Часть I
Национальный идеал
Глава 1
Один идеал или несколько? Краткая история
1.1. Великое объединение
На момент, когда Мануилэ составлял свой меморандум, выражение «национальный идеал» имело долгую историю в румынской политической культуре. Накануне Великой войны эта синтагма означала национальное объединение, т. е. присоединение к румынскому государству всех считающихся румынскими провинций. Современное румынское государство-нация было создано в 1859 г. в результате объединения двух румынских, или Дунайских княжеств, Валахии и Молдовы, которые в то время находились под османским сюзеренитетом (полная независимость была обретена в 1878 г.). Но Румыния в границах 1859 г. (территория, впоследствии известная как Старое Королевство, или Регат) была окружена с востока, севера и запада территориями, на которых этнические румыны составляли или абсолютное, или относительное большинство населения. В средние века некоторые из этих провинций – в частности Бессарабия и Буковина – принадлежали Молдове. Фактически за пределами Румынии проживало больше этнических румын, чем на ее территории, что во времена господства национализма считалось ненормальным и несправедливым положением.
Румынский «национальный идеал» был вариацией на тему, которая для элит вновь созданных балканских государств была наиважнейшей: осуществление национального объединения, которое понималось как максимальное расширение контроля государства над территориями, считавшимися – по разным мотивам – наследием предков. В начале XX в. казалось, что шансы Румынии осуществить свой национальный идеал были даже меньше, чем у других новых государств Юго-Восточной Европы. Ее проблема состояла в том, что румынские «земли предков» находились в составе двух соседних могущественных империй, России и Австро-Венгрии, исчезновение которых считали вероятным лишь очень немногие современники. Руководители двух главных румынских политических партий – либералы и консерваторы – предпочитали не предаваться грезам, а сосредоточиться на неотложных аспектах социально-экономического развития, пытаясь одновременно сохранить равновесие в отношениях с Веной и Санкт-Петер-бургом[31].
Идеал, однако, сохранялся всегда: взлелеянный несколькими поколениями румынских поэтов, писателей и историков, он оказал сильное влияние на румынскую молодежь. Особенно значимой была роль историков, среди которых самым влиятельным и плодовитым в начале ХХ в. был Николае Йорга, прозванный «апостолом нации». Человек колоссальной энергии и амбиций, обладавший невероятной памятью и трудолюбием, он оставил огромное наследие, насчитывающее 1200 книг и брошюр, плюс приблизительно 23 тыс. статей и рецензий[32]. Накануне Великой войны Николае Йорга пользовался особым успехом у публики как оратор и публицист. Его лекции в Бухарестском университете в годы, предшествующие Первой мировой войне, неизменно собирали многочисленную и разнородную аудиторию. Йорга, получивший образование во Франции и Германии, был националистическим историком в духе Леопольда фон Ранке. Он считал, что европейская история неумолимо двигалась к «выделению народов из универсализма священной средневековой империи <…> согласно закону национальной крови». Таким образом, осуществление национального идеала было лишь вопросом времени – иначе просто быть не могло[33].
Трансильвания, одна из оккупированных иностранцами (по мнению румынских националистов) румынских провинций, занимала почетное место в румынском национальном воображении. Такое положение объяснялось двумя факторами. Во-первых, согласно общепринятой в Румынии версии национальной истории, Трансильвания была колыбелью румынского народа. Именно в ее горах укрывались потомки римских колонистов из завоеванной Дакии после ухода римлян на юг от Дуная (270–275 гг. н. э.), в течение девяти веков, вплоть до XII в., когда они вновь появились на исторической сцене и были отмечены в письменных источниках[34]. Именно из Трансильвании румыны продвинулись на юг, вновь заселив земли, оставленные ими после ухода римлян и получившие позднее известность как Валахия и Молдова.
Во-вторых, с конца XIX до начала ХХ в. румынское население Трансильвании испытывало сильное давление со стороны венгерского государства, которое стремилось мадьяризировать все невенгерские национальности страны. В ответ на венгерское ассимиляторское давление румынская элита Трансильвании создала ряд автономных культурных организаций, газет, журналов, банков и фирм, которые обслуживали нужды румынских крестьян. Румынская интеллигенция вела пропагандистскую войну против будапештского правительства, стремясь склонить венский двор к вмешательству во внутренние дела венгерской части дуалистической империи в интересах румын и завоевать европейское общественное мнение (так называемое меморандистское движение 1880-х гг.)[35]. Националистический пыл в Трансильвании был так силен, что переливался через Карпаты и вдохновлял восторженных юношей Бухареста. Среди них был и Никифор Крайник, будущий националистический публицист и поэт. Несколько десятилетий спустя после Великой войны, он напишет: «Трансильвания означала [для нас] национальный идеал!»[36]
Таким образом, мотивом выступления Румынии против Австро-Венгрии на стороне Антанты в августе 1916 г. была Трансильвания. Однако военные действия не оправдали надежд румын. Несмотря на первоначальный энтузиазм, военный вклад Румынии оказался посредственным, и в марте 1918 г. страна была вынуждена заключить сепаратный мир с Центральными державами, которые к тому времени оккупировали большую часть страны, включая и столицу – Бухарест. Однако к осени 1918 г. Центральные державы потерпели поражение на Западном фронте, и 10 ноября 1918 г. Румыния вновь вступила в войну против них. Австро-Венгрия распадалась, и румынские войска быстро оккупировали Трансильванию и Буковину, где политически мобилизованное румынское население устроило демонстрации с требованиями объединения с Румынией. (Бессарабия уже присоединилась к Румынии при схожих обстоятельствах в марте 1918 г., с согласия Германии и Австро-Венгрии, когда Российская империя распадалась в результате большевистской революции.) Политический кризис в Венгрии достиг своей кульминации 21 марта 1919 г., когда коммунист Бела Кун стал премьер-министром и была создана Венгерская советская республика. Это событие дало румынам повод еще дальше проникнуть на венгерскую территорию, и в августе 1919 г. они уже вступили в Будапешт[37]. Такое развитие событий усилило их позиции при переговорах на Парижской мирной конференции.
