На том этапе, однако, эти две стороны не были противоборствующими конфессиями, скорее их следует рассматривать как различные движения внутри одной Церкви: первое официальное столкновение между представителями разных направлений произошло зимой в Хэмптон-Корте. В первый день конференции, 14 января 1604 года, король ограничился разговором со своим священством. Яков обсудил с епископами изменения, предлагавшиеся в «Петиции тысячи». На второй день во дворец пригласили пуританских богословов. Первым слово получил Джон Рейнольдс. Он стал доказывать, что Англиканская церковь должна более последовательно принять кальвинистскую доктрину. Епископ Лондонский Ричард Бэнкрофт немедленно вмешался. Он опустился перед королем на колени и заявил, что «нужно соблюдать канон предков». Под этой формулировкой Бэнкрофт подразумевал, что «раскольникам» не следует позволять возвышать голос против епископата. Яков позволил продолжить дискуссию по конкретным вопросам.
В последовавших затем дебатах король повел себя прозорливо и рассудительно. Он отверг требование пуритан об углублении кальвинизма, но с интересом встретил их предложение создать новый перевод Библии. Этот запрос в итоге привел к великолепному результату в виде уточненного перевода Библии, авторизованного королем Яковом. Затем пуританские представители обсудили проблему подготовки знающих старейшин-пресвитеров и трудностей в работе с вопросами личного сознания. Король стремился уступать пуританам в определенных моментах, искренне веря, что умеренная политика, «средний путь», поддержит единство внутри Церкви. В зимнюю стужу камины Хэмптон-Корта ярко пылали, а король, епископы и даже делегаты пуритан кутались в меха.
Все, казалось, шло без серьезных осложнений, пока Рейнольдс не заговорил о том, что епископам королевства следует советоваться с пресвитерами. Вот тут король взвился. Слово «пресвитер», название старшего в христианской церкви, вызывало в нем неприятные ассоциации. В прежние времена его выводили из себя пресвитерианские теологи Шотландии, которые не всегда относились к его величеству с должным уважением: они тяготели к республиканству и даже эгалитаризму. Один из них, Эндрю Мелвилл, в лицо называл Якова «глупым рабом Божиим».
Теперь Яков сказал Рейнольдсу и его товарищам, что они, похоже, ориентируются «на шотландскую пресвитерию, которая так же мало согласуется с монархией, как Господь с дьяволом». Он добавил, что их позиция означает следующее: «Джек и Том, Уилл и Дик будут собираться и на свое усмотрение судить меня, мой Совет и все наши решения». Свою речь король завершил рекомендацией Рейнольдсу: «Пока вы не обнаружите, что я обленился, оставьте меня в покое». С того момента его девизом будет «Нет епископа – нет и короля». Когда пуританские делегаты удалились, Яков заметил: «Если это все, что они хотели сказать, я заставлю их подчиниться или вышвырну из страны, а то и сделаю с ними что-нибудь похуже».
Два дня спустя король вызвал епископов для дальнейшего разговора, затем снова пригласил пуритан и приказал им в целом принять традиционный требник Англиканской церкви Книга общих молитв, переизданный сорок пять лет назад. Конференция завершилась. Предстоящий перевод был замечательным плодом этого предприятия, однако в целом встречу в Хэмптон-Корте нельзя считать большим успехом. В итоге обозначилась проблема: судя по всему, в стране существует не одна национальная Церковь, а как минимум две с разными смыслами и целями.
Король, как обычно, остался доволен своим выступлением в Хэмптон-Корте. «Я отлично задал им перцу», – резюмировал Яков. Епископы сказали ему, что он звучал очень убедительно. «Не знаю, что они имели в виду, – написал сэр Джон Харингтон своей жене, – но общая атмосфера была довольно оскорбительной». В один момент король произнес: «Еще не хватало! Да я лучше отдам ребенка крестить обезьяне, чем женщине». К тому же он одергивал пуритан замечаниями типа «Кончайте распускать сопли!».
