– Он – хороший человек, – не сдавалась директриса.
Комиссар же по собственному многолетнему опыту знал, что хороший человек не обязательно храбрый и не всегда горит желанием ввязываться в чужие дела.
Давным-давно Брунетти приходилось изучать труды Тертуллиана (и он помнил, что этот богослов родился в Африке и был законником), и то, что он прочел, ему совершенно не понравилось. Никогда еще комиссар не сталкивался со столь яростным порицателем удовольствий, да и о жизни в целом Тертуллиан был не очень высокого мнения. Кем надо быть, чтобы читать это… добровольно?
– Вы покажете мне его читательскую карточку? – спросил комиссар, не позволяя отвлечь себя от темы.
– А без этой беседы никак нельзя обойтись? – спросила директриса.
– Никак, – ответил Брунетти.
– Этого человека зовут Альдо Франчини. Живет в Кастелло[31], в конце Виа-Гарибальди.
Брунетти достал блокнот, записал имя и адрес, потом поднял глаза на дотторессу. Интересно… Ей известно, где он живет?
– Насколько хорошо вы его знаете?
– Почти не знаю, – сказала она, проходя к своему столу и присаживаясь. Директриса указала Брунетти на стул, и он тоже сел, надеясь, что это хоть немного облегчит их общение. – Зато я знакома с его младшим братом, мы вместе учились в школе. Года три назад он позвонил мне и сказал, что старший брат вернулся в Венецию, после того как лишился работы из-за конфликта с начальством. Это означало, что у него не будет рекомендательного письма. Мой знакомый спросил, может ли его брат приходить в Мерулу почитать – с моего позволения, ведь он лишился места.
– И кем же он работал?
– Преподавателем теологии в частной школе для мальчиков в Виченце[32].
– Теологии? – переспросил Брунетти.
Директриса посмотрела ему в глаза.
– Тогда он еще был священником, – ответила она, и ее голос стал гораздо увереннее.
– Тогда?
– Не думаю, что это мое дело, – сказала дотторесса Фаббиани, и было ясно, что она не лицемерит, не выставляет напоказ свою деликатность, как часто делают люди в подобных случаях.
– И что же вы ему ответили?
– Сказала, что раз его брат – житель Венеции, ему не нужно рекомендательное письмо. Пусть просто принесет документ, удостоверяющий его личность, и оформит читательский билет.
– И вы не поинтересовались, что же такого он натворил? – не сдавался Брунетти.
Директриса проигнорировала этот вопрос.
– Если он хотел посещать библиотеку, это его право. Никакие другие сведения о нем меня не интересуют.
– А его брат даже не намекнул на это?
– Это что, тоже часть вашей работы? – спросила дотторесса. – Или простое любопытство?
– Каждый, кто добровольно читает Тертуллиана, вызывает у меня любопытство, – сказал Брунетти с улыбкой – и отчасти это было правдой.
– Мой бывший одноклассник сообщил, что его брат предпочитает серьезные книги и ему нужно их где-то брать. – Выдержав небольшую паузу, она добавила уже гораздо мягче: – Он сказал: «Это ему поможет». Ну, то есть чтение…
– А вы не поинтересовались, почему его брат нуждается в помощи? – спросил комиссар, заранее сомневаясь в том, что директриса могла бы это сделать.
Дотторесса Фаббиани впервые улыбнулась, и сходство с птицей мгновенно исчезло. Теперь перед ним была женщина с добрым умным лицом.
– Мне показалось, он хотел, чтобы я задала этот вопрос, но я не стала этого делать. Он попросил за брата – мне этого было достаточно.
– И пока синьор Франчини посещал библиотеку, вы не узнали о нем ничего нового?
– Нет, пожалуй, ничего. Только то, что он читает Августина, Иеронима и Максима Исповедника. Однако начал он с Тертуллиана. Поэтому мы так его и прозвали.
– В Меруле это обычное дело – давать посетителям клички?
– Библиотекари… Как бы это лучше сказать… – Дотторесса задумалась и начала заново: – Библиотекари – своеобразная публика.
