Солнце, море, пляж.
Не Эмми ли поет о том, как идешь по воздуху, паришь в высоте, как миллионер?
Не усни, Тим. Только не усни.
Смотри, как они купаются, как наслаждаются солнцем все эти люди.
«Не сходи с ума, папа, – поет она, – не сердись на меня».
Холодный дождь хлещет по ветровому стеклу. Частые и жесткие удары капель создают звук, который напоминает забаву ребенка, играющего языком.
так так так так
Окна покрыты потоками воды, каплями, и пятый терминал аэропорта Арланда виден нечетко. Люди торопливо бегут под дождем. Наклоняются, толкают чемоданы перед собой, проклинают погоду.
Тим выключает мотор. Смотрит на нее.
Эмма Кристина Бланк, второе имя Кристина ей дали в честь его мамы, которая умерла, когда ему было двенадцать.
На ней наушники, у шестнадцатилетних всегда наушники, и что бы там ни громыхало в ее ушах и дальше в ее мозгах, он этого слушать не хочет. Это ритмы лета, такты, аккомпанирующие радостям и разочарованиям этого сезона. Она снимает наушники и смотрит на него, тихо и благодарно, роется в кармане и достает пачку жвачки «Стиморол», освежающая мята, протягивает ему.
– Хочешь?
Тим берет упаковку, выуживает жвачку. Эмма выжидает момент, когда сильный вкус ментола настигнет его, как удар, заставляя его зажмуриться.
– Возьми еще, – говорит она и ухмыляется, но он возвращает пачку, а она достает жвачку себе и кладет остальное в карман.
– Осторожнее, чтобы не застряла в брекетах.
– Ха-ха, очень смешно.
– Открой бардачок, – говорит он.
Она издает вопль радости, когда находит там большой пакет с красными кислыми желейными рыбками.
Ливень еще прибавляет силы, льет несколько секунд и снова успокаивается.
– Приятно будет попрощаться с такой погодой, да?
Эмма кивает, снова надевает наушники, но так же быстро их снимает и засовывает пакет со сладостями в рюкзак на коленях.
– Если вытащишь мой чемодан из багажника и откатишь его в сторонку, то я могу выскочить и сразу побежать в терминал.
Он улыбается.
– Или я открою багажник изнутри салона, и ты вытащишь чемодан сама.
– Please, пап.
Она тянет рукав своей сатиновой летной куртки «бомбер». Смотрит на маленькое пятно от шоколада на белой манжете. Морщит нос.
– Надо было отдать куртку в химчистку.
Достает свой айфон, его бежевый чехол будто сливается с кожей ее руки. Она быстро просматривает, что успело произойти в социальных сетях, а он смотрит на ее профиль, где ее лоб, чуть широковатый нос и острый подбородок составляют такую гармоничную линию, которую могла создать лишь доброжелательная природа, одно из немногочисленных доказательств существования доброты.
Ее недавно подстриженные светлые и прямые волосы, более густые, чем у мамы Ребекки, лежат на плечах.
– Юлия и София уже внутри, – говорит она. – Я должна идти.
У него к ней тысячи призывов. Будь осторожна, не напивайся одна с незнакомыми парнями, вообще не напивайся допьяна, не пей лучше совсем ничего и уж точно никаких наркотиков. Но для всех этих призывов уже поздно, она такая, какая она есть, и будет делать то, что хочет, и он ей доверяет, он дал ей себя убедить и сам убедил потом Ребекку, что дочь надо отпустить на недельку с лучшими друзьями на Мальорку, всего на одну неделю, чтобы отпраздновать летние каникулы, хорошие оценки и забыть на короткое время, что скоро, слишком скоро, снова начнется учебный год.
В гимназии. Курс дизайна. Неважно, есть у нее талант или нет.
– Мы должны ей верить, полагаться на нее.
– Ей еще не хватает ума, и тебе это прекрасно известно.
Будь осторожна.
Но он ничего этого не говорит, только смотрит на нее, а она почувствовала это в его молчании и повернулась к нему.
– Что?
– Ничего.
– Ты хочешь поучить меня жизни?