Тем не менее во многих отношениях Яков был сведущим человеком. Всю свою жизнь он сражался и полемизировал с шотландским духовенством. Он почти наслаждался богословскими дебатами. Один из его слушателей написал: «Король четко мыслит, здраво судит и имеет цепкую память». Кроме того, Яков считал себя мастером пера и написал целые тома о демонологии, монархии, чародействе и табакокурении. На медали к восшествию на престол его изобразили увенчанным лавровым венком – явный признак литературных притязаний короля. Он даже ответил на опубликованные против него «бранные стишки» собственным нескладным стихотворением. В 1616 году Яков выпустил полное собрание своих прозаических сочинений форматом инфолио и стал первым английским монархом, сподобившимся на такое дело. В конце концов его стали величать – иной раз саркастически – «британским Соломоном».
Архиепископ Кентерберийский Джон Уитгифт в то время доживал свои последние дни. Он понимал, что результат Хэмптон-Кортской конференции никоим образом не положил конец религиозным распрям. Ему было хорошо известно, что в парламенте, который скоро должен был собраться, есть много лордов и дворян с пуританскими убеждениями. За четыре дня до начала работы парламента 19 марта 1604 года Яков I решил с помпой проехать по столице. Теперь, когда угроза чумы исчезла, было заявлено: народ собрался из каждого «графства, района, города и деревушки», чтобы воздать хвалу новому монарху. На пути торжественной процессии от Тауэра к Уайтхоллу возвели семь триумфальных арок в стиле времен Римской империи. Однако пышность не у всех вызвала восхищение.
Собравшийся многочисленный парламент намеревался присмотреться к новому королю. В своей вступительной речи Яков высказал несколько замечаний по поводу ситуации с религией и покритиковал пуритан за «постоянное недовольство существующим правительством». Когда стало ясно, что членов палаты общин гораздо больше интересуют вопросы вызывавших протесты короля парламентских привилегий, Яков пожурил их, «как отец своих детей». Вскоре появились и другие основания для взаимного раздражения.
Возник спор вокруг выборов депутата от графства Бекингемшир, и последовавшая дискуссия настроила короля против парламента. 5 апреля спикер передал послание от Якова о том, что он «как самовластный правитель» повелевает, чтобы дело решалось на переговорах между членами палаты общин и судьями канцелярии. Уже долгие годы ни один монарх не разговаривал с парламентом в подобном тоне. После такого безапелляционного требования воцарилось изумленное молчание, затем поднялся один депутат и проговорил: «Приказ принца как удар молнии, его обращение к нашей верности звучит словно рык льва, и кто сможет здесь противоречить ему?»
Возможно, главной причиной стал все-таки другой пассаж. В середине апреля был поставлен вопрос об унии Англии с Шотландией и принятии Яковом титула короля Великобритании. Предполагалось, что в сложившихся обстоятельствах дело будет чистой формальностью. Однако убедить членов палаты общин оказалось не так уж легко. Какого рода предлагается союз? Экономический? Конституционный? Какими законами будет управляться эта «Британия»? Не исключено нашествие шотландцев, которые захватят все посты и награды. Как может общее право Англии совместиться с законными традициями Шотландии и даже с таможенным уложением Ирландии?
Сам король был категоричен. «Я муж, – заявил он, – и весь Остров моя законная жена. Я голова, а он мое тело. Неужели вы хотите, чтобы я стал многоженцем и имел двух разных жен?» Прения длились весь следующий год, в формулировке короля, «со многими столкновениями, долгими дебатами, странными вопросами и нулевым результатом». Яков видел в своем воображении единое королевство с одним законодательством, одним языком и общей верой, однако реальная ситуация того периода сделала цель недостижимой. Англичане, например, требовали, чтобы шотландцы платили такие же налоги, как в Англии, а те возражали, ссылаясь на бедность населения Шотландии. Члены палаты общин пришли к согласию: «Мы не в состоянии создать законы, которые связали бы Британию… давайте продвигаться малыми шагами». Заинтересованность короля в этом проекте была так же велика, как и его бешенство в отношении противников унии.
