Но почему так произошло?
В силу того что марксизм – не только «-изм», но и инструмент анализа современности, он неизбежно должен быть подвержен последствиям исторических событий. Хотя модернизм (ориентация на разум, науку и прогресс), утверждает Терборн, никогда не был лево-ориентированным, после Второй мировой войны он повсеместно стал близок левым взглядам во всех частях света. Однако «в 1980‐х годах случился сход лавины постмодернизма»33: на два десятилетия ученые – от философов до социологов – вступили в эру дебатов о модерне/постмодерне34. Это увлечение постмодерном легко объясняется провалом левых политических сил в конце 1960‐х35. Терборн замечает: «Постмодернизм атаковал все главные нарративы современности, одновременно игнорируя диалектическую концепцию марксизма»36. Однако этот тезис выглядит сомнительным, потому что сами левые даже с большей охотой взяли понятие «постмодернизм» на вооружение. Есть некоторая ирония в том, что пока Терборн критиковал постмодернизм, утверждая, что тот превратился в социокультурные исследования, американский консервативный историк клеймил за то же самое марксизм37.
Здесь требуется небольшой, но принципиально важный комментарий. Терборн, хотя никогда особо не жаловал «постмодернизм», определенно зависел от этой категории. Термин был очень удобной мишенью для критики. В своей книге 1995 года о европейской современности Терборн писал, что понимает современность эмпирически, а не институционально, то есть как период, обращенный к будущему, а не к прошлому как средству ориентации в настоящем. Он отмечал: «В отличие от модных в настоящее время дебатов о модерне и постмодерн(изм)е, которые примечательным образом ограничиваются одним большим глобальным нарративом, будь то модерн, высокий модерн или постмодерн, мы выделили различные маршруты или переходы в/через современность – та перспектива, следует добавить, которая также предлагает разные выходы из современности»38.
В середине 1990-х, когда дискуссии о постмодерне еще были сильны, Терборн оспаривал термин, чтобы спасти «современность» для социальной теории. В итоге через 13 лет он вернулся к понятию, чтобы с его помощью объяснить «разрушение» «марксистского треугольника». Можно не сомневаться в том, что социолог оставался последовательным в плане главной позиции, но, как стало ясно, атака на постмодерн была тактической и ситуативной. В книге 2011 года Терборн заявил: «В английском социальном дискурсе понятие “модерн” (modernity) редко использовалось вплоть до появления постмодернизма в 1980 г.»39, и спустя несколько десятков страниц добавил: «Лично мне неизвестно о попытках систематического анализа всех проблем и вопросов, связанных с постмодернистским вызовом. Блестящая работа 1998 г. Перри Андерсона “Истоки постмодернизма” (The Origins of Postmodernity) ограничивается его эстетической составляющей и первоначально задумывалась как предисловие к сборнику трудов Фредрика Джеймисона»40. После чего социолог, видимо, навсегда закрыл для себя тему постмодерна, объявив, что мы живем в мире современности, направляющей нас в будущее.
И все же в 2008 году Терборн высказался о постмодернизме наиболее полно. Он отмечал, что «интеллектуальная волна постмодернизма в настоящее время ослабела»41, а сам модернизм при этом «не был отвергнут как интеллектуальная позиция»42. Собственно, современность в конце ХХ века, с точки зрения Терборна, совершила несколько поворотов – направо (неолиберализм), к постмодернизму и, наконец, к теоретическому и политическому поиску новых вариантов современности43. Эти поиски Терборн был рад наблюдать в многочисленных темах левых социальных теоретиков. Вот только результатом всего этого стало разрушение триангуляции марксизма ХХ столетия. Иными словами, для Терборна постмарксизм есть попытки разных левых спасти современность, но путем отступления от монолитной триангуляции марксизма. Сам он не только смотрит на все это позитивно, без какого-либо сожаления, но даже поддерживает тех левых, кто отказался от марксизма как политического кредо. Так, бразильский левый Роберто Мангабейра Унгер заявил в 2005 году: «Марксизм как доктрина мертв»44. Но Терборн, комментируя позицию Унгера, отмечает, что потенциально унгеровские «предложения институциональных изменений могут иметь большие перспективы»45.
