О всех созданиях мудрых и удивительных - Джеймс Хэрриот 11 стр.


Когда я вернулся, миссис Эйнсворт все еще гладила котенка. Слезы на ее щеках высохли, и, когда она взглянула на меня, ее глаза блестели.

– У меня еще никогда не было кошки, – сказала она.

Я улыбнулся.

– Мне кажется, теперь она у вас есть.

И в самом деле, у миссис Эйнсворт появилась кошка. Котенок быстро вырос в холеного красивого кота с неуемным веселым нравом, а потому и получил имя Буян. Он во всем был противоположностью своей робкой маленькой матери. Полная лишений жизнь бродячего кота была не для него: он вышагивал по роскошным коврам Эйнсвортов как король, а красивый ошейник, который он всегда носил, придавал ему особую внушительность.

Я с большим интересом наблюдал за его прогрессом, но случай, который особенно врезался мне в память, произошел на Рождество, ровно через год после его появления в доме.

У меня, как обычно, было много вызовов. Я не припомню ни единого Рождества без них – ведь животные не считаются с нашими праздниками… Но с годами я перестал раздражаться и философски принял эту необходимость. Как-никак после такой вот прогулки на морозном воздухе по разбросанным на холмах сараям я примусь за свою индейку с куда большим аппетитом, чем миллионы моих сограждан, посапывающих в постелях или дремлющих у каминов. Аппетит подогревали и бесчисленные аперитивы, которыми усердно угощали меня гостеприимные фермеры.

Я возвращался домой, уже несколько окутанный розовым туманом. Мне пришлось выпить не одну рюмку виски, которое простодушные йоркширцы наливают словно лимонад, а напоследок старая миссис Эрншоу преподнесла мне стаканчик домашнего вина из ревеня, которое прожгло меня до пят. Проезжая мимо дома миссис Эйнсворт, я услышал ее голос:

– Счастливого Рождества, мистер Хэрриот!

Она провожала гостя и весело помахала мне рукой с крыльца.

– Зайдите, выпейте рюмочку, чтобы согреться.

В согревающих напитках я не нуждался, но сразу же свернул к тротуару. Как и год назад, дом был полон праздничных приготовлений, а из кухни доносился тот же восхитительный запах шалфея и лука, от которого у меня сразу засосало под ложечкой. Но на этот раз в доме царила не печаль – в нем царил Буян.

Поставив уши торчком, с бесшабашным блеском в глазах он стремительно наскакивал на каждую собаку по очереди, слегка ударял лапой и молниеносно удирал прочь.

Миссис Эйнсворт засмеялась.

– Вы знаете, он их совершенно замучил! Не дает ни минуты покоя!

Она была права. Для бассетов появление Буяна было чем-то вроде вторжения жизнерадостного чужака в чопорный лондонский клуб. Долгое время их жизнь была чинной и размеренной: неторопливые прогулки с хозяйкой, вкусная обильная еда и тихие часы сладкого сна на ковриках и в креслах. Один безмятежный день сменялся другим… И вдруг появился Буян.

Я смотрел, как он бочком подбирается к младшей из собак, поддразнивая ее, но когда он принялся боксировать обеими лапами, это оказалось слишком даже для бассета. Пес забыл про свое достоинство, и они с котом сплелись, словно два борца.

– Я сейчас вам кое-что покажу.

С этими словами миссис Эйнсворт взяла с полки твердый резиновый мячик и вышла в сад. Буян кинулся за ней. Она бросила мяч на газон, и кот помчался за ним по мерзлой траве, а мышцы так и перекатывались под его глянцевой черной шкуркой. Он схватил мяч зубами, притащил назад, положил у ног хозяйки и выжидательно посмотрел на нее.

Я ахнул. Кот, носящий поноску!

Бассеты взирали на все это с презрением. Ни за какие коврижки не снизошли бы они до того, чтобы гоняться за мячом. Но Буян неутомимо притаскивал мяч снова и снова.

Миссис Эйнсворт обернулась ко мне.

– Вы когда-нибудь видели подобное?

– Нет, – ответил я. – Никогда. Это необыкновенный кот.

