– Не верю ни единому слову! – вскричала Жюстина.
– А синяк на моей физиономии? Как, по-твоему, она мне поставила его? Ведь не со скованными за спиной руками!
– Безумие – снимать с нее наручники, когда она в таком состоянии! Нужно было дать ей угомониться…
– Ты еще будешь меня учить моей работе! – отрезал шеф самым властным тоном. – И потом, мы все уже обсудили, незачем без конца поднимать этот вопрос! Ты слишком над ней трясешься, честное слово. Несколько тычков не…
– Несколько тычков? Да ты на ней места живого не оставил! Ты должен был наказать ее, а не избивать до полусмерти! Среди заключенных уже пронесся слух: надзиратели, дескать, отлупили девчонку!
– А ты, ты меня лупишь по нервам! Если ей силой не внушить некоторые вещи, она, возможно, на вас отыграется в следующий раз. Или убьет мадам Оберже. Вы этого хотите? Плевать на слухи! Они то и дело носятся по двору, этот не первый и не последний.
Моника выбрала свой лагерь. Хотя она почти по-военному подчинялась регламенту, но в деле Гревиль разделяла мнение офицера. Дикий зверь требует особого обращения.
– Вы поступили правильно, – заявила она, гордая тем, что подольстилась к начальству, в отличие от коллеги.
Даниэль поблагодарил ее улыбкой и повернулся к Жюстине:
– Перестань над ней трястись, ладно? Есть и другие девушки, займись ими… Через несколько дней это все забудется.
Жюстина сложила оружие: кончились боеприпасы. Выйдя в коридор, двинулась следом за арестанткой, которая собирала посуду после обеда. Шеф налил себе еще чашку кофе. Радужную улыбку сменил насупленный вид.
– Моника, сходите за Марианной. Приведите ее ко мне в кабинет, пожалуйста.
Он прошел в свой крохотный офис, в двух шагах от комнаты надзирателей. Закурил, расположился в кресле. Ему нужно было увидеть ее, поговорить с ней. Но что он ей скажет? Нужно было подумать об этом до того, как отправлять за ней Дельбек. Он уже сутки над этим думал. Придется импровизировать.
Через пять минут его потряс вид Марианны. Бледная, под глазами темно-лиловые круги. Рассеченная губа распухла, на правой стороне лица огромный синяк. У нее был влажный лоб, и она с трудом удерживала равновесие. К нему медленно приближалось воплощенное страдание. Их взгляды на секунду встретились, потом Даниэль прочистил горло:
– Моника, не могли бы вы оставить нас?
Надзирательница, зануда такая, в полном ступоре уставилась на него. Нет, она не могла. Это запрещает регламент. Даниэль ее вывел в коридор.
– Чего вы боитесь, Моника? Я просто хочу с ней поговорить, ничего больше… Никто не узнает!
– И все же…
– Что? Думаете, я собираюсь ее трахнуть?
Он нарочно выбрал самое грубое слово, чтобы оно точно попало в цель.
– Нет, конечно нет! – возмутилась она. – Как вам только в голову пришло!
От возмущения она вся вспыхнула; казалось, ее круглые щеки вот-вот лопнут, как слишком туго надутые воздушные шары.
– Что ж, в таком случае дайте мне десять минут с ней поговорить наедине, ладно?
Марианна не сдвинулась с места, так и стояла перед пластиковым столом, заваленным разноцветными досье. Даниэль открыл окно, глянул наружу через решетки. Это свидание было ему отчаянно необходимо. Но теперь он понял, что не может позволить себе дать волю чувствам.
– Как ты объясняешь следы побоев у тебя на лице? – спросил он, не поворачиваясь.
Марианна тоже долго думала об этой встрече, мечтала о ней. Сто раз прокручивала ее в голове. Готовилась изобразить полное равнодушие, ранить его, оскорбить. Ничего не показывать, ни в чем не признаваться. Дать ему понять, что все забыто. Что она не страдает, даже не думает об этом больше. Но, по ее сценарию, он-то должен еще об этом думать, должен страдать. Он не сможет скрыть свои чувства, то, что он испытал, что испытывает до сих пор. Он выкажет слабость. Его слабость – это она сама, разумеется. Она предвкушала сцену, разыгрывала ее в четырех стенах. Она все предусмотрела. Иначе просто не могло быть.
Предусмотрела все. Кроме того, что сердце у нее забьется быстрее, стоит увидеть его лицо. Что все сожмется внутри, когда их взгляды встретятся, когда она посмотрит на его руки. Руки, да.