Что это за ключевые темы радикальной социальной теории, которые выделяет Терборн? Это европейский теологический поворот (Ален Бадью и Терри Иглтон), левый футуризм (апокалиптика Имманула Валлерстайна и Джованни Арриги, а также новый утопизм Фредрика Джеймисона, Дэвида Харви и Элика Олина Райта), вытеснение класса (Этьен Балибар), отступление в левом анализе от государства (Шанталь Муфф и Эрнесто Лакло, тот же Унгер), возвращение сексуальности (Джудит Батлер, Торил Мой), возвышение сетевого анализа (Мануэль Кастельс) и политической экономии (Роберт Бреннер, Арриги и др.). Затем Терборн обращается к репертуару политических позиций внутри универсума левой теории.
По сути, то, что предлагает автор, – это таксономия (или даже картография) радикальной социальной теории в XXI веке. Данный текст – вероятно, главный и лучший обзор (пост)марксизма со времен книг Перри Андерсона и Мартина Джея. Собственно, эта картография всех левых начала XXI столетия отражает позицию относительно вынесенного в заглавие книги термина – постмарксизм. Это постсоциализм (Джон Кин), немарксистские левые (Роберто Мангабейра Унгер), марксология и аналитический марксизм (Жак Деррида и Джеральд Коэн), постмарксизм (Эрнесто Лакло и Шанталь Муфф, но также Юрген Хабермас, Аксель Хоннет и Режис Дебре), неомарксизм (Славой Жижек и тандем Майкла Хардта и Антонио Негри), гибкие левые («New Left Review» и другие издания).
Надо признать, кому-то Терборн уделяет незначительное внимание, например, упоминая социальную теорию Филиппа Ван Парайса лишь в контексте проекта исследования «Реальных утопий» Эрика Олина Райта, в то время как, по мнению аналитического марксиста Джеральда Коэна, если марксизм еще и жив, то «он в некоем виде жив в работах Джона Рёмера и Филиппа ван Парайса»46. Это же касается наследия Дэвида Харви: Терборн называет только одну книгу Харви («Пространство надежды»), хотя вклад этого «радикального географа» в сегодняшний марксизм куда более весом. Кого‐то Терборн, при том что в его книге нашлось место многим, не упоминает вообще, например, Андре Горца, постопераистов и левых, обратившихся к анализу «цифрового капитализма»47. Однако все эти недочеты неизбежны в рамках жанра обзора. В любом случае книга Терборна окажется более чем полезна для всех тех, кто хочет узнать о левой идее в XXI веке подробнее, самостоятельно изучить источники, перечисленные автором, и пойти дальше. Ясно одно: даже если марксизм сегодня не является фундаментом для многочисленных левых, он все равно жив хотя бы в словосочетании «постмарксизм», а повестка радикальной социальной теории настолько разнообразна и актуальна, что вряд ли можно рассуждать о каком-либо кризисе левой идеи.
Наконец, скажем главное. Что же это такое – постмарксизм? Терборн не проговаривает этого эксплицитно, но, как мы видим, понимает постмарксизм, с одной стороны, весьма широко, с другой стороны – узко. Узко в каком смысле? Исходя из «Репертуара позиций» очевидно, что постмарксизм – лишь одно из возможных направлений радикальной социальной теории, представленное главным образом Муфф и Лакло и их последователями48. Однако (и это ответ на вопрос, почему термин следует трактовать еще и широко), постмарксистами стали называть всех тех, кто признавал, что слишком далеко ушел от Маркса (скажем, Бадью и Негри), но при этом сохранил к нему уважение, или даже не признавал, но так же далеко уходил от классического марксизма и даже марксизма ХХ столетия. Такое понимание постмарксизма стало конвенциональным49.
