– Я рассказал тебе про своих родителей и все их проблемы, а ты считаешь, что сбитые костяшки – мое личное дело?
Я снова пожала плечами.
– Я вышел из себя и выместил гнев на вашем дубе. Видишь? Нет никакой магии, я все еще злюсь время от времени.
Я замедлила шаг.
– Расстроен из-за родителей?
Эллиотт покачал головой. Было видно, что ему не хочется вдаваться в подробности, поэтому я не стала расспрашивать. Мы шли по дороге, которая проходила через нашу тихую часть города и продолжалась уже за его пределами, а привычный нам с Эллиоттом мир необратимо менялся, хотя в тот момент мы этого еще не понимали.
По обеим сторонам улицы стояли дома – маленькие островки жизни и бурной деятельности. Горевший в окнах свет разрывал темноту, черневшую между уличными фонарями. Некоторые окна были закрыты занавесками, и я гадала, как живут обитатели этих островков, наслаждаются ли долгожданным вечером пятницы и смотрят ли телевизор, удобно устроившись на диване с пачкой чипсов или орешков. Возможно, им не приходится тревожиться из-за неоплаченных счетов.
Когда мы подошли к моей калитке, мой островок оказался темным и тихим. Мне бы хотелось, чтобы окна нашего дома светились тем же мягким светом, что мы видели ранее, чтобы у нас тоже был включен телевизор.
Эллиотт сунул руки в карманы, отчего лежавшая там мелочь зазвенела.
– Они дома?
Я посмотрела на гараж. Отцовский «Бьюик» и «Лексус» мамочки стояли на своих местах.
– Похоже на то.
– Надеюсь, я не испортил тебе жизнь еще больше, сцепившись с Пресли.
Я отмахнулась.
– Мы с ней давно знакомы. Сегодня впервые кто-то заступился за меня, не уверена, что Пресли оказалась готова к такому.
– Надеюсь, она перестанет вести себя так, будто у нее палка в заднице.
Я не смогла сдержать громкий смешок, и Эллиотт заметно обрадовался моему веселью.
– У тебя есть мобильный?
– Нет.
– Нет? Это шутка или ты просто не хочешь давать мне свой номер?
Я покачала головой и нервно рассмеялась.
– Честное слово. Кто захочет мне звонить?
Эллиотт пожал плечами.
– Вообще-то, я собирался тебе позвонить.
– Вот как.
Я подняла щеколду, на которую закрывалась калитка, протиснулась на ту сторону. Раздался пронзительный скрип: калитка закрылась за мной, тихо щелкнув. Я повернулась к Эллиотту и ухватилась за изогнутую кованую створку. Он мельком глянул на наш дом, так, словно он был самым обычным, не вызывающим ни малейшего страха. От его храбрости на сердце у меня потеплело.
– Мы практически соседи, так что… уверен, мы скоро увидимся, – сказал он.
– Да, определенно. В смысле… это вполне вероятно, – кивнула я.
– Что ты делаешь завтра? У тебя есть подработка на лето?
Я покачала головой.
– Мамочка хочет, чтобы летом я помогала по дому.
– Ничего, если я заскочу? Притворюсь, что не фотографирую тебя.
– Конечно, если мои родители чего-нибудь не учудят.
– Тогда ладно, – подытожил Эллиотт. Он слегка расправил плечи, став чуточку выше, и попятился. – Увидимся завтра.
Он повернулся, чтобы идти домой, и я последовала его примеру. Медленно дошла до крыльца, поднялась по ступенькам. Покоробленные доски, которыми было обшито крыльцо, заскрипели под моим весом (хотя я весила неполные пятьдесят кило). Этот звук вполне мог потревожить родителей, однако в доме по-прежнему царило безмолвие. Приоткрыв вторую дверь, я скользнула в прихожую, в душе проклиная скрипучие петли. Оказавшись внутри, я замерла, выжидая, но не услышала ни приглушенного разговора, ни шагов. Наверху никто не спорил на повышенных тонах, в коридоре не было слышно ни шепота.
Казалось, каждая ступенька пронзительно кричит, выдавая мой приход, пока я кралась по лестнице на второй этаж. Я держалась посередине лестницы, чтобы не обтирать плечом обои. Мамочка требовала, чтобы мы аккуратно обращались с домом, как будто это еще один член семьи. Я тихо прошла по коридору, перед комнатой родителей на мгновение замерла, потому что у меня под ногой скрипнула половица. Однако все было тихо, и я пошла дальше, к себе.