– Призывать тебя делать то и не делать это? Да, хочу, но не буду. Я хочу пожелать тебе одну вещь, и это, – он дает словам время повисеть в воздухе, видит ее гримасу и продолжает, – чтобы ты провела время как можно веселее.
Она улыбается, тянется к нему, обнимает его, и ее тело и твердое, и мягкое одновременно, еще не тело взрослого и уже не ребенка, а какого-то иного, живого и свободного существа, которое пытается найти свою форму.
Он тоже ее обнимает. Осторожно. Как он всегда это делал и всегда будет делать. Шепчет «иди уже» прямо ей в ухо, она отодвигается, подпрыгивает сидя, переполненная ожиданием, чистой радостью жизни в начале пути.
Он ей завидует, хочет стать ею, никогда таким не был. Она – улучшенная версия его самого во всех отношениях, у нее есть талант к жизни, которого у него нет.
Он открывает свою дверь, и дождь превращается в грохот. Косые порывы ветра забрасывают в машину капли дождя, холодят щеки, он выходит, достает чемодан из багажника и чувствует, что рубашка и джинсы совершенно промокли за эти несколько секунд.
Он ставит большой черный чемодан рядом с ее дверью, стучит в стекло и бежит обратно вокруг машины, залезает в салон, прячась от дождя, она над ним смеется.
– Не грусти.
– Я не грущу.
– Ты выглядишь как грустный мокрый пес.
Он хочет спросить, не забыла ли она паспорт, кредитную карту, деньги, но она бы обиделась, если бы он спросил, и, вместо вопросов, он велит ей посмотреть за солнцезащитным козырьком.
– Мне надо идти. Чемодан промокнет.
– Успеешь. Делай, что говорю.
Она догадывается, что будет, шарит за сеточкой. Достает белый конверт с логотипом страхового агентства If, открывает и радостно вопит, увидев шесть коричнево-желтых купюр по пятьдесят евро.
– Маме только не говори.
– Promise[12].
Она снова быстренько его обнимает. Открывает дверь.
– Подожди, постой, – говорит он.
Он достает свой мобильник и делает то, чего не делал никогда, – фотографирует ее, как бы воруя ее изображение, ее лицо на фоне стены дождя.
Она останавливается, будто вспоминает что-то важное.
– Хочешь зайти внутрь?
– Я знаю, ты этого не хочешь.
– Я просто хочу немного private space[13], папа.
– Ничего, это нормально, – говорит он.
– Точно?
У меня есть только ты, – хочется ему сказать. Ты – моя единственная дочь.
Мой единственный ребенок.
Будь осторожна, – хочется ему крикнуть, – будь осторожна. Твоя мама права, это чистое сумасшествие, вся эта поездка – идиотская идея.
Вкус мяты.
Запах победного дождя. Деньги, желейные рыбки.
Она вышла из машины, бежит, толкая чемодан на колесиках впереди себя и держа в руках рюкзак, торопится в пасть вращающейся двери.
Легкие снежинки падают в свете уличных фонарей. Полосатый сине-красный комбинезон Эммы мешает ее движениям, она разгорячилась и устала, и еще теплее становится ее лоб, когда она заходит в магазинчик Seven-Eleven, где Йорг, вялый полумексиканец, стоит за кассой рядом с сосисками, круассанами, шоколадными маффинами и жестким треугольным хлебом, бумажным на вкус.
Она тянется к прилавку, кладет «Твикс» подальше от себя и поближе к продавцу, отходит, чтобы видеть Йорга, который что-то говорит, но эти слова ничего не значат даже в этот момент, когда их произносят, они исчезают, забываются, становятся недосягаемыми для того, кто попытается их вспомнить.
Эмма забирает «Твикс» после того, как Тим заплатил за шоколадные батончики. Потом они садятся у окна на высокие табуреты, рядом с пакетами обычного молока, безлактозного, сои и молока средней жирности, она открывает упаковку и протягивает один из шоколадных батончиков ему.
– Один папе, – говорит она. – Один Эмме.
