Люмен - Коул Кортни 8 стр.

– Было бы неплохо убрать эти скутеры с дороги, дитя.

Мы вместе возвращаемся на место преступления и загоняем скутеры обратно в гараж, а по пути я задаю ей миллион вопросов. За что Ричард ненавидит Дэра? Почему он такой злой? Почему Дэру запрещено покидать Уитли?

Сабина выслушивает меня, но ничего не отвечает до тех пор, пока мы не оставляем скутеры в гараже и не возвращаемся на кухню.

– Порой вещи – совсем не то, чем кажутся, маленький цветочек каллы, – говорит она мне, – пришло время твоей чудесной головке это усвоить.

Никакие мольбы не заставят ее рассказать мне больше, и когда я возвращаюсь к себе в постель, я могу думать только о Дэре, и его темный взгляд стоит перед моими глазами, в голове мелькают картинки, как отдаляется от меня их машина.

Когда раздается крик, я зажмуриваю глаза, пытаясь заглушить его, потому что, когда я слышу его, все, что рисует мне мой мозг, – это те самые глаза, наполненные болью и страданием. Эти мысли ломают меня, и я засыпаю, чтобы сбежать от них подальше.

Глава 8

Пасмурное небо Орегона нависло над городом, мрачное, покрытое завесой туч. На моих глазах молния рассекает его, протянувшись с одного края горизонта до другого, вспыхивая посреди тьмы, освещая все вокруг. Она разливается повсюду фиолетовым сиянием, что придает окрестностям нотку мистики и таинственности.

На моих коленях лежит письмо от Дэра, для меня это настоящая драгоценность. Он пишет мне очень редко, поэтому, когда от него приходит весточка, я обязательно ее сохраняю.

Так оно начинается.

Кажется, что он писал это очень непринужденно, что вполне обыденно для Дэра. Но почему-то когда я читаю его письмо, то начинаю скучать по Уитли, даже несмотря на то, что поместье всегда казалось мне слишком огромным, пугало меня и все там было для меня слишком странным. Но там Дэр, там мои собаки. Долгими зимними вечерами я очень скучаю по Дэру, хотя у меня всегда не хватает смелости рассказать ему об этом.

Я приклеиваю фотографию псов к обложке своего дневника и приступаю к домашнему заданию по математике, а после, когда ложусь спать, мне снится Дэр.

Сны о нем заполняют мое сознание. От них у меня внутри словно разгорается солнце, странное ощущение течет вверх по моим ногам к животу, словно огонь разливается по моему телу.

Мне снится, что солнечный свет проникает в окна гостевого домика, а я расположилась на диванчике, опершись на бок. На мне нет ничего, кроме туфель на высоком каблуке, и мои щеки покрывает румянец. В этом сне я старше. Мне семнадцать или около того. У меня длинные огненно-рыжие волосы, волнами стекающие по плечам и спине.

Дэр сидит прямо передо мной и сжимает карандаш между зубов, слегка прикусывая его, пока его взгляд внимательно исследует каждый кусочек моего тела; а затем он приступает к рисунку. Он рисует меня, и он так красив, так красив, так потрясающе красив!

– Ты так прекрасна, цветок каллы! – бормочет он. – Ты гораздо лучше, чем я того заслуживаю.

Солнце бьет ему прямо в глаза, и они кажутся золотистыми, а не черными, а его зубы, как всегда, белоснежны. На его пальце сверкает серебряное кольцо, и оно вращается в моем сознании.

Вращается.

Вращается.

Я вздрагиваю и просыпаюсь.

Проходит некоторое время, прежде чем я окончательно возвращаюсь в реальность.

Только тогда я понимаю, что мои щеки пылают так же, как в этом сне.

Лишь спустя час мне удается вновь уснуть, но весь следующий день в школе я продолжаю думать о своем ночном видении. Очень маловероятно, что когда-нибудь я окажусь в подобной ситуации… лежа обнаженной в лучах солнечного света, полностью на виду у кого-то. Это совсем на меня не похоже.

Как ни странно, мне удается сконцентрироваться на контрольной по математике, после чего мы с Финном отправляемся домой, и всю дорогу нас пронизывает колючий ледяной ветер Орегона.

Когда мы взбираемся вверх по дороге, волоча на спине тяжелые рюкзаки, наши кеды поскрипывают на каждом шагу по каменистой поверхности, скользкой из-за дождя. Я надеваю варежки и делаю глубокий вдох. В мои легкие проникает соленый запах океана, я бросаю безучастный взгляд на края утесов и пляж внизу.

