки, перчатки и задумчиво посмотрел на Маэ, словно спрашивая себя, не прописать ли ей перед следующим визитом успокаивающее средство. Но он только сказал:
– Слепок я отправлю протезисту. Через десять дней придете примерять коронку.
Его белокуро-пепельные волосы, светло-серые глаза и атлетическая фигура, должно быть, покоряли женщин с первого взгляда. Но Маэ не любила пресыщенных мужчин. Ее раздражала его дежурная улыбка и подчеркнуто-спокойные интонации, из-за которых она чувствовала себя идиоткой. Накидывая дождевик, она что-то вежливо пробормотала и торопливо направилась к двери.
После ее ухода Алан вздохнул.
– Она немного истерична, вам не кажется?
– Она просто испугалась, – возразила Кристина. – Вы же знаете, что пациенты приходят в ужас, когда садятся в это кресло.
Они оба засмеялись, и Алан заметил:
– Имидж нашей профессии выиграл бы, если бы мы больше общались с пациентами. Уже довольно давно лечение зубов стало безболезненным. Раньше и теперь – разница огромная… Я полагаю, мадемуазель Ландрие была на сегодня последней?
– Совершенно верно. Вы можете уходить, я закрою кабинет.
– Не знаю, что бы я без вас делал, – ответил Алан.
Он повторял это каждый вечер, но не по привычке, а потому что так и думал. Мысль о том, чтобы найти другую ассистентку и заново учить ее, приводила его в ужас. Кристина знала его метод работы, его требования и причуды, она предвосхищала его действия и чувствовала, когда нужно остаться и помочь, а когда, наоборот, – оставить его одного и идти заниматься своими делами. Она восхищалась им как врачом-практиком, уважала как босса и с удовольствием делилась с ним своими размышлениями. У нее было прекрасное чувство юмора, и она никогда не допускала ни малейшей двусмысленности в их отношениях. И все-таки он подозревал, что она испытывает к нему что-то вроде материнского инстинкта, который ей не удалось реализовать.
– Доктор…
Снимая халат, он обернулся к ней.
– Сегодня третье октября.
– Да, и что?
– Уже третье октября.
– О, мне очень жаль, но почему вы ждали три дня, чтобы напомнить мне об этом?
Она сама заполняла чек на зарплату, но он должен был его подписать. Алан взял со стола старомодную чернильную ручку с пером, которую особенно любил.
– Она течет, – предупредила его Кристина.
– Я не могу писать ничем другим.
Это был подарок Луизы на вторую годовщину их свадьбы, и он был особенно дорог ему, потому что три дня спустя ее не стало. И когда он держал ручку, он как будто держал за руку Луизу.
– До завтра, – попрощался он с Кристиной, протягивая чек.
Выйдя на улицу, Алан решил выпить пива в порту Эрки. Он любил смотреть на корабли и слушать разговоры у барной стойки, когда приезжих уже не было и оставались только рыбаки, толкующие о своих делах. Иногда он доходил по пляжу Гуэн до самого мыса ради того, чтобы полюбоваться открывавшимся оттуда видом. И раз в неделю обязательно отправлялся на набережную, покупая у рыбаков на причале только что выловленную рыбу. Алан привык к этому с детства, когда мать ходила с ним на рынок в их родном городке Канкаль. С тех пор он сохранил воспоминание о вкусе устриц, пахнущих йодом, и необоримую страсть к морю. Ему необязательно было видеть его каждый день, но уехать от него он не мог. Сегодня ему хотелось просто выпить кружечку пива среди людей, и он припарковался возле своего любимого бара. Сев в зальчике, потому что вечера становились довольно прохладными, он стал наблюдать за входящими.