Она предусмотрела все, кроме того, что она сама уже не такая сильная, как раньше.
– Итак? – повторил он, повышая голос. – Как ты это объясняешь?
Она вздрогнула, собралась с мыслями:
– Говорю, что оступилась и упала с лестницы.
– Тогда почему среди заключенных ходит слух, будто тебя избили надзиратели?
– Ты видишь мою рожу? Думаешь, они скушают такую чушь?! Что, по-твоему, я должна придумать?
Разумеется. Он явно терял сноровку. К чему такой напор? Напирать начинаешь, когда находишься в слабой позиции.
– Ладно, проехали… Почему ты не захотела идти на прогулку?
– Я не в состоянии идти. У меня кружится голова.
Даниэль повернулся к ней, пощупал пылающий лоб. Марианна содрогнулась с головы до ног. Рука, прикосновение его руки.
– Похоже, ты сломал мне ребро… Может, и два.
Он поморщился:
– Ребра здесь ни при чем! Подцепила простуду или еще какую-то дрянь… Почему не примешь лекарство?
– Вчера я просила Париотти принести аспирин. Но она, разумеется, забыла!
Как фокусник вынимает кролика из шляпы, он вытащил из ящика стола упаковку «Аспежик».
– Примешь здесь, не хочу, чтобы об этом узнали…
Он вышел на минутку и вернулся с уже готовой смесью. Опять нарушение распорядка. Вообще-то, он только и делал целыми днями, что нарушал его. Вот уже двадцать лет.
– На, выпей.
Она подчинилась, как автомат, стараясь не смотреть ему в глаза. Вообще на него не смотреть. Особенно руки стали настоящим наваждением. Взять эти руки в свои, позволить им проследовать за каждым изгибом ее тела. Освоить каждый миллиметр кожи. Марианна глубоко вздохнула, разглядывая замусоренный плиточный пол и собственные ноги. Поставила на стол пустой стакан, благоразумно ожидая продолжения. Но что-то в ней возрастало и ширилось… Желание, чтобы Даниэль заключил ее в объятия, прижал к себе. Такое сильное, что, наверное, читалось на ее лице. Значит, все насмарку. А Даниэль тем временем видел только белый мрамор с голубыми прожилками. Он задумался, подыскивая нужные слова.
– Никто не должен знать, что между нами было, – вдруг прошептал он. – Чем мы занимаемся уже целый год…
Она подняла на него взгляд. Полные отравы зрачки плотоядного растения.
– Боишься, да? Если я выдам тебя, ты многое потеряешь, а?
– Ничего я не боюсь, – возразил он спокойно. – В любом случае твое слово против моего… И мое более весомо.
Ей стало плохо, но она ничем не выдала себя.
– Можно, я вернусь к себе и лягу?
Лучше сбежать как можно быстрее. Такая странная смесь желания и ярости взрывоопасна.
– С каких это пор ты спишь целыми днями?
– С тех самых, как разбила себе морду о ступеньки.
Он улыбнулся и решил наконец засыпать ров, разделявший их. Присел на стол, обхватил руками запястья Марианны. Электрошок. Мягко привлек к себе. Но у нее хватило духу сопротивляться. Сама удивилась, насколько успешно. Тогда он удвоил усилия. Ей пришлось сделать шаг ему навстречу.
– Кажется, это ты меня боишься! – усмехнулся он.
– Никого я не боюсь.
– Ну конечно, совсем забыл! А что с мадам Оберже?
– Я ее не трогала, – заверила Марианна, опуская глаза.
– Ты врешь. Я это чувствую… А ведь ты обещала.
– Ничего я не обещала! И потом, это она набросилась на меня!
Тут он расхохотался:
– Она? Она на тебя напала? Издеваешься, да? Да она и мухи не обидит!
О последней реплике он тут же пожалел, настолько нелепо она прозвучала.
– Она запустила мне стулом в физиономию, била головой о стену…
Он изумленно, с восхищением свистнул, что вывело Марианну из себя.
– Я показала, кто сильнее! – заявила она с надменной улыбкой. – Но оставила в живых.
Он вздохнул, обнял ее за талию, привлек к себе. Разворошил, раздул угли, тлеющие внутри. Мучительный жар.
– Отпусти, – потребовала она, сама себе противореча.
– Ну, не дичись! Поцелуй меня…
– Говорю, отпусти. Иначе пожалеешь.
