Советский тыл 19411945: повседневная жизнь в годы войны - Коллектив авторов

Советский тыл 1941–1945: повседневная жизнь в годы войны

Ответственные составители Беате Физелер и Роджер Д. Марквик

Германский исторический институт в Москве

© Коллектив авторов, 2019

© Физелер Б., Марквик Р. Д., отв. составители, 2019

© Германский исторический институт в Москве, 2019

© Политическая энциклопедия, 2019

Введение

В ходе Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Советский Союз сорвал немецкий план «войны на уничтожение» (Vernichtungskrieg). Безусловно, это стало выдающимся достижением. Победе Красной армии над вермахтом посвящено бесчисленное множество книг, научных исследований, романов, художественных и документальных фильмов, сайтов и др. Подавляющее их большинство, особенно в советский период, безоговорочно прославляло героический подвиг военных, при этом фокусировало внимание на красноармейцах, по преимуществу мужчинах, но нередко и женщинах, сражавшихся на передовой[1]. Однако, как отмечает Сергей В. Журавлев в этом сборнике[2], намного меньше внимания уделялось вкладу советского тыла в победу, а также связи фронта и тыла. В значительной мере это объясняется тем, что повествование о доблестях и подвигах военного времени, особенно об истории военных побед, несомненно, подкрепляет патриотический дискурс национального государства. Не только советского или российского – любого. Жертвы войны – практически универсальный компонент в патриотическом дискурсе современных национальных государств, как восточных, так и западных. Защита Отечества на передовой – будь она победоносная или нет – неотъемлемая составляющая легитимации национального государства[3].

На фоне сражений на фронтах повседневная жизнь тыла в годы войны не кажется героической. Рутина, состоящая из тяжелого труда в промышленности и сельском хозяйстве; постоянная забота об истощенных членах семьи (почти исключительно – о детях и стариках); выживание на скудных пайках в условиях острой нехватки продуктов питания, иногда голода; болезни; пронизывающий холод, в том числе в домах, – все это редко привлекало внимание советских властей и историков. Вероятно, они полагали, что это мало что добавит в величественный метанарратив о Великой Отечественной войне. Нарратив определенно маскулинный, отражавший основополагающее гендерное разделение военного времени: героическое самопожертвование миллионов мужчин, сражавшихся за родину на передовой, затмило казавшиеся прозаическими усилия миллионов женщин, трудившихся в тылу[4].

Однако советские историки были не одиноки, отдавая приоритет фронту перед тылом, мужскому – перед женским. Это вообще преобладающий подход в военной истории. Во многом она отражает гендерную трактовку «тотального» / индустриального противоборства, в котором воюющие государства задействуют все свои социальные и экономические ресурсы, чтобы победить или, как в случае советско-германского противостояния, уничтожить государство-соперника. «Тотальная» война, каковой она была на Восточном фронте, являлась гендерной: мужчины преобладали на фронте, женщины – в тылу.

В предвоенное десятилетие газета «Правда» неоднократно писала, что в грядущей войне сражаться придется и тылу, и это будет сражение в том числе промышленных предприятий и сельского хозяйства; а потому все советские граждане, как мужчины, так и женщины, должны быть к этому готовы – готовы оказаться на передовой. Однако, хотя около миллиона советских женщин и служили в Красной армии, подавляющее их большинство трудилось в тылу[5]. Советский тыл был преимущественно женским, причем в большей степени, чем в любом другом воюющем государстве. К 1944 г. 4,3 млн женщин работали на промышленных предприятиях. Их доля составляла 53 % всей промышленной рабочей силы. Правда, в тяжелой индустрии мужчины все же преобладали[6]. К 1944 г. в колхозах работало 13 млн женщин, что равнялось 78 % – это чрезвычайно высокий показатель – их совокупной рабочей силы. А ведь советское общество все еще на две трети оставалось сельским, крестьянским[7]. Вклад женщин в военную экономику был ключевым, что, в конечном счете, признал Сталин 1 мая 1944 г. Славя работников тыла, создавших условия для решающих побед зимой 1943–1944 гг., он впервые упомянул «неоценимые заслуги» женщин, «самоотверженно работающих в интересах фронта, мужественно переносящих все трудности военного времени, вдохновляющих на ратные подвиги воинов Красной Армии»[8].