Затем парламент переключил свое внимание на церковные дела, в частности на итоги конференции в Хэмптон-Корте. Именно здесь, как мы знаем, архиепископ Джон Уитгифт ожидал проблем от многочисленных джентри[3] пуританских убеждений, которые уже заняли места в парламенте. К концу мая палата общин внесла два законопроекта. Один билль был направлен против плюралистов и нерезидентов. К таким людям, которые имели более одного церковного прихода или были склонны безответственно относиться к своим обязанностям, принадлежали некоторые из самых известных членов государственной Церкви. Предвзятость членов палаты общин не оставляла сомнений. Второй билль выражал желание иметь «образованное и благочестивое духовенство», что полностью совпадало с желанием пуритан.
Король злился, и в качестве обоснования парламентская комиссия разработала «Апологию», которую представила членам палаты общин 20 июня. В «Апологии» защищались такие права парламентариев, как свобода слова и физическая неприкосновенность; заявлялось: «Наши привилегии и свободы – наше неоспоримое право и законное наследие не меньше, чем наши земли и имущество». Наверное, это был парламентский способ познакомить шотландского короля с особенностями конституции Англии. В другой статье документа констатировалось: «Ваше Величество ввели в заблуждение, если кто-либо говорил Вам, будто английские короли имеют абсолютную власть, могут по собственному усмотрению вносить изменения в религию… или издавать какие-либо законы о религии без согласия парламента». «Апология» так и не была передана королю. По всей видимости, большинство членов палаты общин отвергло документ, посчитав его слишком смелым.
Однако нет никаких сомнений, что Яков узнал об этой «Апологии». Его возмутил и смысл документа, и дерзость слога. 7 июля король назначил перерыв в работе парламента, а в своей речи отчитал некоторых членов палаты общин, назвал их «пустоголовыми суетливыми осведомителями, которые лезут не в свое дело». Он говорил, что в Шотландии его слушали с уважением, а здесь «с утра до вечера стараются найти дефекты в королевских суждениях». В Шотландии «все, что исходило [от него], выполнялось. Здесь же все подвергается сомнению». И добавил: «Многие вещи вы сделали непродуманно, хотя я не говорю, что вы демонстрировали нелояльность». А в заключение посоветовал: «Мое единственное пожелание вам – лучше заботиться о форме. Я люблю форму так же, как содержание». Наверное, Яков ждал поддержки Ричарда Бэнкрофта, недавно ставшего архиепископом Кентерберийским. Бэнкрофт был убежденным сторонником королевской прерогативы и не любил пуритан. Тем не менее архиепископ направлял Собор высшего духовенства к соблюдению общих догматов Англиканской церкви. Каноны 1604 года ничего не дали пуританам, а потребовали, чтобы они подчинились Книге общих молитв и «39 статьям»[4]. Пресвитеры пуритан должны были либо смириться, либо получить отрешение от должности. Более жестокие наказания, по правде говоря, применялись очень редко, однако эти меры ознаменовали первый раскол в истории реформатской Англиканской церкви.
Итак, король Яков I мало или практически ничего не достиг с помощью парламента и самым неприятным образом объявил перерыв в его работе. Позже он заявил, что это было тело без головы. Говорят, что он произнес и такие слова: «На их заседаниях только вопли, крики и полный беспорядок. Удивляюсь, как мои предшественники вообще позволили появиться такому институту». Вероятно, это мнение разделяли и другие люди. Зимой 1604 года Томас Перси арендовал дом возле дворца Вестминстер и (с помощью Гая Фокса и остальных заговорщиков) начал рыть подземный ход.
2. «Пороховой заговор»
В первые годы правления Якова I провозглашали Юлием Цезарем, царем Давидом, Ноем, царем Иоасом и даже Гомером. Он был вторым Августом, настоящим Иосией, мудрым и набожным монархом. Сложно понять, что может означать такое запутанное богатство сравнений, но одна добродетель короля вскоре вышла на первое место. Его стали называть Rex Pacificus, или Яков-миротворец. Миротворца славословили. Его правлению ничего не угрожало.