Саморефлексия характерна для многих постмаркситов, например для политического ученого Адама Пшеворского, упоминаемого Терборном50. Совсем недавно Пшеворский в очередной раз вернулся к размышлениям относительно собственного (пост)марксизма51. В конце концов, и Терборн, долгое время развивавший проект марксистской социологии, пришел к постмарксистской социальной теории. Он признает очевидное: «вряд ли Маркс станет объединяющей фигурой для больших коллективных идентичностей, каким он был в ХХ в.»52. Но вместе с тем открыто заявляет: «…я не хочу скрывать, что эта работа написана ученым, который не отказался от своей приверженности левой мысли»53. Одним словом, у левых все еще есть ответ(ы) на вызовы современности. Этот ответ – постмарксизм. Теперь уже без знака вопроса.
Введение
Наше время и эпоха Маркса
КАРЛ Маркс, родившийся в 1818 году, был ровесником войн за независимость испанских колоний в Латинской Америке. Первые призывы к независимости прозвучали в 1810 году, хотя решающие антиколониальные битвы в Мексике и Перу пришлись на 1820‐е годы. В Латинской Америке уже начали подготовку к празднованию двухсотлетнего юбилея в 2010 году54. Конечно, Маркс моложе протагонистов борьбы Латинской Америки за освобождение, моложе, к примеру, чем сам Освободитель, Симон Боливар, образ которого в последнее время возрождается в качестве духовного предводителя революции в Венесуэле. Он родился в темные времена европейской реакции – Священного союза европейских монархов. Но зерна нового будущего уже попали в экономическую и культурную почву Западной Европы, и Карл сам наблюдал их первое цветение. «Манифест Коммунистической партии», в котором содержалось видение глобализирующегося капитализма и борьбы рабочего класса во время «Весны Народов», в феврале-марте 1848 года, опередил свое время.
Если сравнить Маркса с его литературными аналогами, то он окажется гораздо моложе, скажем, Руми, Данте, Сервантеса или Шекспира, а в качестве социального и политического теоретика младше, например, Гоббса и Локка, которые во времена самого Маркса уже были героями кембриджской академический политики; не говоря уже о таких классических мыслителях, как Платон, Аристотель, Конфуций и Мэн-цзы.
Сегодня намного труднее определить, как долго будет востребован интеллектуал, чем предсказать продолжительность жизни среднестатистического человека. Что мы можем сказать о способности Маркса оставаться актуальным? Приближаясь к двухсотлетию со дня рождения человека, можем ли мы определить, что происходит с наследием, которое носит его имя: оно (давно?) мертво, умирает, стареет или же только достигает зрелости? Возможно ли его возрождение? Конечно, нельзя утверждать, что основоположник исторического материализма находится вне времени и вечно молод.
Любой соответствующий ответ должен принимать во внимание то обстоятельство, что Маркс обладал выдающейся способностью выдвигать и выражать новые идеи и был многогранной личностью. Он был интеллектуалом, социальным философом радикального Просвещения, социальным ученым-историком, политическим стратегом и лидером Союза коммунистов, а затем и Международного товарищества рабочих. Спустя десятилетия этим образам были приданы чрезвычайно разные значения и импликации. Политика неизбежно составляет центральную часть наследия марксизма, но никто никогда не заявлял, что Маркс был выдающимся политическим лидером. Он выступал в роли источника политического вдохновения и в качестве социального компаса для политической навигации, но Маркс-политик давно мертв. Немногие, если таковые найдутся вообще, социологи и историки стали бы отрицать, что социальная и историческая методология, понимание и знание значительно продвинулись за более чем 125 лет со дня последней болезни Маркса, положившей конец его работе над рукописью «Капитала». Но эти вопросы сложнее, поскольку современный социальный анализ, равно как и исторический, все еще опирается на «классиков», не только в качестве источников вдохновения, но также и на темы их исследований, концепты, любопытные наблюдения и интригующие прозрения. Эмиль Дюркгейм, Алексис де Токвиль и Макс Вебер в этом смысле ровестники, так же как и Ибн Хальдун и Макиавелли, которые на несколько веков их старше. Великие философы никогда не умирают, у них бывают периоды спячки и расцвета, которые обычно существуют на промежутках времени где‐то между кондратьевскими циклами и климатическими эпохами.
