– Разумеется, мой кузен! Ложе принца племени бедави куда приятнее, чем римлянина.
Забаай улыбнулся своему младшему двоюродному брату. Принц Пальмиры был очаровательным юношей и обладал не только острым умом, но и прекрасным чувством юмора. Однако, как и многих в Пальмире, Забаая беспокоило то обстоятельство, что Оденат все еще не был женат и не имел наследника (по законам Пальмиры незаконнорожденное дитя не могло наследовать трон). Он внимательно посмотрел на Одената и спросил:
– А когда ты собираешься жениться, кузен?
– Ты прямо как мой советник… Он задает мне этот вопрос ежедневно. – Оденат вздохнул. – Сад жизни полон прекрасных цветов, однако я еще не нашел тот единственный сладкий бутон, который настолько привлечет меня, что я захочу сделать его своей принцессой. Может быть, – хохотнул он, – я подожду, когда подрастет твоя малышка Зенобия.
Эти слова были сказаны в шутку, но едва сорвались с губ принца Одената, как Забаай бен-Селим понял, что это и есть решение проблемы. Ведь они с Ирис давно уже беспокоились из-за того, что ни один молодой мужчина их племени не казался им подходящим женихом для дочери. Просто невозможно было обойти тот факт, что Зенобия очень отличалась от других девочек-бедави. Она была не только намного красивее, но к тому же хорошо образована, бесстрашна и отзывчива.
Она не хуже любого мужчины ездила как на верблюде, так и на коне, а также участвовала в состязаниях. Более того: она упросила, чтобы ей разрешили обучаться владению оружием вместе с младшими братьями, причем приходилось признать, что оказалась прекрасной ученицей. Как ни странно, никто особо не задумывался о том, откуда у девочки столько талантов и способностей, ну а Забаай чрезвычайно гордился своей дочерью.
Что ж, гордиться-то он гордился, но ведь ни один молодой бедави не захочет иметь жену, которая не только лучше ездит верхом, но еще и превосходит его во владении мечом, копьем и пращой. Женщина должна уметь готовить пищу, рожать детей, пасти скот и шить – не более того. Да, Зенобия никак не могла стать женой мужчины из их племени, но Оденат – совсем другое дело. Будучи бедави по отцу, он все же истинный горожанин, а городские предпочитали образованных женщин.
Забаай бен-Селим внимательно взглянул на своего двоюродного брата и спросил:
– Ты и в самом деле думаешь, что Зенобия могла бы стать твоей женой, Оденат? Знаешь, а ведь из моей дочери выйдет великолепная супруга! Лучшей и желать нельзя. Кровь у нее благородная – с моей стороны у вас с ней общий прадед, а по линии матери она происходит от самой Клеопатры, последней царицы Египта. Конечно, она еще не женщина, но через несколько лет войдет в брачный возраст. Однако я отдам ее только в жены, а не в наложницы. И нужно сразу оговорить, что ее сыновья станут твоими наследниками.
Принц Оденат некоторое время размышлял. Впрочем, и так было ясно: идея очень даже недурна. К тому же это решит проблему женитьбы. Да-да, Зенобия бат-Забаай с династической точки зрения самая подходящая для него пара. Кроме того, насколько он успел понять, она была девочка умная и образованная. Ведь если мужчина хочет иметь умных сыновей, то он должен жениться на умной женщине, не так ли? И, конечно же, она станет настоящей красавицей.
– А когда именно ты будешь готов отдать ее мне, Забаай? – спросил принц.
– Не раньше чем через год-другой. Я даже думать об этом не стану, пока у нее не начнутся крови. А после этого ей еще придется привыкнуть к мысли о замужестве. Моя дочь провела всю свою жизнь в окружении нашего племени, но она не такая девочка, как все прочие. Зенобия – бесценная жемчужина, уж поверь мне, Оденат.
Молодой правитель Пальмиры посмотрел на Зенобию, расположившуюся неподалеку. Скрестив ноги, она сидела на песке и с бесстрастным видом наблюдала за мучениями убийцы ее матери. Сидела совершенно неподвижно – словно была высечена из камня – и, казалось, даже не дышала.
Принц с удивлением покачал головой. Галл страдал просто ужасно, однако девочка не проявляла ни малейших признаков сострадания или хотя бы отвращения. В чреве женщины, которой однажды станет этот ребенок, мужчина сможет зачать сильных сыновей. Но признает ли эта женщина своего мужа господином? Хотя… Если взять ее в жены достаточно рано и самому заняться воспитанием, это будет возможно. И Оденат понял, что готов рискнуть. Более того, он вдруг почувствовал, что его необъяснимым образом тянет к Зенобии. Да-да, он рискнет, но, конечно же, не станет давать Забааю бен-Селиму слишком уж большого преимущества.