По мере того как после побед под Сталинградом и Курском коренным образом менялся ход войны, Сталин все чаще воздавал должное «самоотверженному труду советских людей в тылу». 6 ноября 1943 г. в речи накануне 26-й годовщины Октябрьской революции Сталин с гордостью отметил, что Советский Союз превзошел военно-промышленную мощь Германии, и приписал эту заслугу скорее «всенародной помощи фронту», нежели советскому партийному или государственному аппарату[9]. Ровно год спустя он вспомнил и про сознательные «материальные лишения», «железную волю и мужественный дух советского народа», а также «беспримерные трудовые подвиги» советских женщин, юношей и девушек[10]. Однако, как подчеркивает Виктор Черепанов, Сталин не говорил, да и не мог сказать, чего им это стоило[11].

«Все для фронта! Все для победы!» – так звучал советский призыв к тылу времен Великой Отечественной войны. Этот лозунг выражал полную поддержку Красной армии. Ее требовало от тыла советское государство в секретной директиве, принятой через неделю после вторжения сил «Оси» на территорию СССР. Одобренная лично Сталиным, она приказывала всем партийным и государственным руководителям под угрозой военного трибунала «быстро и решительно перестроить всю свою работу на военный лад» и «укрепить тыл Красной Армии, подчинив интересам фронта всю свою деятельность, обеспечить усиленную работу всех предприятий, разъяснить трудящимся их обязанности»[12]. Она стала «программным документом», нацеленным на полное «превращение государства и общества в единый военный лагерь»[13].

Практически аналогичные обязанности Сталин возложил на тыл в своем радиообращении к советским гражданам от 3 июля 1941 г.: «Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта и задачам организации разгрома врага… Мы должны укрепить тыл Красной Армии, подчинив интересам этого дела всю свою работу, обеспечить усиленную работу всех предприятий».

Сталин призвал еще жестче развернуть кампанию по «очистке тыла» от всех тех, кто мог бы подорвать военные усилия СССР, на что указывает и Стивен Барнс в своей статье[14]: «Мы должны организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов… Нужно немедленно предавать суду Военного Трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны, невзирая на лица»[15].

Параноидальная мысль Сталина о предательской пятой колонне была навязчивой идеей деспотичной элиты, которая, по утверждению Бернда Бонвеча, боялась собственных граждан. Шпиономания, усиленный партийный контроль, ежедневный террор НКВД свидетельствовали о «панической реакции» режима на потенциального врага. Она улеглась лишь тогда, когда «руководство осознало: люди защищают свою страну и участвуют в военных действиях добровольно, а не из страха наказания». Поскольку на кону стоял вопрос выживания, сталинское государство дало обществу «передышку», чтобы, главным образом, мобилизовать интеллигенцию[16]. И тем не менее на протяжении последующих четырех лет ожесточенной войны режим принуждения вкупе с непрестанной патриотической и антифашистской пропагандой, а также жесткой цензурой стал основным инструментом привлечения женщин и молодежи к труду в тылу под лозунгом помощи фронту[17].

Победа в войне была достигнута вопреки неблагоприятным обстоятельствам и с учетом потери огромных территорий исключительно за счет привлечения всех возможных материальных и человеческих ресурсов СССР. В 1942 г. советская экономика находилась на грани коллапса[18]. По сравнению с довоенным уровнем в первые 18 месяцев войны советское промышленное и сельскохозяйственное производство упало на 23 % и катастрофические 62 % соответственно. Численность рабочих в промышленности и сельском хозяйстве сократилась на 37 и 48 %[19] соответственно.

Вопреки такому экономическому катаклизму Советскому Союзу удалось превзойти производственные показатели промышленно более развитого противника (в 1938 г. подушный доход в СССР составлял лишь 40 % от германского). По утверждению Марка Харрисона, Советский Союз «продемонстрировал способность к военной мобилизации, свойственную более развитой экономике… Его бедность компенсировалась размерами территории, доступом к ресурсам союзников и, главным образом, эффективной системой интеграции; эти факторы придали ему гибкость в условиях внешнего давления, которое в свое время разрушило бывшую Российскую империю в Первой мировой войне. Советская экономика держалась на принудительном управлении, национальном чувстве, централизованном планировании и карточной системе, а также системе продовольственных поставок, гарантирующей продуктовое обеспечение городов»[20].