Вдруг что-то ярко-голубое посреди камней цепляет мой взгляд. Такой оттенок синего довольно странно смотрится на фоне однообразного зимнего пейзажа. Любопытство побеждает, и я скидываю рюкзак на землю, подбираясь все ближе и ближе, чтобы получше разглядеть, что это такое.

Кто-то уставился на меня в ответ: этот взгляд далеко не приветливый.

Он мертвый.

Я издаю протяжный громкий крик, и Финн подбегает ко мне, чтобы оттащить меня подальше от края.

– Да что с тобой такое, Калла? – Он взбудораженно требует от меня ответа. – Ты могла упасть вниз. Ты же знаешь, что находиться рядом с обрывом опасно.

Я ничего не могу ответить. Я так ошеломлена и шокирована, что мне хватает сил только на то, чтобы указать дрожащим пальцем на то, что я увидела. Этого просто не может быть на самом деле.

Это был именно он. Я нагибаюсь вперед, чтобы взглянуть снова, и понимаю, что я не ошиблась. Неважно, сколько смертей приходилось тебе увидеть ранее – ты никогда не будешь готов к нежданной встрече с мертвым лицом знакомого тебе человека.

Финн заглядывает через мое плечо, и я чувствую, как он подскакивает от ужаса, узнавая человека, тело которого сейчас лежит на камнях без дыхания.

– Это мистер Эллиот? – спрашивает он потрясенно.

Я лишь глупо киваю в ответ, не в силах даже пошевелить губами.

Мистер Эллиот был одним из немногочисленных учителей, кто относился ко мне с симпатией, хотя Финн не нравился ему никогда. Очевидно, худощавые, не блещущие ни в спорте, ни в науках мальчики никогда его особо не интересовали, поэтому он и не встал на защиту моего брата, когда футбольная команда затолкала того в мусорку в спортивной раздевалке.

Мне это очень не понравилось. Но также я не могу отрицать и того, что он мне все равно нравился… за отношение ко мне.

В особенности за то, что он никогда не заставлял меня играть в вышибалы.

Он знал, что после одной игры я превращусь в кровавую кашу, поэтому всегда позволял мне отсиживаться во время таких уроков. Кроме того, он никогда не признавался, что ему известна причина моих неудач. Он не говорил мне слов жалости, например: «Я знаю, что все вокруг тебя ненавидят, поэтому не стану делать из тебя живую мишень». Я всегда ценила это.

Теперь же на нем одежда для пробежек, а его тело, лежащее на дне ущелья, переломано в нескольких местах. Одно его колено неестественно изогнуто, из-за чего стопа развернута носком вверх, к небу.

Пока Финн достает телефон и звонит в полицию, все, что занимает мое внимание, это носки мистера Эллиота. На нем те самые старомодные гольфы для занятий гимнастикой, которые натягиваются до колена… а сверху на них полоски. У него они ярко-синие.

Человек умер, а я полностью занята его носками.

Может быть, все вокруг правы и со мной действительно что-то не так?

Спустя пару часов мама, конечно же, разубеждает меня в этом.

– Ты была в шоке, милая, – говорит она, плавно убирая мои волосы с лица прядь за прядью, – многие люди не чувствуют глубины потери в тот же момент, когда она произошла. Это называется отсроченная реакция.

Она вытирает платком слезы с моего лица и готовит для меня хрустящее шоколадное печенье. На протяжение двух дней все идет хорошо. Но потом наступает моя очередь помогать отцу.

Я наблюдаю за тем, как ухоженные папины руки с ногтями идеальной квадратной формы достают до хруста накрахмаленные простыни из-под тела мистера Эллиота.

– Любопытно, у него случился сердечный приступ, и из-за этого он упал в расщелину? – спокойно рассуждает отец. – Или он просто поскользнулся? Бедняга.

Меня всегда потрясала папина невозмутимость, даже сейчас он говорит об этом как бы между прочим, просто выдвигает предположения.

Он не спрашивает, в порядке ли я, потому что и представить себе не может, что на самом деле все по-другому. Смерть стала делом всей его жизни, она вошла в его ежедневный обиход. Ничто не способно взволновать его, и он совсем забыл, что для кого-то она может быть огромным стрессом.