Снова взглянув на собеседника, принц пожал плечами и проговорил:
– Что ж, кузен мой, я об этом подумаю. Полагаю, что такой брак вполне возможен. Не отдавай ее никому. И давай вернемся к этому разговору, когда она повзрослеет. Если, конечно, к тому времени мое сердце не будет занято.
Забаай широко улыбнулся и кивнул.
– Хорошо, договорились, господин мой принц и двоюродный брат.
Его ни на мгновение не обмануло деланое безразличие Одената. Он уже заметил, как вспыхнули карие глаза юноши, когда тот внимательно посмотрел на Зенобию. Немного помолчав, Забаай спросил:
– Ты попрощаешься с моей дочерью, принц? Ведь мы вернемся в город лишь поздней весной. А сейчас… Как только все преступники умрут, мы отправимся в пустыню – как и собирались.
Оденат кивнул и, пожелав Забааю бен-Селиму благополучных странствий, пошел туда, где на песке сидела Зенобия. Усевшись рядом с ней, принц взял в ладонь ее маленькую ручку – она оказалась совсем холодной, и Оденату захотелось согреть ее, подольше подержав в своей.
– Римлянин умирает хорошо, – внезапно сказала девочка: – Но еще слишком рано: в конце он будет криком взывать о милосердии.
– А для тебя так важно, чтобы он молил о милосердии?
– Да, очень, – не глядя на принца, отозвалась Зенобия, и Оденат понял, что она готова уйти в свои мысли. Было очевидно, что эта малышка умела ненавидеть.
Немного помолчав, Оденат тихо сказал:
– Я хочу попрощаться с тобой, Зенобия.
Тут девочка подняла на него глаза и подумала: «До чего же он красив! Жаль только, что поддался с такой легкостью римлянам! Да, очень жаль, что он такой слабовольный…»
– Прощай, господин мой принц, – холодно отозвалась она и снова отвернулась, погрузившись в созерцание умирающего.
– До свидания, Зенобия. – Оденат легонько коснулся ее мягких темных волос, но она этого даже не заметила, и тогда он поднялся и ушел.
Солнце опускалось все ниже, окрашивая белые мраморные башни и портики Пальмиры в золотое и алое, но Зенобия ничего этого не замечала. На песке то тут, то там вспыхивали бивачные костры, а девочка по-прежнему сидела, молча глядя на убийцу матери. Бедави вокруг занимались своими обычными вечерними делами – они прекрасно все понимали и терпеливо ждали, когда малышка насытится местью.
Винкт Секст некоторое время оставался без сознания, но затем начал понемногу приходить в себя, пробужденный волнами боли, вгрызавшейся в его тело и душу, – действие болеутоляющего явно закончилось. То, что он еще не попал в Гадес, удивило его. Приоткрыв глаза и увидев сидевшую у его головы изящную девочку, наблюдавшую за его страданиями, он проговорил пересохшими и растрескавшимися губами:
– К-кто… ты?
– Зенобия бат-Забаай, – ответила девочка на латыни куда более чистой, чем та, которой сумел выучиться он. – Женщина, которую ты зарезал, была моей матерью, свинья!
– Дай… мне… попить… – пробормотал галл.
– Здесь, в пустыне, мы не тратим воду попусту, – заявила Зенобия. – Дать тебе, умирающему, воды – значит, просто вылить ее.
Уставившиеся на Винкта глаза напоминали камни: казалось, в них отсутствовало какое-либо чувство.
– У… тебя… совсем нет милосердия? – невольно удивился умирающий.
– А ты проявил милосердие к моей матери? – В ее глазах вдруг запылала исступленная ненависть. – Нет, не проявил. И я тебя тоже не пожалею, свинья! Ни за что!
Винкт умудрился изобразить жалкое подобие хищной ухмылки – они с этой девочкой поняли друг друга: он ведь действительно не проявил по отношению к ее красивой белокурой матери ни милосердия, ни доброты. И Винкт вдруг задумался: знай он свою судьбу заранее, сделал бы снова то же самое? И решил, что сделал бы. Смерть есть смерть, а светловолосая девица стоила того. Мужчины умирали и за меньшее. Он несколько раз моргнул, пытаясь рассеять туман перед глазами и получше разглядеть сидевшую рядом с ним девочку. Хм… на лицо – уже маленькая красавица, а тело еще детское, несформировавшееся.