Эта книга в гораздо большей степени о Марксизме, чем о Марксе. Но если говорить о Марксе в наше время, мне кажется, что он только вызревает, во многом как хороший сыр или старое вино, не подходящие для дионисийских вечеринок или быстрого перекуса на передовой. Скорее он является вдохновляющим помощником в глубоких размышлениях о смыслах современности и эмансипации человека.
К приближающемуся двухсотлетию Маркса55 я бы предложил три тоста. Первый: «За Карла Маркса как сторонника эмансипаторного разума, рационального исследования мира, приверженца идеи человеческой свободы от эксплуатации и угнетения». Второй: «За его историко-материалистический подход к социальному анализу. Другими словами, за его понимание настоящего как истории, в котором особое вниманием уделялось условиям жизни и труда обычных людей и экономической, а также политической материальности власти; подход, которому не стоит следовать буквально, как если бы он был изложен в учебнике, но который нужно понимать как общий наказ, сопровождающийся намерением следовать ему в дальнейшем». Третий: «Карлу следует отдать должное за его диалектическую открытость, его восприимчивость к противоречиям, антиномиям и конфликтам социальной жизни и глубокое их понимание».
Будущее марксизма видится мне неопределенным по причинам, которые будут изложены ниже. Но сам Маркс направляется к той же долгой жизни вечно чередующихся зимы, весны, лета и осени, что и у многих других великих мыслителей человечества начиная с Конфуция и Платона.
Данная книга должна служить картой и компасом. Это попытка понять сейсмический социальный и интеллектуальный сдвиг между XX веком – в значительном смысле веком марксизма – и XXI столетием, который начался между 1978 и 1991 годами, когда Китай развернулся к рынку, а советская система рухнула и в Восточной Европе, и в самом СССР. Эта книга не претендует на то, чтобы быть интеллектуальной историей или историей идей; лучше рассматривать ее как непретенциозные путевые заметки, записанные после долгого, изнурительного путешествия через восхождения, переходы, спуски и тупики марксизма XX и начала XXI веков.
У книги две задачи. Первая: разметить левую политическую практику и мысль начала XXI века на карте предшествующего столетия. Вторая: представить систематическую панораму левой мысли на Севере в начале нового столетия, а затем сравнить ее с марксизмом предшествующей эпохи. Воздерживаясь от ходатайства о каком-либо определенном пути понимания или интерпретации, я не хочу скрывать, что эта работа написана ученым, который не отказался от своей приверженности левой мысли. Напротив, именно эта приверженность стала стимулом для написания данной книги.
Два указанных стремления отражены в трех разных главах. Первая, о пространствах левой мысли и практики, была изначально представлена на конференции в Мексике, организованной сенаторами Партии демократической революции (PRD) в апреле 2001 года, а затем была опубликована в «New Left Review»56. Для этой книги она была значительно переработана и переписана. Вторая глава, представляющая собой попытку определить наследие марксизма XX века в качестве критической теории, была опубликована в первом издании «Путеводителя по социальной теории» под редакцией Брайана Тёрнера57, который также редактировал второе издание, вышедшее уже в XXI веке. Здесь этот текст перепечатан с незначительными изменениями, главным образом с целью избежать слишком больших пересечений с последующим эссе. Третья глава, посвященная актуальной радикальной мысли, выросла из моего текста для книги «Руководство по европейской социальной теории», вышедшей под редакцией Джерарда Деланти58; данная статья позже была расширена и «атлантизирована» для публикации в «New Left Review»59. Этот текст я обновил и некоторым образом развил здесь; ошибки, замеченные читателями «New Left Review», о которых мне любезно сообщили, были исправлены, а некоторые контекстуальные аргументы были перенесены в другие главы.