Румынский успех в Париже был впечатляющим[38]. Не столь важно, был ли он достигнут благодаря присутствию румынских войск в провинциях, на которые румыны претендовали, или вследствие выражения народной поддержки объединению с Румынией со стороны этнических румын в соответствующих провинциях, или твердости и ловким дипломатическим маневрам главы румынской делегации Иона И. К. Брэтиану, или приверженности союзников вильсоновскому принципу раздела территорий «согласно этнографическим и расовым чертам местного населения», или же сочетанию всех этих факторов. Гораздо важнее то, что румыны получили почти всё, что хотели, за двумя исключениями[39].
Во-первых, вопреки бурным протестам румын, западный Банат был отдан сербам: согласно переписи 1910 г., румыны составляли 37,42 % населения всей провинции. Румыны настаивали на том, что Банат был целостной географической единицей, которую нельзя разделять, и требовали присоединения его целиком, но союзники решили по-другому и отвели западную часть, примерно треть, сербам, которые имели там явное большинство; румыны же получили остальное[40]. Во-вторых, Румынию заставили подписать договор, гарантирующий права меньшинств и предусматривающий предоставление избирательных прав евреям, которые на тот момент в подавляющем большинстве были лишены возможности получить румынское гражданство. Этот же договор вводил контроль со стороны Лиги наций над исполнением положений о правах меньшинств. В Румынии этот договор воспринимался как вмешательство во внутренние дела и национальное унижение и на долгое время стал предметом националистических протестов[41].
Так или иначе, невозможно было отрицать, что страна оказалась в громадном выигрыше: с присоединением Бессарабии, Буковины, Трансильвании и большей части Баната, с возвращением юга Добруджи от Болгарии (юг Добруджи был аннексирован Румынией в 1913 г. вследствие Второй Балканской войны, но утрачен в 1918 г. при заключении сепаратного мира с Центральными державами), население и территория Румынии возросли более чем в два раза, с 7750 тыс. до 16 250 тыс. жителей и от 140 тыс. до 290 тыс. кв. км[42]. Мечта о Великой Румынии стала реальностью, и нация, которая всего лишь десятилетие назад была маленькой страной, зажатой в тисках между двумя великими империями, стала важным игроком в Юго-Восточной Европе.
1.2. Национальный идеал в 1920-х – начале 1930-х годов. Развитие и национализм
Осуществление национального идеала в том понимании, которое сложилось перед Первой мировой войной, вызвало эйфорию, но вместе с тем оставило эмоциональную пустоту, породив ощущение утраты смысла жизни. По выражению Н. Крайника, «победа уничтожила веру, поглотив ее, и оставила за собой пустыню»[43]. В стране, в которой романтический национализм был доминирующей формой политического самовыражения, такое ощущение пустоты могло привести к отчуждению многих, особенно из среды образованной молодежи. Румынские политики, осознавая эту опасность, попытались сконцентрироваться на том, чтобы дать новое толкование «национального идеала». Они попытались создать дискурс, который был бы способен направить энергию послевоенного поколения на решение стоявших перед новым государством задач.
В первом десятилетии после Великой войны авторитет победоносных западных демократий был столь велик, что почти всё общество и, несомненно, все влиятельные политики соглашались, что Румынии следовало подражать им во всем[44]. Это означало, во-первых, что страна должна была стать демократической. В 1919 г. было введено всеобщее избирательное право, а в 1923 г. была промульгирована новая демократическая конституция. Во-вторых, страна должны была модернизироваться, развиваться, и прежде всего в экономическом отношении. Такое развитие должно было привести к повышению уровня жизни населения и решению ряда других задач. Императив экономического развития не представлял ничего нового, поскольку еще до Первой мировой войны по этому вопросу существовал консенсус среди элит как Румынии, так и других «отсталых» стран Юго-Восточной Европы. После осуществления Великого объединения румынские политики и публицисты попытались представить его как подлинный «национальный идеал» нового этапа национальной истории. Вот что писал в 1923 г. либеральный экономист и влиятельный общественный деятель того времени Михаил Манойлеску (Mihail Manoilescu):
Наш вчерашний идеал был един, ясен и прост: это был идеал воссоединения <…>
[Сегодня] мы находимся в фазе национальной реконструкции, успех которой обусловливает самое наше существование как государства и как народа[45].