Однако не всем хватало радостей мира. «Нет, нет, – как считается, сказал Яков по окончании коронации, – паписты теперь нам не понадобятся». В трудные моменты он искал расположения католиков, а теперь получил возможность избавиться от них. В феврале 1604 года иезуитские священники, полностью подчинявшиеся Риму, были изгнаны из королевства. Наверное, этот шаг стал разумной мерой предосторожности, однако пламенные католики восприняли его как угрожающий знак.
К таким людям принадлежал Томас Винтер (или Винтур), который от лица английских католиков безуспешно обращался за поддержкой к испанскому королю Филиппу III. В том же феврале 1604 года Томас приехал в Ламбет[5] к двоюродному брату Роберту Кейтсби. Кейтсби, по всей видимости, перешел из протестантства в католичество, и поэтому римский огонь горел в нем особенно ярко. Скорее именно он, а не Гай Фокс руководил заговором, который стал известен под названием «Пороховой». Кейтсби рассказал кузену о своем грандиозном плане взорвать парламент при помощи пороха, но для исполнения замысла ему требовались союзники. В апреле Винтер съездил во Фландрию, откуда и привез с собой Фокса. С этого момента мы можем называть их заговорщиками. «Джентльмены, мы будем только разговаривать, – сказал Томас Перси, – и никогда не перейдем к делу?» В следующем месяце они принесли клятву соблюдать секретность, а затем отправились в дом позади церкви Святого Климента на Истчипе, где встретились с иезуитом по имени Джерард и приняли из его рук причастие.
Было решено, что нужно найти помещение в удобной близости от парламента, но подходящее здание подвернулось только в начале декабря. 11-го числа заговорщики въехали в дом с припасами из сваренных вкрутую яиц и запеченного мяса. К Рождественскому сочельнику они сделали подкоп: по словам Томаса Винтера, «делали узкий подход к стене парламента и по мере продвижения укрепляли его деревянными стойками». Предполагалось, что следующая парламентская сессия начнется в феврале 1605 года, но тут стало известно, что заседания отложены до следующего октября. Времени заговорщикам прибавилось. Порох запасли у Кейтсби в Ламбете и, соблюдая строжайшую секретность и условия безопасности, доставили в дом в Вестминстере. Им уже удалось практически справиться с 9-футовой стеной, как их работе помешала вода.
Вскоре после приобретения пороха заговорщики услышали сверху какое-то движение. Фокс вышел на улицу и внимательно осмотрелся. Ему встретилась торговка углем Эллен Брайт, она рассказала, что съезжает из своего помещения. Так случилось, что подвал, где она хранила уголь, находился прямо под самим зданием парламента. Они быстро заключили сделку. Томас Перси, другой заговорщик, взял в аренду освободившееся пространство. Железную решетку между подвальным этажом дома заговорщиков и складом миссис Брайт открыли, и Фокс получил возможность тайно перетащить в соседний подвал около тридцати шести бочонков с порохом. Этого количества пороха было достаточно, чтобы уничтожить тысячи людей.
К сентябрю они переправили новые бочонки пороха, чтобы заменить те, что пострадали от сырости. Однако финансы истощались, и участники заговора сочли разумным включить в свои ряды еще трех состоятельных людей. Таким образом, о заговоре узнало уже тринадцать человек, появилось тринадцать возможностей выдать тайну. Один из новобранцев, Фрэнсис Трешем, очень просил избавить от общей участи мужа его сестры, лорда Монтигла. Монтигл был верным католиком и уже защищал свою Церковь в палате лордов. Другие заговорщики возражали против такого исключения, как бы оправданно оно ни было. 26 октября Монтигл сидел за роскошно сервированным ужином в своем доме в Хокстоне, когда посыльный доставил ему письмо. Лорд взглянул на послание, а потом попросил одного из джентльменов зачитать его вслух.