На улице идет снег, темно, как бывает только в феврале, на часах четыре, и так они иногда делают, он и Эмма, останавливаются у магазинчика Seven-Eleven, делят одну упаковку «Твикса» на двоих, сидят у большой стеклянной витрины и чувствуют течение времени, когда весь мир принадлежит только им двоим и в то же время ускользает от них.
Тим надеется, что ему не придется применять силу сверх меры. Лучше было бы вообще не прибегать к насилию, но мелкие жулики, наживающиеся на лодках, редко обладают таким умом, чтобы до них сразу доходило, что игра проиграна и надо делать так, как он говорит.
Часы на приборной доске в машине показывают десять минут шестого, и снаружи бушует пекло. Он припарковался на широком тротуаре возле отеля Marítimo. По одну сторону, за пальмами, которые делят шесть рядов движения на две части, видны мачты яхт с колышущимися вымпелами. Команды торопятся загрузиться всем необходимым прежде, чем появятся владельцы яхт, чтобы отправиться в Таормину ради high life[14], в Ибицу ради клубов и наркотиков, или на Ривьеру, просто для разнообразия.
По другую сторону находится отель Hotel Iberostar Gold и зеркальный холл ночного клуба «Опиум». Кто-то из обслуги приклеивает пластик на афишу с именем вечернего диджея.
Три тысячи гостей принимает клуб «Опиум», а его дискотекой раньше владел Серхио Хенер, прирожденный игрок, ставший «королем развлечений», и его империя приносила ему в разгар сезона миллион евро в день. По его приказу именно в «Опиуме» подставили полицейских, которых он приглашал по воскресеньям. Серхио получил в свое распоряжение кадры, на которых полицейские пользовались бесплатно услугами проституток и употребляли кокаин, тот, что был в клубе, либо кокаин, конфискованный ими самими. Благодаря этим записям полиция вела себя так, как хотелось Серхио. Иногда находили трупы тех, кто мог быть его конкурентом. Трупы плавали лицами вниз, чтобы видны были проломленные черепа.
Тим закрывает глаза. Снова открывает.
Серхио Хенер сидит в камере предварительного заключения в Астурии, его перевели туда с острова потому, что его люди угрожали свидетелям. Хенер хотел стать «аристократом», но аристократами на этом острове могли быть только члены старых дворянских семей и династии владельцев отелей.
Красный «Форд Фиеста» останавливается у стоянки яхт, и из машины вылезает датчанин, которого ждет Тим. Его зовут Микель Андерсен, высокий и жилистый, преступник-неудачник, отсидевший только что пять лет на Оденсе за страховые мошенничества и нанесение телесных повреждений. Микель осматривается, констатирует, что за ним никто не увязался, и проходит на яхтенную стоянку. Он направляется вдоль пирса к яхте, купленной им на деньги, которые он обманом выманил у семьи немецкого зубного врача из Касселя, продав им другую яхту, существовавшую только виртуально в шикарном анонсе. Цена была низкой, но не настолько, чтобы скупердяй из Касселя заподозрил неладное, он просто купил яхту, не глядя. Тим открывает дверь машины. Достает из бардачка белый конверт, засовывает в задний карман ручку и переходит широкую дорогу вдоль гавани. Заходит на территорию стоянки. Молодая девушка в будке охраны не обращает на него ни малейшего внимания. Он прилично одет в синие брюки чинос и выглаженную белую рубашку, она наверняка думает, что он владелец одной из яхт. Он кивает шкиперам на огромной выкрашенной золотой краской яхте, перешагивает толстый шланг, чувствует запах гнили из мусорных ящиков и катера, на котором ассенизационный бак либо переполнен, либо испорчен.
Датчанин сворачивает налево, на боковой пирс, вдоль которого стоит длинный ряд парусников, и перепрыгивает на палубу двухмачтовика.
Тим смотрит на яхты. Молодая девушка драит палубу на корме, пожилой испанец сидит на парусном судне и чинит насос. Эти двое, пожалуй, могут услышать крики датчанина, но ничего не станут предпринимать. Здесь никто не звонит в полицию без надобности, а чужие проблемы никогда не станут твоими.
Тим останавливается у яхты датчанина. Раздумывает, стоит ли ему шагнуть на белую пластмассовую палубу и войти в каюту, но остается на причале и громко кричит куда-то внутрь судна: «Микель Андерсен, ты там?»