На обоях в моей комнате были горизонтальные розовые полоски, но помещение все равно походило на клетку, несмотря на цвет. Я сняла шлепанцы и босиком, не включая свет, приблизилась к окну. Белая краска на раме облупилась.
Снаружи, двумя этажами ниже, шагал по улице Эллиотт. Он то появлялся, когда проходил под фонарями, то исчезал из виду. На ходу он смотрел на светящийся экран своего телефона. Вот он прошел через пустой участок Фентонов, прямиком к дому своей тети Ли. Интересно, что он увидит, войдя в свой дом? Там будет темно и тихо или мисс Ли везде включит свет? Чем она занята? Ссорится с мужем, готовится ко сну или ждет Эллиотта?
Я повернулась к туалетному столику, высматривая музыкальную шкатулку – папин подарок на мой четвертый день рождения. Я приподняла крышку, и маленькая балерина начала кружиться перед овальным зеркальцем, обрамленным розовой тканью. Краска давно стерлась с губ и щек танцовщицы, только глаза, две черные точки, остались прежними. Некогда накрахмаленная пачка вся помялась, пружина, на которой крепилась фигурка, погнулась, и балерина слегка кренилась набок. И все же она исправно вращалась на месте, выполняя одно и то же движение снова и снова. Было в этой монотонности нечто зловещее.
Обои местами вспухли и отслаивались от стен, а кое-где окончательно отклеившиеся полосы уже сильно отставали от плинтуса. На потолке в углу темнело пятно, которое с каждым годом все увеличивалось. Моя белая кровать скрипела от малейшего движения, дверцы стенного шкафа не скользили в пазах и всякий раз норовили заклинить. Однако комната была моим убежищем, тьма сюда не дотягивалась. Сейчас, когда я снова оказалась внутри этих стен, все проблемы – статус городских изгоев, закрепившийся за нашей семьей, нервные срывы мамули – вдруг отступили на второй план. До сих пор я могла спрятаться только здесь и до сегодняшнего дня лишь здесь чувствовала себя в безопасности… пока не оказалась за одним столом со смуглым пареньком, смотревшим на меня большими карими глазами, в которых не было ни симпатии, ни презрения.
Я стояла у окна, хотя Эллиотт уже давно скрылся из виду. Он был необычным, немного странным, но он нашел меня. На какой-то миг я почувствовала, что больше не потеряна, и мне это понравилось.
Глава вторая
Кэтрин
– Кэтрин! – прокричал папа с первого этажа.
Я сбежала вниз по ступенькам.
Отец стоял у подножия лестницы и улыбался.
– Ты сегодня такая оживленная. С чего бы это?
Я помедлила секунду, прежде чем ответить.
– Лето наступило?
– Нет. Твою улыбку «лето наступило» я уже видел, а эта совершенно другая.
Я пожала плечами и ухватила верхний кусочек поджаренного бекона из стопки, которую держал папа, положив салфетку на ладонь. Вместо ответа я принялась хрустеть беконом, и он нахмурился.
– Сегодня в два часа у меня собеседование, но я подумал, что мы могли бы съездить к озеру до этого?
Я утащила еще кусочек бекона и продолжила жевать.
Отец состроил недовольную рожицу.
– У меня вроде как уже есть планы.
Папа выгнул бровь.
– С Эллиоттом.
Две складки между папиных бровей стали глубже.
– Эллиотт.
Он проговорил это имя так, словно никак не мог вспомнить, о ком речь.
Я улыбнулась.
– Племянник Ли. Тот странный парень с заднего двора.
– Который подрался с нашим дубом?
Я медлила с ответом, и папа наконец «вспомнил».
– Ах, да, я его видел.
– Но… ты же спросил меня, не разносит ли он наш двор.
– Не хотел тебя волновать, принцесса. Не уверен, что одобряю дружбу моей дочурки с парнем, который набрасывается с кулаками на деревья.
– Папа, мы же не знаем, что происходит с ним дома.
Папа коснулся моего плеча.
– Не хочу, чтобы моя дочь влезала в чужие разборки.
Я покачала головой.
– После вчерашнего вечера его тетя и дядя, возможно, говорят то же самое про нашу семью. Уверена, вся округа слышала вашу ссору.