С окаменевшим, непроницаемым лицом он выпустил ее запястья. Она нырнула вниз головой прямо в ледяное озеро.
– Как тебе будет угодно!
Он позвал Монику, та незамедлительно явилась.
– Не могли бы вы отвести мадемуазель де Гревиль в ее камеру?
Марианна следом за Дельбек вышла в коридор. Ноги у нее дрожали, кулаки никак не хотели разжиматься. Нужно время, чтобы стереть воспоминания. Чтобы снова найти свой собственный путь. Залатать пробоины в броне. Времени хватит. Как ни у кого.
Пожизненно.
21:30 – камера 119
Эмманюэль посматривала на Марианну с беспокойством. День, правда, прошел тихо. Девушка спала без задних ног. Но после ужина ее состояние ухудшилось, это было видно невооруженным взглядом. Она не притронулась к еде, даже не встала с койки. Беспрерывно дрожала, даже под одеялом. Хрипела, корчилась, все время закусывала губу. Вся подушка была залита кровью. Жуткое зрелище.
Эмманюэль решила действовать. Обмирая от страха. Марианна была ей врагом, но все-таки они вместе сидели. Она ведь тоже человек. Для начала Эмманюэль взяла собственное одеяло и осторожно укрыла им съежившееся, застывшее тело.
– Спасибо, – еле слышно прошептала Марианна.
– Хотите, позову на помощь?
Марианна повернула голову. Впервые в ее взгляде не сквозила воля к убийству. Скорее отчаяние.
– Поговори со мной…
Справившись с изумлением, Эмманюэль придвинула стул к койке. Странное ощущение: сидеть у изголовья девушки, которая пыталась ее задушить несколько часов назад.
– О чем мне с тобой поговорить?
В конце концов, не так и трудно обращаться к ней на «ты». Она такая молоденькая. Почти что в дочери ей годится. Марианна казалась такой хрупкой, что Эмманюэль вдруг успокоилась, ошибочно решив, что перед ней измученная безобидная девчонка.
– Не знаю, – слабо откликнулась Марианна. – Все равно… О себе, если хочешь… Или придумай какую-нибудь историю.
– В том, как я жила, нет ничего интересного.
– Почему ты это сделала?
Почему я спросила? Зачем задавать этот запретный вопрос, изгнанный из тюремного обихода? Но ей было нужно знать. Изучить врага, чтобы успешнее бороться с ним. Услышать о чужом несчастье, чтобы забыть о своем. Осудить ужасное преступление, чтобы сгладить собственную вину.
Эмманюэль застыла на стуле, этот простой вопрос вогнал ее в панику.
– Можешь наврать, если хочешь, – добавила Марианна.
– Я… Я сама толком не знаю почему…
– Да знаешь, знаешь! Не хочешь говорить – твое право. Я не судья, не следователь.
– Я больше не могла… Не находила выхода. Полный тупик, дальше пути нет…
Флешбэк кошмара. Марианна поняла, что мадам Фантом собирается опорожнить свою совесть, как опорожняют мочевой пузырь. Начнешь и уже не остановишься. Муж пустил себе пулю в лоб, способ не хуже других избавиться от дерьмовой жизни. Длительная безработица, долги выше крыши. Пьянство как простое прибежище. Вечные хлопоты, постыдная необходимость идти по людям с протянутой рукой. Судебные исполнители, истеричный домохозяин, банкир-стервятник, отточивши клюв, нацеливающийся на добычу. Благотворительные столовки. Приговор суда, согласно которому вас выбросят на улицу, когда ласточки прилетят. И я прохожу через все это. Классика жанра, тысячу раз дежавю. Превратности, на которые всем наплевать.
– Я не была плохой матерью, но…
Она расплакалась, но это не помешало ей, будто рвоту в канализацию, извергать свою историю на Марианну.
– Они хотели забрать у меня детей, поместить в приют… Я не знала, как выйти из положения… Только я никак не могла допустить, чтобы нас разлучили. Дети не вынесли бы этого. И я тоже…
Эмманюэль вновь переживала драму в реальном времени. Положив руки на колени, вглядывалась в пол, будто могила разверзалась у нее под ногами. Нервы у Марианны дрожали, как струны «Фендера» под пальцами гитариста, нюхнувшего кокаина.
– Накануне выселения я дала им выпить снотворного, ничего не сказав…
Омерзительному рассказу прерывистое дыхание задавало ритм. Марианна проникала в ужас, вслушиваясь в этот чужой голос, который без лишних виражей вел ее прямо в ад, отвлекая от собственных страданий.