Я сглатываю ком, подступивший к горлу.

– А медицинский эксперт придет? – спрашиваю я, и мой голос дрожит в большом пространстве идеально стерильной комнаты.

Здесь холодно, как и положено, и я потираю руками плечи, покрывшиеся мурашками. Папа бросает на меня короткий взгляд, прежде чем развернуть металлическую каталку и переместить ее в охлаждающую камеру.

– Конечно, – кивает он, – медицинская экспертиза – обязательная процедура, и у нас на руках должно быть заключение о смерти. Ты же отлично это знаешь.

Я знаю. Но почему-то, когда я вглядываюсь в знакомое, но уже мертвое лицо своего учителя физкультуры, все, что я когда-то хорошо знала, напрочь ускользает из моей головы.

Я киваю в ответ.

– Хочешь есть? – спрашиваю я, не в силах найти другой повод, чтобы выйти из комнаты. – Могу приготовить тебе сэндвич.

Папа снова бросает на меня беглый взгляд и улыбается.

– Я не прочь перекусить, – говорит он, – буду на кухне через минуту.

Я пулей выскакиваю из комнаты, где происходит обработка тел перед похоронами, и закрываю за собой дверь. Теперь я могу вздохнуть с облегчением. На секунду я опираюсь на нее спиной и закрываю глаза, пытаясь стереть из памяти пустое лицо мистера Эллиота. Последний раз, когда я видела его живым, оно было пунцово-красным от напряжения: он орал на нас во время занятия. Теперь, когда он такой бледный, а жизнь покинула его тело, я чувствую, как пустота заполняет меня изнутри.

– Ты в порядке?

Мама все еще беспокоится за меня. Впрочем, как и всегда. Я киваю, потому что не хочу, чтобы она волновалась. Кажется, что она никогда не перестанет переживать за меня.

– Да… просто… он всегда был так добр ко мне.

Тем же вечером, после ужина, я делаю домашнее задание по химии в своей комнате. В моих ушах беруши, но я все равно слышу, как пререкаются за стеной родители.

– Мне это не нравится, – говорит мама, – здесь мы постоянно окружены смертью. Это не идет ей на пользу.

– Ей нужно быть готовой к этому, – отвечает отец, и его слова заставляют меня остановиться, мои пальцы, в которых я все еще сжимаю карандаш, леденеют.

– Возможно, – соглашается мать, и в ее голосе столько печали, – но пока не время. Она еще не готова принять это.

Затем наступает тишина, и мне становится интересно, что сейчас происходит: может быть, папа пытается успокоить ее, как поступает всегда. Он прижимает ее к себе и шепчет что-нибудь теплое в ее огненно-рыжие волосы своим низким голосом. Обычно это срабатывает.

Однако спустя минуту они продолжают.

– Как бы негативно я к этому ни относилась, думаю, нам стоит больше времени проводить в Уитли. Там всегда спокойно. Это способствует улучшению состояния Каллы. – Мама произносит это очень тихо, тонким голосом.

Могу с уверенностью сказать, отцу эта идея не нравится.

– А ты сможешь проводить больше времени с Ричардом? Лора, пожалуйста! Мы переехали сюда, чтобы быть подальше от прошлого. Да, поддерживать контакт нужно, но ты не обязана оставаться с ними всю жизнь.

Поддерживать контакт? Я даже не замечаю, что произношу это вслух, пока не получаю ответ.

– Я знаю, – сообщает мне голос, и я резко вскидываю голову.

В углу моей комнаты стоит мальчик, капюшон скрывает его лицо в тени. Он высокий, худой, он кажется мне очень знакомым.

Мне совсем не страшно, хотя, возможно, мне следовало бы его опасаться.

– Кто ты? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

– А это важно?

– Да, – твердо отвечаю я, и, кажется, он улыбается: по крайней мере, на его лице появляется едва уловимый изгиб губ.

– Я уже видела тебя, – медленно бормочу я. – Только где?

Он не произносит ни слова, лишь встряхивает головой.

– Твой учитель, – мягко провозглашает он, – ты можешь все изменить.

– Изменить что?

– Все, – нетерпеливо отвечает мальчишка, – в твоих силах все изменить. Попробуй.

– Я ведь сумасшедшая, правда? – шепчу я и очень удивляюсь, когда он отрицательно качает головой.

– Нет, просто все хотят, чтобы ты так думала.

Конец ознакомительного фрагмента.