– Прости. Я не подумал.
– Главным образом солировала мамочка, – проворчала я.
– Мы оба отличились.
– Вчера вечером он осадил Пресли.
– Парень, избивавший дерево? Погоди-ка. В каком смысле «вчера вечером»?
Я сглотнула.
– Мы сходили в кафе «У Браума»… после того как мамочка вернулась домой.
– Так, – сказал папа, – понятно. И он вел себя прилично? В смысле, не пытался ударить Пресли или что-то в этом духе, правда?
Я хихикнула.
– Нет, папа.
– Извини, что не зашел к тебе сказать спокойной ночи. Мы поздно легли.
Кто-то постучал в дверь: сначала три раза, потом еще два.
– Это он? – спросил папа.
– Не знаю. Мы не договорились о каком-то конкретном времени, – ответила я, глядя, как папа идет к входной двери. Он резко выдохнул, потом взялся за ручку и открыл дверь. На пороге стоял Эллиотт, чистенький, только что из душа, отчего его волнистые волосы влажно поблескивали. Обеими руками он держал свой фотоаппарат, хотя тот висел у него на шее на ремешке.
– Мистер, э-э-э…
– Кэлхун, – сказал папа, энергично пожимая Эллиотту руку. Он повернулся ко мне. – Ты, кажется, говорила, что вы познакомились вчера вечером? – Он посмотрел на Эллиотта. – Ты даже не узнал ее фамилию?
Эллиотт застенчиво улыбнулся.
– Наверно, я немного нервничаю, встретив вас.
Папа посмотрел на него с теплотой и заметно расслабился.
– Ты знал, что ее первое имя Принцесса?
– Папа! – зашипела я.
Отец мне подмигнул.
– Возвращайся домой к ужину.
– Да, сэр, – сказал Эллиотт, делая шаг в сторону.
Проходя мимо папы, я быстро чмокнула его в щеку, потом вслед за своим новым другом спустилась с крыльца и вышла за калитку.
– Уже так жарко, – заметил Эллиотт, утирая испарину со лба. – Погода этим летом будет отвратительная.
– Ты рано пришел. Какие у тебя планы? – спросила я.
Он слегка подтолкнул меня локтем в бок.
– Проводить время с тобой.
– А как насчет фотоаппарата?
– Я подумал, сегодня мы могли бы прогуляться до ручья.
– Чтобы?..
Он поднял повыше фотоаппарат.
– Пофотографировать.
– Ручей?
Эллиотт улыбнулся.
– Увидишь.
Мы двинулись на север, в сторону кафе «У Браума». Не дойдя до него, мы свернули на боковую улицу, покрытую не асфальтом, а гравием и красноватыми камешками, и прошли около мили по направлению к Глубокому ручью. Ручей был узкий, в некоторых местах не шире десяти футов, так что, разбежавшись, я вполне могла бы его перепрыгнуть. Эллиотт вел меня вдоль берега, пока наконец не нашел особо понравившееся ему место.
Он перестал разговаривать со мной и принялся щелкать фотоаппаратом. Эллиотт быстро сделал снимок, проверил настройки, потом сделал еще несколько кадров. Понаблюдав за ним с час, я стала бродить вдоль берега сама по себе, ожидая, пока Эллиотт не удовлетворит свою страсть к фотографиям.
– Прекрасно, – сказал он наконец. – Идем.
– Куда?
– В парк.
Мы пошли в сторону Джунипер-стрит, по дороге завернули в кафе «У Браума» и купили холодной воды. Я прижала большой палец к плечу, сильно нажала и отняла руку. На коже осталось белое пятно, которое постепенно покраснело.
– Солнечный ожог? – спросил Эллиотт.
– Я вечно обгораю в июне. Один раз сгорю – и готова к лету.
– Я бы не был так уверен, – поддразнил меня Эллиотт.
Я с завистью поглядела на его бронзовую кожу. На вид она казалась мягкой, и мне захотелось к ней прикоснуться. От этих мыслей мне стало не по себе, потому что прежде я ни о чем подобном не думала.
– Нужно натереть тебя солнцезащитным кремом, а то ожоги будут болеть.
– Неа. Ничего со мной не случится, увидишь.
– Что я увижу?
– Я просто имела в виду, что со мной все будет хорошо, – буркнула я, сталкивая Эллиотта с тротуара.