Миссис Эйнсворт схватила Буяна на руки, и мы вернулись в дом. Она, смеясь, прижалась к нему лицом, а кот мурлыкал, изгибался и с восторгом терся о ее щеку. Он был полон сил и здоровья, и, глядя на него, я вспомнил его мать. Неужели Дебби, чувствуя приближение смерти, собрала последние силы, чтобы отнести своего котенка в единственное известное ей место, где было тепло и уютно, надеясь, что там о нем позаботятся? Кто знает…

По-видимому, не одному мне пришло в голову такое фантастическое предположение. Миссис Эйнсворт взглянула на меня, и, хотя она улыбалась, в ее глазах мелькнула грусть.

– Дебби была бы довольна, – сказала она.

Я кивнул:

– Конечно. И ведь сейчас как раз год, как она принесла его вам?

– Да. – Она снова прижалась к Буяну лицом. – Это самый лучший подарок из всех, какие я получала на Рождество.

Первая самоволка

Я уставился на циферблат весов и не поверил своим глазам. Шестьдесят килограммов! Я похудел на без малого тринадцать килограммов с того дня, как призвался в Королевские ВВС. Я горбился в привычном углу аптеки Бута, которую посещал еженедельно, чтобы следить за своим весом и не допустить истощения. Это было невероятно и объяснялось не только суровой боевой подготовкой.

По прибытии в Скарборо к нам обратился наш боевой командир лейтенант Барнс. Он окинул нас внимательным взглядом и сказал: «Когда вы выйдете отсюда, то не узнаете себя». Этот человек знал, что говорил.

Мы не знали отдыха. Шагистика и летная подготовка, летная подготовка и шагистика, и так – день за днем. Мы часами гнулись и разгибались на плацу в майках и трусах, а свежий ветер со стороны зимнего моря придавал нам бодрости. Мы часами ходили строем под рев нашего сержанта: «Шире шаг! Короче шаг! Кругом!» Мы строем ходили даже на занятия по навигации, печатая широкий шаг, принятый в Королевских ВВС, и поднимая руки на высоту плеч.

Нас регулярно водили – опять строем – на вершину холма Касл, где мы стреляли из всех мыслимых видов оружия: из мелкашек, револьверов, пулеметов Браунинга. Мы также кололи штыками манекены. А в промежутке между занятиями нас заставляли плавать, играть в футбол или регби, а также устраивали многокилометровые забеги вдоль берега моря и по холмам.

Поначалу я был слишком занят, чтобы заметить какие-либо перемены в себе, но однажды утром по прошествии нескольких недель наш восьмикилометровый бег закончился на длинной полосе пустынного пляжа, и сержант крикнул: «Хорошо, а теперь – быстро вон к тем скалам! Давайте поглядим, кто добежит до них первым!»

Мы рванули последнюю стометровку единым духом, и каково же было мое удивление, когда первым на месте оказался я – и совсем не задохнулся. И вот тогда осознание этого факта сразило меня. Мистер Барнс оказался прав. Я не узнавал себя.

Когда я оставил Хелен, то был балованным молодым супругом с небольшим двойным подбородком и начинающимся брюшком. Теперь же я напоминал гибкую гончую собаку, способную без устали преследовать добычу. Конечно, мое физическое состояние улучшилось, но что-то было не так. Я не должен был стать таким худым. Тут срабатывал иной фактор.

Когда во время беременности жены у мужа начинается недомогание, в Йоркшире за его спиной хихикают в кулачок и говорят, что он «вынашивает» ребенка. Я никогда не усмехался в ответ на такие слова, поскольку был убежден, что своего ребенка я именно «вынашиваю».

Я основываю свою убежденность на разных симптомах. Было бы преувеличением говорить о том, что я страдал утренней тошнотой, но легкое подташнивание, которое я испытывал в первой половине дня, укрепляло мои подозрения. Позднее, когда у Хелен приближался срок родов, несмотря на мое нормальное физическое состояние, я ощущал себя измотанным и жалким. А когда на последнем этапе внизу моего живота я ощутил явные признаки родовых схваток, все сомнения отпали. Я понял, что должен что-то предпринять.

Мне нужно было увидеться с Хелен. В конце концов, она находилась прямо за тем холмом, который я видел из окна гостиницы. Может, это было и не так, но я же находился в Йоркшире, и автобус доставил бы меня к ней за три часа. Но дело было в том, что увольнительных в УНЛП не давали. Командование не оставляло нам никаких сомнений по этому поводу. Нам говорили, что дисциплина в училище должна быть такой же, как в гвардейском полку, равно как и жесткость прочих ограничений. Я бы сумел получить увольнительную по случаю рождения ребенка, но я не мог ждать так долго. Суровые соображения относительно того, что мой «самоход» будет считаться чем-то вроде дезертирства, за которым последует суровое наказание, даже тюремное заключение, не слишком волновали меня.