Не было разногласий и по вопросу о том, что должно было послужить главным инструментом развития: это было государство. Правящие элиты не сомневались, что это государство должно быть национальным. Именно так определяла его характер статья 1 новой конституции[46]. И что характерно, хотя оппозиция в лице Национальной партии[47] была возмущена тем, каким способом правящая Национал-либеральная партия приняла конституцию, проигнорировав требования о введении региональной автономии, определение Румынии как национального государства никогда не ставилось под сомнение[48].
Чтобы продемонстрировать, какие изменения претерпело понятие «национального идеала» к началу 1930-х гг., обратимся к брошюре еще одного видного историка-националиста и политика правого толка, одного из главных соперников Н. Йорги, Константина К. Джуреску, изданной в 1932 г. под красноречивым названием «Новый идеал»[49]. Этот текст, быть может, более чем какой-либо другой выражает общее настроение румынских элит 1920-х – начала 1930-х гг. Начав с предпосылки, что каждое общество, как и каждый человек, нуждается в идеале, который придавал бы смысл его существованию, Константин К. Джуреску заключил, что, таким образом, наличие такого идеала является непременным условием плодотворного и гармоничного развития любой нации. Далее Джуреску напомнил своим читателям, скольких свершений добилась румынская нация за сравнительно небольшой период. Всего сто лет назад, говорил Джуреску, румынским эмиссарам в Стамбуле, у трона имперского хозяина страны, не дозволялось даже глядеть в глаза султану, и свои жалобы они обязаны были подавать его министрам, распростершись ниц и целуя полы их одежд. С тех пор румынам удалось осуществить объединение обоих княжеств, обеспечить себе независимость от турок (1878 г.), объединить всех румын в едином государстве (1918 г.), ввести всеобщее избирательное право (1919 г.) и создать национальную буржуазию[50]. Но с достижением всего этого, и прежде всего целостного национального государства, возникал неизбежный вопрос: какова новая цель, новый идеал румынского народа?
Джуреску был уверен, что знает ответ: новый национальный идеал состоял в том, чтобы «обеспечить соответствующему этническому населению оптимальное материальное и моральное развитие, во всяком случае, более высокий уровень развития, чем тот, который был у него при прежних политических формациях, навязанных извне» (выделено в оригинале). По признанию Джуреску, на момент составления этого трактата румынское государство не могло похвастаться успехами на этом пути. И всё же Джуреску стремился быть оптимистом: страна была богата природными ресурсами и ее населял чудесный народ; нужен был лишь «долгосрочный и детальный план работ по всем направлениям и руководители, обладающие высоким моральными качествами и совершенным уважением к закону и государству»[51]^
Румынские элиты, назвав свое государство «национальным», воспринимали его как принадлежащее одной этнонации – сообществу этнических румын. Несмотря на то что в конституции о румынах говорилось как о румынских гражданах, в обиходном повседневном употреблении эта синтагма почти всегда обозначала этнических румын. Например, в 1930 г., когда видный румынский демограф Сабин Мануилэ написал исследование о национальных меньшинствах, он смог привести цитаты из высказываний целого ряда румынских политиков и интеллектуалов, которые по данному вопросу выразили полное согласие. Так, Юлиу Маниу, один из лидеров Национальной, а затем Национал-царанистской (или Крестьянской) партии (НЦП), писал в 1924 г. о том, что национальное государство «является самой совершенной человеческой организацией, поскольку основывается на единстве языка, обычаев, мышления, традиций, стремлений, которые естественным образом характеризуют нацию <…>. В этой грандиозной организации, которая называется Государством, нуждается каждый народ, чтобы в ней и через нее усовершенствовать свои национальные специфические способности, а в случае необходимости выступить в их защиту»[52].
Видный румынский географ, этнограф и антрополог Симион Мехединць настаивал на том, что румыны были единственной «автохтонной» нацией на территории Великой Румынии, поскольку, в отличие от других этнических групп, проживавших на ее территории, но имевших свои прародины в других местах, румыны как нация «зародились» на этой территории, в то время как национальные меньшинства были «внедрены» в румынскую нацию враждебными силами. Румыны как «хозяева» вынуждены были принять «гостей», т. е. меньшинства, но одновременно они должны были остерегаться центробежных тенденций некоторых из них[53]. В концепции Национал-либеральной партии, одной из двух главных партий межвоенной Румынии (другой была Национал-царанистская партия), эта идея также являлась центральной. Так, в 1923 г. Ион Г. Дука, один из ее лидеров и будущий премьер-министр страны, пытаясь сформулировать доктрину партии, подчеркнул, что наряду с другими ценностями она включает и национализм в смысле «средства спасения материальной индивидуальности [румын], предотвращения их порабощения элементами, превосходящими их силой или уровнем организации». Отсылка к опасным элементам была аллюзией на иностранный капитал, который воспринимался как угроза местным предпринимателям, а также на граждан иных национальностей, которые якобы занимали неподобающее им место в румынской экономике и обществе[54].