Пряча улыбку, он толкнул меня в ответ. Я потеряла равновесие, наклонилась к забору, так что моя блузка зацепилась за торчащий кусок проволоки, и тонкая ткань порвалась. Я вскрикнула, а Эллиотт бросился ко мне, протягивая руки.
– Осторожно!
– Я застряла! – воскликнула я, сгибаясь пополам и одновременно цепляясь пальцами за сетку, чтобы не упасть и не порвать блузку еще больше.
– Есть, – сказал Эллиотт, отцепляя мою блузку от забора. – Почти получилось. Извини, это было очень глупо с моей стороны.
Отцепив край моей блузки от проволоки, Эллиотт помог мне выпрямиться. Я оглядела прореху на ткани и нервно рассмеялась.
– Все в порядке. Я такая неуклюжая.
Эллиотт поморщился.
– Это я болван, толкнул девушку.
– Мне не больно.
– Да, знаю. Просто… мой отец иногда выходит из себя и теряет над собой контроль. В такие моменты я думаю, всегда ли он был таким и, если нет, почему стал так себя вести. Не хочу быть похожим на него.
– Мамочка тоже постоянно устраивает сцены.
– Она бьет твоего папу?
Я покачала головой.
– Нет.
На скулах Эллиотта заходили желваки, затем он повернулся к парку и жестом предложил мне следовать за ним. Несколько кварталов мы прошли в молчании, пока не услышали вдали смех и веселый писк малышей.
Парк Битл пребывал не в лучшем состоянии, но все равно его наполняло множество маленьких представителей рода человеческого. Я гадала, как Эллиотт будет фотографировать, ведь в каждый кадр непременно попадет чумазый, сопливый карапуз, но мой спутник каким-то неведомым образом находил красоту в ржавых бочках и покосившихся качелях, на которых никого не было. Спустя час мамочки и няньки начали отлавливать детей и звать их к грузовичкам, чтобы накормить обедом. Через несколько минут мы остались одни.
Эллиотт предложил мне покачаться на качелях, и я присела на пластиковое сиденье. Он оттянул качели назад, потом сильно толкнул вперед и пробежал подо мной, когда конструкция взлетела вперед и вверх.
Он вскинул фотоаппарат, но я закрыла лицо рукой.
– Нет!
– Фото выйдет хуже, если будешь упрямиться.
– Мне просто это не нравится. Пожалуйста, перестань.
Эллиотт опустил камеру и покачал головой.
– Это странно.
– Ну, значит, я и сама странная.
– Нет, просто… Это если бы заходящее солнце пожалело о том, что оно так прекрасно.
Я качалась на качелях, плотно сжав губы, чтобы не улыбнуться. И вновь не понимала, то ли Эллиотт делает мне комплимент, то ли у него просто необычный взгляд на этот мир.
– Когда твой день рождения? – спросил он.
Я нахмурилась, застигнутая врасплох.
– В феврале… А что?
Он фыркнул.
– Какого числа?
– Второго. А когда у тебя день рождения?
– Шестнадцатого ноября. Я Скорпион. А ты… – он поднял глаза к небу, очевидно, подсчитывая в уме. – О, ты Водолей. Знак воздуха. Очень загадочный.
С моих губ сорвался нервный смешок.
– Понятия не имею, что бы это значило.
– Это значит, нам следует держаться далеко, очень далеко друг от друга, если верить моей маме. Она любит такую ерунду.
– Астрологию?
– Ага, – ответил Эллиотт.
Казалось, ему неловко делиться такими пикантными подробностями своей жизни.
– Разве чероки верят в астрологию? Прости, если задаю глупый вопрос.
– Нет, – он покачал головой. – Это просто для развлечения.
Эллиотт сел на соседние качели и, ловко перебирая ногами по земле, стал раскачиваться. Затем он потянул за цепь, на которой держалось сиденье моих качелей. Я тоже стала отталкиваться ногами и уже через несколько секунд взлетала так высоко, что конструкция подпрыгивала, когда я достигала высшей точки траектории. Я выпрямляла ноги, тянулась мысками к небу, и меня охватил тот же детский восторг, который я испытывала в раннем детстве.
Наконец мы стали раскачиваться медленнее, и я заметила, что Эллиотт за мной наблюдает. Он протянул руку, но я колебалась.
– Это ничего не значит, – сказал он. – Просто хватайся.