– Все женщины… умоляют… под мужчиной, – пробормотал Винкт Секст. – Разве… твоя мать… никогда тебе об этом не говорила?
Зенобия отвела глаза и окинула взглядом пустыню. Она не очень-то поняла, что сейчас сказал этот человек. Солнце уже закатилось, и на землю опустилась ночь. Вокруг весело пылали бивачные костры, а серебристые звезды молча взирали на нее сверху вниз.
Снова посмотрев на галла, Зенобия тихо проговорила:
– Ты будешь умирать медленно, римлянин, а я останусь рядом, чтобы увидеть все до конца.
Винкт Секст едва заметно кивнул. Что ж, месть – это то, что он мог понять. И такую девочку вполне можно уважать, пусть даже она всего лишь ребенок.
– Я сделаю… все, что смогу… лишь бы порадовать тебя, – прошептал он с презрительной усмешкой и снова впал в беспамятство.
Когда он опять открыл глаза, вокруг стояла кромешная тьма, лишь пламя костров освещало песок. А ребенок по-прежнему сидел рядом с ним – неподвижный, но настороженный. Тут умирающий вновь потерял сознание, а очнулся, когда уже занималась заря. Он смотрел, как рассвет ползет по песку, протягивая все дальше свои изящные пальцы – лиловые, розовые и алые. Боль никуда не ушла: напротив, стала еще сильнее, и было ясно, что смерть уже совсем рядом.
Узкие рубцы у него на спине за ночь загноились, и тысячи муравьиных укусов невыносимо горели и жгли. Сыромятные путы на ногах окончательно высохли и теперь мучительно врезались в щиколотки. В горле пересохло настолько, что и сглотнуть было больно. Солнце у него над головой поднималось все выше и ужасно слепило – даже в те мгновения, когда он зажмуривался. Он слышал, как его еще живые приятели, висевшие на крестах, стонали и кричали, взывая к своим богам и матерям, но не мог повернуть голову, чтобы посмотреть на них.
– Пятеро уже мертвы, – злорадно сказала девочка. – Вы, римляне, не такие уж и выносливые. Бедави выдержал бы не меньше трех дней.
Вскоре стоны прекратились, и она объявила:
– Ты остался один, римлянин, но могу сказать, что и ты протянешь недолго: твои глаза уже подернулись молочной пеленой, дыхание стало хриплым.
Винкт знал, что она права, потому что и сам чувствовал, как дух покидает его тело. Он закрыл глаза – и вдруг оказался в лесах своей родной Галлии. Высокие деревья, зеленые и стройные, тянулись к небу, а их ветви покачивались на легком ветерке. Впереди раскинулось прекрасное голубое озеро… Он едва не закричал от радости, и его губы словно сами собой прошептали:
– Вода, вода…
– Никакой воды, – безжалостно ворвался в чудесное видение детский голос.
Винкт Секст открыл глаза и увидел пылающее раскаленное солнце. Не выдержав, он открыл рот и громко тоскливо завыл. Последнее, что он услышал, был торжествующий смех девочки. И этот смех сопровождал его до самой преисподней, хотя мертвое тело центуриона осталось лежать на песке.
Наконец Зенобия встала и покачнулась – у нее онемели ноги: она просидела возле Винкта Секста больше восемнадцати часов и за все это время ни съела ни крошки, не выпила ни глотка воды. Вдруг ее подхватила пара сильных рук, а затем она увидела лицо своего старшего брата Акбара, смотревшего на нее с восхищением.
– Ты настоящая бедави, – сказал он, сверкая белозубой улыбкой. – Я горжусь тобой, сестренка. Ты стойкая и выносливая – как любой из наших воинов. Поверь, я готов сражаться рядом с тобой в любую минуту.
Эти слова брата доставили ей огромное удовольствие, но она только спросила:
– А где отец? – И голос ее внезапно прозвучал совсем по-взрослому.
Акбар вдруг вздохнул и тихо ответил:
– Наш отец отправился похоронить твою матушку с честью и достоинством, каких она заслуживает. Она будет покоиться в гробнице, в саду возле нашего дома.
Зенобия удовлетворенно кивнула и сказала:
– Он умолял, Акбар. В какой-то момент он умолял точно так же, как вынудил умолять мою мать. – Она немного помолчала, словно обдумывая свои слова, затем негромко добавила: – Я никогда не буду умолять, Акбар! Что бы со мной в жизни ни случалось, умолять я не буду никогда!