В это Брунетти готов был поверить.
– Это был первый читатель на нашей памяти, который попросил труды Тертуллиана, а потом действительно читал их часами. Не потому, что получил задание в университете, а потому что всерьез ими интересовался. – Каждое ее слово звучало как похвала.
– Вы часто с ним общались?
– Через некоторое время мы начали здороваться, а иногда я спрашивала, что он сейчас читает.
– Какое мнение сложилось у вас после этих разговоров?
Дотторесса улыбнулась, но Брунетти сразу уловил, что это предупреждение и на этот раз ответ будет шутливым.
– Вы хотите узнать, не подумала ли я, будто с ним что-то не так?
– Ну, учитывая то, какие книги он читает…
Директриса засмеялась.
– Да, такие, как он, кажутся некоторым чуть ли не душевнобольными, но что, если он надеялся найти…
– Ответы?
Женщина энергично всплеснула руками, словно упреждая попытку навязать ей свое мнение:
– Понятия не имею, что могут дать нам сегодня отцы Церкви. Может быть, утешение?
– Говоря «нам», вы имеете в виду умирающую религию? Или, наоборот, что может дать умирающая религия нам?
Директриса посмотрела сначала на стол, потом снова на комиссара.
– Но ведь она умирает, верно?
– Если верить статистике, да, – ответил Брунетти. Он и сам не знал, что испытывал по этому поводу, скорее всего сожаление. – И в ближайшее время масса ему подобных останется без работы, – добавил комиссар и уточнил: – Священники, монахи, епископы.
– Ну, думаю, это произойдет не так уж скоро, – возразила дотторесса Фаббиани.
– Наверное, нет, – согласился Брунетти. И чтобы снизить эмоциональный накал, произнес: – Могу я попросить вас оставить эти книги на столе?
– А что ваши люди будут с ними делать? Посыпать черным порошком? – Директриса не скрывала опасений.
– Подобно тому, как это обычно показывают в сериалах? Нет, сейчас используют специальную оптику. Страницу сканируют, делают фото. Никаких повреждений. – Было очевидно, что дотторесса с трудом способна в это поверить, как, впрочем, любой, кто вырос на детективных фильмах и телепрограммах, в которых криминалисты работают с помощью кисточек и черного порошка. – На бумагу реактивы вообще не попадают. Если хотите, можете присутствовать во время процедуры. И обещаю, что все будут в перчатках.
– Когда они приедут?
– Сказали, что еще до наступления вечера.
Дотторесса Фаббиани выдвинула ящик стола и подала ему свою визитку. Комиссар не глядя сунул ее в карман, поблагодарил и протянул женщине руку.
– Это все? – спросила директриса, когда они обменялись рукопожатием.
– Пока да, – сказал он и вышел из библиотеки.
4
Брунетти задержался на обратном пути в квестуру и получил-таки свою чашку кофе. Но пил он его почти через силу, зная, что это лишь способ растянуть время, а не получить удовольствие. Войдя в здание, комиссар решил сразу же доложить виче-квесторе[33] о происшествии в библиотеке Мерула. Поднимаясь по лестнице в кабинет начальника, он почему-то вспомнил анекдот – такое просто не может быть правдой! – об одной голливудской актрисе, кажется, Джин Харлоу. Когда в день рождения ей преподнесли книгу, она сняла подарочную упаковку, посмотрела на нее и сказала: «Книга? О, теперь у меня есть книга!»
Виче-квесторе Джузеппе Па́тта был слеплен из того же теста, в этом Брунетти не сомневался.
Войдя в небольшой кабинет, где обычно сидела синьорина Элеттра, комиссар увидел, что ее кресло опустело, а компьютер понапрасну расходует электроэнергию. Последние несколько недель девушка часто отлучалась с рабочего места. Виче-квесторе Патта, ее непосредственный начальник, либо не замечал этого, либо – что вероятнее – боялся спрашивать. А поскольку синьорина Элеттра была не его секретарем, Брунетти считал расспросы неуместными. Сегодня ее отсутствие означало, что он узнает, какое настроение у виче-квесторе, только когда столкнется с ним, без предварительной подготовки. «Мужчина я или тряпка?» – спросил себя Брунетти, подошел к двери и постучал.