Как говорил мой товарищ: «Тут один тип попробовал и закончил в тюряге. Оно того не стоит, старина».

Но для меня это был не аргумент. Я – нормальный законопослушный гражданин, меня ни в чем нельзя упрекнуть. Но мне нужно увидеть Хелен. Тщательное исследование расписания показало, что автобус на Дарроуби отходит в два часа дня и прибывает на место в пять. А в шесть часов из Дарроуби уходит автобус на Скарборо и прибывает сюда в девять. Шесть часов в пути, чтобы провести час с Хелен. Дело стоило того.

Поначалу я не видел возможности добраться до автобусной станции к двум часам, поскольку мы всегда были заняты в это время, но шанс подвернулся совершенно неожиданно. Однажды в пятницу нам сообщили, что занятий больше не будет и оставшуюся часть дня мы проведем в гостинице. Большинство моих друзей свалились в кровати от счастья, а я пробрался к длинному пролету лестницы и занял в фойе позицию, откуда мог наблюдать за входной дверью.

У входа размещался застекленный КПП, где сидел военный полицейский и следил за выходящими из здания. В тот день дежурил только один полицейский. Я дождался, пока он скроется в задней комнате, и спокойно прошел мимо него на площадь.

Эта часть путешествия оказалась слишком простой, но на пустынной площади, между гостиницей и тротуаром на противоположной стороне улицы, я почувствовал себя голым и открытым для всех. Когда я повернул за угол, мне стало лучше, и я быстрым шагом направился на запад. Мне нужно было лишь немного везения, больше ничего, и, когда я пустился по безлюдной улице, мне показалось, что удача мне улыбается. Каков же был мой шок, когда я увидел двух дюжих военных полицейских, которые шли мне навстречу! Однако шок быстро сменился странным спокойствием.

Они попросят меня предъявить увольнительную, которой у меня и быть не могло, затем спросят, что я тут делаю. Не будет большого толку убеждать их, что я решил просто прогуляться на свежем воздухе: улица вела и к железнодорожному вокзалу, и к автостанции, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы раскусить мои замыслы. Как бы то ни было, прятаться негде, бежать некуда, и я лениво подумал: а сидел ли когда-нибудь в тюряге какой-нибудь ветеринар? Возможно, мне предстоит стать первым в списке.

И вдруг позади себя я услышал ритмическое топанье марширующих ног и команду: «Левой! Левой! Раз-два-три!» Я обернулся и увидел капрала в голове длинной колонны в голубых мундирах, которая догоняла меня. Она шла мимо, я посмотрел на полицейских, и сердце мое подпрыгнуло. Они хохотали друг другу в лицо, видимо, над анекдотом. Они не увидели меня! Не теряя лишних секунд на размышление, я подстроился к хвосту колонны и через минуту прошел мимо них незамеченным.

Отчаяние заставляло мысли работать быстрее, и мне показалось, что я нахожусь в самой безопасной позиции до того момента, когда смогу оторваться от колонны и отправиться на автобусную станцию. Какое-то время мною владело бодрящее чувство анонимности, но тут капрал, не прекращая кричать команды, повернул голову и посмотрел назад. Он тут же перевел глаза обратно, но потом снова – уже медленнее – обернулся в мою сторону. Видимо, он увидел что-то интересное, поскольку сократил шаг и вскоре поравнялся со мной и пошел рядом.

Он оглядел меня снизу доверху, и я, косясь, оглядел его. Он представлял собой сморщенного карлика со злобными глазками, сверкавшими на бледном тощем лице. Прошло какое-то время, и он заговорил.

– Что за чертовщина, ты кто? – спросил он как бы между прочим.

Это был неудобный вопрос номер один, но я уловил в нем слабый проблеск надежды: звучал отчетливый резкий гортанный акцент моего родного города.

– Я – Хэрриот, господин капрал. Второе звено четвертой эскадрильи! – Я тщательно подражал говору уроженцев Глазго.

– Второе четвертой… А это – первое звено третьей. Какого черта ты тут делаешь?

Продолжая задирать руки и смотреть прямо перед собой, я сделал глубокий вдох. Прятаться было бесполезно.

– Пытаюсь увидеться с моей женой, господин капрал. У нее скоро будет ребенок.