В каюте тишина.
– Дантист хочет свои деньги обратно.
Тим ожидает появления пистолетного дула, но вместо этого на палубу поднимается датчанин.
– А ты, черт побери, кто такой?
Те двое на соседних судах замерли, выжидающе смотрят.
– Я друг зубного врача, – говорит Тим. – Того, кто заплатил тебе за яхту и остался без нее. Он хочет свои деньги прямо сейчас.
Микель Андерсен делает шаг вперед, смотрит на него своими запавшими глазами, пытается принять угрожающий вид, но, когда это не производит никакого эффекта, отступает назад, и Тим перешагивает на судно, делая большой шаг, не прыжок.
Он открывает белый конверт, достает документы, протягивает датчанину.
– Подписывай.
– А что это?
– Это документы передачи собственности. Ты переписываешь яхту на стоматолога, потому что я подозреваю, что у тебя в каюте не спрятаны триста тысяч евро.
– Никогда. Я ничего не подпишу.
– Нет?
– Нет, это мой корабль.
Тим отбрасывает бумаги в сторону, делает быстрый выпад вперед и опускает кулак прямо на голову Микеля Андерсена, ловя себя на том, что чувствует облегчение, ему нравится бить. Кровь изо рта датчанина брызнула тонкой струйкой, кончик его языка показался между зубами, он покачнулся назад, как бы пошарил рукой в воздухе и упал на сине-белые полосатые подушки на сиденьях возле штурвала.
– Не загадь тут все кровью, – говорит Тим, – потому что это судно больше не твое.
Кровь течет изо рта Микеля Андерсена. Он смотрит на Тима, прикидывает, стоит ли сопротивляться, но вроде понимает, что это конец пути, тупик именно в случае с этой яхтой, именно с этой жульнической бизнес-идеей.
– Или ты выберешь волокиту с адвокатами, полицией и прокуратурой? Я могу превратить твою жизнь в такой ад, что ты затоскуешь по тюремным камерам в Оденсе, где тебя трахали в задницу.
Людей на других яхтах больше не видно, солнце палит еще жарче, пот стекает по спине, Тим достает из заднего кармана ручку, протягивает ее датчанину, который берет ее и подписывает пять скрепленных бумаг. Потом отдает их Тиму.
– Ты чему-нибудь научился? – спрашивает Тим и кладет бумаги в конверт.
– Что?
– Чему-нибудь это тебя научило?
– Что на это ответить?
– А мне откуда знать? Даю тебе полчаса на то, чтобы исчезнуть.
Тим поворачивается, поднимается на пристань, идет к машине, снова пересекая магистраль Маритимо.
Он включает кондиционер, потому что солнце успело превратить салон машины в печь крематория, тянется к месту пассажира, опускает солнцезащитные шторки и достает один из распечатанных снимков, засунутых за сеточку. Он держит карточку в руке, но не хочет смотреть на изображение, нет сил, и он переводит взгляд на пирс, куда только что причалили огромные катамараны. На берег вываливаются люди, пьяные, их тошнит, а тем временем пассажиры вечерних рейсов лениво ждут посадки в черной тени пальм, и тогда Тим делает вдох.
Глубокий вдох.
Датчанин идет вдоль пирса, на спине большая в форме мешка сумка, в руках наполненные до самого верха пакеты. Тим отправляет эсэмэску Вильсону, начальнику частного сыскного бюро Heidegger Private Investigators.
«All taken care of»[15].
«Good. Don’t forget about tonight»[16].
Он уже забыл. Что же будет вечером? Придется переспросить.
«What?»[17]
«You know. Duty time»[18].
Тим даже не пытается вспомнить, о чем речь, память редко приносит хорошее, а рядом по тротуару идут круизные пассажиры в ярких цветастых платьях и больших шортах. Дверь в клуб «Опиум» уже открыта, и мужчина протирает билетную стойку, покрытую черным лаком. Тим смотрит на карточку в руке, но не на снимок, а читает текст на обороте, что он уже и так много раз проделывал раньше.
! FALTANT! Has vist aquesta noia?