– Avanti![34] – услышал он в ответ и вошел.
Дотторе Джузеппе Патта, прекрасный образчик мужской половины населения Палермо, сидя за своим столом, поправлял платочек в нагрудном кармане пиджака. Брунетти с удовольствием отметил, что платок белого цвета (наверное, льняной) – белее кости динозавра в пустыне Гоби, туники апостола Петра и первого зубика младенца. Патта категорически не признавал современных вольностей в одежде и скорее позволил бы вывалять себя в смоле и перьях, нежели вставил бы в нагрудный карман цветной платочек. В некоторых вещах – и мода входила в их число – виче-квесторе был человеком железных принципов. Находиться с ним в одной комнате – уже большая честь…
– Buon giorno[35], виче-квесторе! – сказал Брунетти, противясь искушению пригладить волосы.
Патта последний раз ткнул пальцем в платок и перевел внимание на подчиненного.
– Что-то важное? – спросил он.
– Возможно, дотторе, – отозвался Брунетти. – Думаю, вам стоит узнать об этом раньше, чем информация попадет в прессу, а я уверен, что это произойдет.
Патта встрепенулся, словно платок в его нагрудном кармане полыхнул огнем.
– Что еще? – Легкое недовольство во взгляде мелькнуло и пропало: перед Брунетти снова был спаситель Отечества.
Комиссар подошел к столу, остановился возле стула, которых тут было несколько. Положил руку на спинку и сказал:
– Нам позвонили из библиотеки Мерула и сообщили о краже и вандализме.
– Так что же именно произошло? Кража или вандализм? – спросил Патта.
– Кто-то вырезал страницы из двадцати с лишним книг, дотторе. И еще недостает нескольких изданий. Возможно, они украдены.
– Зачем их кому-то красть? – спросил Патта.
Брунетти мысленно воззвал к покровительнице обиженных – святой Монике, этому образчику терпения и кротости. Комиссар не сомневался в том, что ему понадобятся либо ее пример, либо утешение, – нрав у его начальника был вздорный.
– И книги, и отдельные страницы из редких изданий пользуются большим спросом у коллекционеров, сэр. И ценятся довольно высоко.
– Кто это сделал?
– Все эти книги заказывал в читальный зал некий дотторе Джозеф Никерсон, предоставивший рекомендательное письмо из Университета Канзаса. Удостоверяющим личность документом, который он предъявил в Меруле, был американский паспорт.
– Подлинный?
– Я еще не связывался с американцами, виче-квесторе.
Брунетти посмотрел на часы и понял, что сегодня заниматься этим уже поздно.
Патта устремил на него долгий, испытующий взгляд и сказал:
– Сдается мне, что вы не слишком усердствовали, Брунетти.
Комиссар снова призвал на помощь святую Монику.
– Я только что из библиотеки и решил уведомить вас о случившемся – на тот случай, если вам придется общаться с прессой.
– А это еще зачем? – спросил Патта, словно шестое чувство подсказывало ему: подчиненный нарочно скрывает нечто такое, о чем ему надо знать.
– Среди патронов и патронесс библиотеки – контесса Морозини-Альбани. Это она подарила Меруле как минимум одну книгу из числа украденных. В библиотеке переживают из-за того, как контесса отреагирует на произошедшее.
– Вероятно, заберет назад все, что подарила. Так поступил бы на ее месте любой здравомыслящий человек.
«Вы бы точно так сделали», – подумал Брунетти. Правда, ему требовалось нечто большее, нежели помощь святой, чтобы поверить в то, что виче-квесторе способен подарить библиотеке книгу.
Тут Патта резко спросил:
– Вы именно это имели в виду, говоря о прессе? Что они заинтересуются контессой?
– Думаю, это вполне вероятно, сэр. Эту семью хорошо знают в городе: пасынок контессы не дает нашим СМИ скучать.