Акбар крепко прижал сестру к груди и так же тихо проговорил:
– Никогда не говори «никогда», Зенобия: иной раз жизнь играет с нами странные шутки. Всем известно: боги капризны и не всегда добры к нам, простым смертным.
– Я никогда не буду умолять, – твердо повторила Зенобия и улыбнулась: – Кроме того… Разве я не любима богами, Акбар? Они всегда займут мою сторону.
Глава 2
Оденат, принц Пальмиры, сидел на коне, наблюдая за маневрами верблюжьих войск бедави. Все воины были великолепно обучены и безукоризненно выполняли команды своего командира. Чуть повернувшись в седле, принц проговорил:
– Что ж, кузен мой Забаай, если все твои воины обучены точно так же и если все твои командиры столь же умелы, то непременно настанет тот день, когда мы выгоним римлян из нашего города.
– Пусть боги исполнят твое желание, господин мой принц. Слишком долго висит на наших шеях это ярмо, и каждый год римляне забирают все больше тех наших богатств, что поступают к нам из Индии и Китая. Мы постоянно нищаем, пытаясь удовлетворить их ненасытные аппетиты.
Оденат утвердительно кивнул и тут же спросил:
– Ты представишь меня командиру твоих верблюжьих войск? Мне хотелось бы поблагодарить его за умелое руководство.
Забаай спрятал улыбку.
– Конечно, мой господин.
Он поднял руку, подавая сигнал, и верблюжья кавалерия, развернувшись, помчалась в сторону пустыни. Затем воины снова развернулись, с бешеной скоростью прискакали обратно – и стали как вкопанные перед Оденатом и Забааем.
– Принц желает выразить тебе свое уважение, командир, – сказал Забаай, обращаясь к одному из всадников.
Предводитель отряда тотчас соскользнул с верблюда и низко поклонился принцу.
– Ты хорошо командуешь своими людьми, – сказал Оденат. – Надеюсь, однажды мы с тобой сможем поехать на верблюдах бок о бок.
– Это будет огромная честь для меня, мой господин, хотя я не привыкла делить командование с другими.
С этими словами командир откинул свой бурнус, и правитель Пальмиры посмотрел в лицо прекраснейшей из женщин, а она засмеялась и сказала:
– Разве ты не узнал меня, кузен?
– Зенобия?… – пробормотал принц в изумлении.
«Нет, это не может быть Зенобия! – воскликнул он мысленно. – Ведь Зенобия всего лишь дитя!» Принц никак не мог поверить, что эта похожая на статуэтку богиня была тем самым длинноногим ребенком, которого он помнил. А впрочем… Ведь с их последней встречи прошло три с половиной года…
– Ты слишком пристально смотришь на меня, – сказала она.
– Что?… – в растерянности пробормотал Оденат, совершенно сбитый с толку.
– Ты слишком пристально смотришь на меня, мой господин. Что-нибудь не так?
– Ты изменилась, – пробормотал принц.
– Да, конечно. Мне почти пятнадцать.
– Пятнадцать? – переспросил Оденат с глупейшим видом.
Тут Забаай взглянул на дочь и сказал:
– Можешь идти, Зенобия. Мы ждем тебя к вечерней трапезе.
– Да, отец. – Девушка повернулась, взялась за уздечку и, легко запрыгнув обратно в седло, вскинула руку и повела свой отряд в сторону пустыни.
А двоюродные братья тем временем вошли в палатку Забаая бен-Селима, и принц Пальмиры тотчас спросил:
– Ты ведь предлагал мне свою дочь в жены несколько лет назад, не так ли?
– Да, предлагал, – кивнул Забаай.
– Но ты, кажется, сказал, что девочка должна стать моей женой через год-другой, верно?
– Да, это так мой господин.
– И, следовательно, сейчас, когда прошло три с лишним года… Она ведь уже достигла зрелости?
– Да, мой господин. – Забаай с трудом удерживался от смеха. Вожделение Одената было совершенно очевидным.
– Так почему она до сих пор не жена мне? – пробормотал принц, не скрывая своей растерянности.
– Мне ничего не предлагалось, мой господин. Поскольку ты официально не попросил у меня руки моей дочери, я был вынужден заключить, что у тебя к ней нет никакого серьезного интереса. Кроме того, всем известно, как ты предан своей фаворитке Делиции. Она уже подарила тебе двух сыновей, верно?