– Я тоже выпила снотворное. Хотела, чтобы мы ушли все вчетвером…
– Вчетвером?
– Я и трое… моих детей. Думала, мы встретимся там, наверху…
– Наверху? И ты веришь в эту бурду? – вскрикнула Марианна.
Эмманюэль метнула в нее взгляд, хлесткий, как пощечина. Как она смеет перебивать? Ведь она должна дойти до конца. Вот только конец пути уже обозначился.
– Вот только ты проснулась, да?
Она кивнула, задыхаясь от муки.
– Я и Тома, – наконец удалось ей проговорить.
Услышав это имя, Марианна вздрогнула.
– В больнице мне сказали, что Амандина и Сильвен умерли, а Тома впал в кому. Меня нашли как раз вовремя. Почему они не дали мне уйти? Почему?
– Ты должна была позволить, чтобы детей забрали в приют… Ты бы могла их когда-нибудь забрать.
– Нет, я знала, что если нас разлучат, то навсегда! – отчаянно защищалась Эмманюэль. – Это было невыносимо! Тебе не понять!
Она зарыдала. Марианна плотнее завернулась в одеяло. Непростое чудовище эта мадам Фантом.
– Если бы ты знала, как я сожалею! – простонала она. – Как я могла такое сотворить!.. Убить тех, кого любила больше всего на свете! Ради кого жила.
Рыдания становились все неистовей. Марианна пожалела, что подтолкнула ее к таким ужасным откровениям. Будто открыла затвор шлюза и потоки грязной воды хлынули в камеру. Но рано или поздно это все равно бы вышло наружу. Слушая, как она плачет, Марианна погрузилась в собственную боль. Аспирин принес облегчение, но сейчас опять болело все тело. Да и ломка спешила присоединиться к банкету. С каждым вздохом становилось все тяжелее.
Скоро станет невозможно терпеть. Надо подумать о чем-то другом.
– А… Тома? – спросила она.
Эмманюэль вытерла слезы тыльной стороной ладони.
– Все еще в больнице… Судья говорил, что он выживет. Я даже не могу пойти навестить его! Я больше никогда его не увижу!
– Да увидишь, увидишь! Он сможет прийти к тебе на свидание. Когда поправится. Сколько ему лет?
– Четырнадцать. Он и говорить со мной не захочет после того, что было!
Марианна смотрела, как Эмманюэль ломает руки, как наливаются кровью ее глаза. Ясно представляла себе, как ее сердце вот-вот расколется, даст трещину под грузом вины. Но сочувствовать не могла. Просто попыталась найти какое-то утешение.
– Откуда ты знаешь… Может быть, он придет тебя навестить, и ты объяснишь, зачем это сделала…
Эмманюэль отрицательно покачала головой:
– Я хотела умереть! Я и сейчас хочу умереть!
– Ты нужна Тома… Ты не можешь так с ним поступить! Не имеешь права!
Марианна поражалась самой себе. Что на меня нашло с этой хреновой моралью? Раз она хочет умереть… Так ли, иначе, все вдребезги. Сын станет ее ненавидеть, и с каждым днем все сильнее. Жизнь ее пошла насмарку. Стало быть…
А моя? Разве моя не пошла насмарку? В конце концов, что мне за дело до ее жизни и ее проблем? Нужно быть совершенно больной, чтобы убить своих детишек…
Эмманюэль высморкалась в туалетную бумагу.
– А ты? Ты здесь за что? – продолжала она, закинув в рот анксиолитик, словно мятную конфетку.
– Не хочу об этом говорить.
Такой отказ задел Эмманюэль, она-то ведь излила душу полностью, без оглядки.
– Тебя судили? – спросила она после долгого молчания.
– Да.
– И сколько тебе осталось сидеть?
– Столько, сколько осталось жить.
– Мой бог!..
– Нет никакого бога! – вскричала Марианна в ярости. – Это все фигня! Трюк, чтобы люди не испытывали боли! Ты что, вообще не врубаешься?!
Она вдруг отчаянно заметалась. Что оживило недуг: трагическое признание, которое она только что вынесла, или приступ гнева? Все тело ее напряглось самым ужасным образом. Спазмы сотрясали ее, спина выгибалась, руки непроизвольно стискивались. Будто на нее нападали со всех сторон, кололи множеством невидимых кинжалов. Она расслаблялась на несколько секунд, закрывала глаза. Потом наступал следующий кризис. Эмманюэль беспомощно смотрела, как она бьется в припадке.