Я бросил на него быстрый взгляд. Он не выглядел человеком, которого можно легко удивить, но тут его глаза немного расширились.

– Хочешь встретиться с женой? Ты что, дурак или кто?

– Никак нет, господин капрал. Она живет в Дарроуби. Три часа на автобусе. А к вечеру я вернусь.

– Вернешься к вечеру? А голову полечить не хочешь?

– Я должен увидеться с ней.

– Смотреть вперед, – заорал он внезапно на курсантов, которые шли впереди нас. – Левой, левой! – Затем повернулся ко мне и посмотрел на меня недоверчиво, как на исключительное явление.

Мне он тоже был интересен, поскольку являл собой типичное следствие тяжелых дней, которые переживал Глазго в промежутке между двумя войнами. Невысокого роста, худой от скудного питания, он держался твердо и воинственно, как гончая собака.

– А ты знаешь, старина, – сказал он наконец, – что ты получишь отпуск, когда жена родит?

– Да, но я не могу ждать так долго. Отпустите меня, господин капрал.

– Да что ты мелешь! Ты что, хочешь, чтобы меня расстреляли?

– Нет, господин капрал, я хочу только добраться до автостанции.

– Боже! Ты что… – И он бросил на меня последний взгляд, полный сомнений, и прибавил шагу, чтобы встать во главе колонны.

Когда он вернулся, то опять внимательно осмотрел меня снизу доверху.

– А ты из какого района Глазго?

– Из Скотстаунхилла, – ответил я. – А вы откуда?

– Из Гована.

Я чуть повернул голову к нему.

– Болеете за «Рейнджеров», да?

Выражение его лица не изменилось, но одна бровь дернулась, и я понял, что поймал его в свою сеть.

– Что за команда! – уважительно пробормотал я. – А сколько раз я болел за них на трибунах стадиона в Иброксе!

Он ничего не сказал, а я начал перечислять имена великих игроков «Рейнджеров» тридцатых годов: Доусон, Грей, Макдональд, Мейклджон, Симпсон, Браун. В его глазах появилось мечтательное выражение, а когда я дошел до Арчибальда, Маршала, Инглиша, Мафэйла и Мортона, на его губах появилось подобие задумчивой улыбки.

Тут он встряхнулся и вернулся к реальности.

– Левой, левой, – заорал он. – Шире шаг!

Затем прошептал мне, кривя рот:

– Автостанция – вон там. Когда мы пройдем мимо, беги, как…

Он прибавил шаг и прошел в голову колонны. Я увидел автобусы и широкие окна зала ожидания слева от себя, быстро перебежал на ту сторону и нырнул в здание. Я стянул с головы фуражку и, дрожа от страха, сел между пожилыми фермерами и их женами. Через стекло я видел, как по улице уходит прочь длинная колонна в голубых мундирах, и долго еще слышал выкрики капрала.

Но он не обернулся, и я видел только его удаляющуюся спину, выпрямленные узкие плечи и ноги, которые он задирал в такт со своими курсантами. Я никогда больше не встречался с ним, но до сих пор во мне живет желание сходить с ним в Иброкс и посмотреть на игру «Рейнджеров». Возможно, мы бы даже взяли по пиву в одном из пабов в Говане. В тот день положение не изменилось бы, если бы он оказался болельщиком «Селтика», я мог перечислить фамилии игроков и этого клуба, начиная с Кеннауэйя, Кука, Макгонги. Так что тогда был не единственный раз, когда меня выручило глубокое знание футбола.

Сидя в автобусе и все еще держа фуражку между коленей, чтобы не привлекать излишнего внимания, я вдруг заметил, как изменился мир вокруг, едва мы отъехали пару километров от города. В городских пределах война была везде, она была в умах, глазах и душах людей, на улицах, забитых людьми в военной форме, летчиками Королевских ВВС и военными автомобилями, а атмосфера в городе была наполнена ожиданием и страхом. И вдруг все просто кончилось.

Все куда-то исчезло, когда внизу под нами показалась гладь серо-голубого моря, а по мере того как автобус забирался все дальше на запад, окружающий ландшафт представлял собой символ тихого покоя. Длинные влажные борозды только что поднятой целины сверкали в лучах февральского солнца, резко контрастируя с золотой стерней и покрытыми травой пастбищами, на которых кормились отары овец. Стоял безветренный день, и дым из фермерских каминов поднимался прямо вверх, а редкие ветки деревьев у дороги оставались недвижными на фоне неба.

Назад Дальше