Действительно, Советский Союз совершил в годы войны не что иное, как экономическое чудо, и сумел, «имея намного меньшую ресурсную базу и менее квалифицированную рабочую силу», к тому же на три четверти уступая Германии в обеспечении своих граждан продовольствием, превзойти ее. В 1943 г. Германия произвела 17 тыс. танков и 27 тыс. орудий, использовав 340 млн т угля и 30 млн т стали, тогда как Советский Союз произвел 24 тыс. танков и 48 тыс. орудий, потребив всего 90 млн т угля и 8 млн т стали. Именно «командная экономика», сочетавшая в себе «планирование, массовое производство и мобилизацию масс», обеспечила Советскому Союзу в войне решающее экономическое преимущество над противником, полагает историк Ричард Овери[21]. Но наиболее значимым фактором в этом смысле было со стороны советского государства безжалостное принуждение рабочих к повышению темпов производства и производительности труда, особенно в военной промышленности; при этом их уровень жизни к 1943 г. снизился на 40 % по сравнению с довоенным[22]. Ни в одной воевавшей тогда стране рабочие «не стерпели бы» подобных материальных «лишений»[23]. Да и никакой другой военный режим не посмел бы требовать подобных жертв от собственных граждан. Даже режим Гитлера, опасавшийся, что мобилизация в духе «тотальной войны» могла бы вызвать еще одну «ноябрьскую революцию 1918 года». Военная экономика Германии, находившаяся под угрозой коллапса в 1942 г., выстояла лишь благодаря принудительному труду «остарбайтеров», насильно вывезенных из оккупированных стран, включая 2,2 млн советских граждан. Тем самым вплоть до 1944 г. Германия могла позволить себе отказаться от использования труда немецких женщин[24].

Только сталинское «военно-мобилизационное» государство могло потребовать от граждан такого самопожертвования в военное время[25], к чему психологически готовило их с 1930-х гг., опираясь на широкий арсенал драконовских трудовых декретов. Следовавшие один за другим с 26 июня 1940 г. по 19 октября 1940 г. законы о труде вводили уголовную ответственность за нарушение трудовой дисциплины, увеличивали продолжительность рабочего дня до 8 часов, устанавливали шестидневную рабочую неделю и, в конце концов, узаконили прикрепление работника к определенному рабочему месту. Как утверждает Бернд Бонвеч, «рабочие были полностью мобилизованы» еще до вторжения стран «Оси». Под пристальным надзором сталинского приспешника Льва Мехлиса, наркома госконтроля, советское производство вооружений росло бешеными темпами.

Действительно, советская экономика была «военной экономикой в мирное время». За годы войны ей удалось намного превзойти немецкую, невзирая на катастрофические потери и дезорганизацию после нападения в июне 1941 г.[26]

С наступлением вермахта и первыми поражениями Советский Союз столкнулся с «последним препятствием», ограничивавшим его «возможности вести войну», – хронической нехваткой рабочих рук[27]. Компенсировать ее можно было, лишь мобилизовав миллионы женщин и юных людей. Но «в экстремальных условиях» войны, когда резко сократилось потребление, политические, то есть «внеэкономические», механизмы стали более эффективными для поддержания военного производства[28].

Вопрос о механизмах, с помощью которых сталинское государство мобилизовало советских граждан на изнурительную, но, в конечном счете, победоносную войну, разделил историков – восточных и западных[29]. Принимая во внимание огромные человеческие потери, понесенные советским народом в войне, – около 27 млн погибших, не удивительно, что участие в войне рассматривали как исполнение «священного долга» перед родиной, и мало кто из историков, как советских, так и постсоветских, считал возможным оценивать это критически. Даже когда некоторые аспекты войны мягко ставили под сомнение, власти – как советские, так и постсоветские – осуждали это[30].

Советская пропаганда военного времени и историография Великой Отечественной войны утверждали, что подавляющее большинство работников тыла, откликнувшись на призыв «Все для фронта!», активно и добровольно отдавали ему все свои силы[31]. Однако зачастую западная историография, а подчас и постсоветская подчеркивали, что в годы войны людей принуждали к труду угрозой сурового наказания[32]. В. Черепанов, например, пишет: «Рабочие и колхозники драконовским трудовым законодательством были, как рабы, прикреплены к производству, работая по 12 часов в сутки без выходных дней за скудный паек… у них не было другого выбора»; благодаря этому «Магнитогорск победил Рур»[33]. Другие российские историки, например В. Т. Анисков, пусть и признавая такой трудовой режим суровым, считают все же, что победа была обретена благодаря способности советского государства пробудить боевой дух патриотизма: «Вся страна поднялась на смертельный бой с фашизмом. Не всеобщую растерянность и страх, которые пытались вызвать вероломным нападением захватчики, а великое и нарастающее единение, лютую ненависть к поработителям, готовность биться с врагом до полного его уничтожения встретили фашисты на нашей земле»[34].