Патта смерил комиссара суровым взглядом, прокручивая в уме его ремарку по поводу критики высших слоев общества. Брунетти сделал каменное лицо и стал ждать (сама внимательность и беспристрастность!) ответа своего начальника.
– Вы имеете в виду Джанни? – спросил наконец Патта.
– Да, сэр.
Брунетти не сомневался, что Патта, с его поистине феноменальной памятью на скандалы любого рода, сейчас вспоминает фотографии и заголовки, годами не сходившие со страниц желтой прессы. У Брунетти даже был один любимый: Gianni paga i danni[36]. В этой статье говорилось о том, что молодого Морозини-Альбани обязали заплатить музыкантам за аудиоаппаратуру, разбитую в одном клубе в Линьяно[37] – так ему не понравилась их музыка. Nobile ignobile[38] – в материале под таким заголовком сообщалось, что его арестовали за воровство в одном миланском антикварном магазине. Британская пресса не осталась в стороне, опубликовав статью Граф, не имеющий банковского счета, когда его задержали во время попытки украсть что-то в магазине на Нью-Бонд-стрит. Память подсказывала Брунетти, что в то время Джанни служил в итальянском посольстве в Лондоне атташе по каким-то там делам и арестовать его было нельзя, можно было лишь объявить его persona non grata[39] и выслать из Англии.
И хотя Джанни не был замешан (по крайней мере, насколько позволяли судить имеющиеся данные) в ограблении библиотеки Мерула, упоминания его фамилии могло оказаться достаточно, чтобы с прессой случилось «чудо святого Януария» – встряхни посильнее, и кровь снова потечет[40]. Молодой граф – при том, что он уже не был молод и вел себя отнюдь не великосветски – настолько избаловал прессу, что даже случайное упоминание его имени в связи с преступлением любого рода моментально становилось сенсацией. Контессе вряд ли захочется, чтобы фамилия Морозини-Альбани упоминалась в таком контексте.
– Так вы полагаете, что… – Патта не закончил вопрос.
Брунетти подождал, но продолжения не последовало.
Начальник внезапно переменился в лице, и комиссар догадался: Патта вспомнил, что Брунетти благодаря своей женитьбе, так сказать, проник в аристократическую среду…
– Вы знакомы с ней? – спросил виче-квесторе.
– С контессой?
– А о ком еще может идти речь?
Брунетти, вместо того, чтобы сделать ему замечание, сказал только:
– Мы встречались несколько раз, но не могу утверждать, что я ее знаю.
– А кто может?
– Кто ее знает?
– Да!
– Мои жена и теща, – неохотно ответил Брунетти.
– Захочет ли кто-нибудь из них поговорить с ней, как вы считаете?
– О чем?
Патта закрыл глаза и глубоко вдохнул: тяжело общаться с тугодумами!
– О том, что отвечать репортерам, если они проведают о случившемся.
– И что же ей следует отвечать, сэр?
– Что она уверена: преступление вскоре будет раскрыто.
– Благодаря упорной работе и профессионализму местной полиции? – подсказал Брунетти.
Сарказм Брунетти был очевиден. Глаза виче-квесторе гневно сверкнули, но он сказал лишь:
– Что-то в этом роде. Не хочу, чтобы государственные институты нашего города подвергались критике.
Брунетти оставалось только кивнуть. Горожане безоговорочно доверяют своей полиции… Библиотеки, допускающие, чтобы их грабили, не следует критиковать… Интересно, Патта и вправду считает, что подобная амнистия должна распространяться на все государственные институты города? Провинции? Страны?
– Я увижусь с тещей завтра за ужином, сэр, и поговорю с ней об этом, – сказал Брунетти, напоминая виче-квесторе, кто из них двоих приглашен на ужин к конте и контессе Орацио Фальер и кто когда-нибудь поселится в Палаццо-Фальер и будет смотреть в окно на такие же старинные палаццо на другом берегу Гранд-канала.
Патта, пусть и недалекий человек, но отнюдь не дурак, моментально дал задний ход: