Тонкие подошвы его ботинок утопали в слякотной почве. Но тот факт, что ему каждый раз удавалось удержаться, заставлял его чрезмерно гордиться собой. Единичные порывы ветра обдавали холодной сыростью затылок и заставляли его зябнуть. Когда Виктор наконец добрался в город-резиденцию, у него дрожали колени от напряжения.
У понтонного моста ему пришлось подождать, пока поднятые пролеты снова опустят, после того как проплывет небольшой пароход, затем он перебрался через Рейн, заплатил два пфеннига мостового сбора и, в конце концов, оказался на территории Кобленца.
Облачный покров рассеялся.
Виктор замешкался.
В последний раз он бросил взгляд на своенравный монумент на вершине скалы, грубые, неоштукатуренные стены которого с приходом дня постепенно обретали очертания.
В течение двух лет Эренбрайтштайн был для него тюрьмой; это окантованное свидетельство прусской власти на западе империи с длинными лабиринтами из коридоров, мостов, путей снабжения, казарм, жилых помещений, мастерских и оружейных казематов, стен шириной в метр, траншей и ворот. Там он отбывал наказание за дуэль, которой хотел бы избежать и, более того, злополучный исход которой и возвел его в ранг осужденного преступника. По крайней мере, он получил привилегии отбывать наказание в крепости возле Кобленца, вдали от Берлина и угнетающих воспоминаний, которые Виктор связывал со своим родным городом.
Он услышал крики и смех, гудок корабля, лай собаки. Мир снова обрел для него свой язык, даже по-зимнему холодный воздух был для него оживляющим.
Виктор пошел уверенной походкой. Казалось, что ноги несут его все быстрее, и внезапное ощущение счастья разлилось в голове и во всем теле. Однако, несмотря на эту зарождавшуюся эйфорию, Виктор прекрасно понимал, что вновь обретенная свобода таит в себе не только бесконечные возможности, но и определенную опасность. И с таким же волевым настроем, с которым он собирался начать свое будущее, он должен был примириться со своим прошлым.
Виктор дошел до двухэтажного массивного каменного здания вокзала в Кобленце. От быстрой ходьбы он согрелся, несмотря на то, что с каждым выдохом изо рта вылетало туманное облачко. Виктор купил билет и присел на лавочку в зале ожидания. До отправления поезда оставался целый час.
В углу большого здания он заметил автомат, у которого возились двое детей, по всей вероятности брат и сестра. Заметно скучавшая гувернантка сидела рядом, углубившись в чтение. Казалось, что между детьми завязалась настоящая битва за содержимое автомата, причем девочка ничем не уступала брату. Наконец, она, ликуя, получила в руки плитку. Виктор с интересом отметил, что это был шоколад. С трофеем в руке девочка начала убегать от мальчишки, который сперва очень удивился, а потом стал ее преследовать.
Виктор не мог сдержать любопытства. Его всегда интересовали автоматы, и этот был достаточно новый. Он встал и как бы невзначай начал рассматривать аппарат. Кельнское предприятие «Штольверк» уже много лет славилось своим шоколадом и новейшими технологиями, к тому же поставляло автоматы собственного производства по всему миру. В них, среди прочего, продавалось мыло, а также железнодорожные билеты на вокзалах.
Чугунный аппарат, окрашенный в серо-голубой цвет, с дорогостоящей золотистой отделкой был Виктору примерно по подбородок. За окаймленным окошком в виде аркады были видны лотки с шоколадными плитками. Над ними была прорезь для монет, а на эмалированной табличке был расписан механизм действий. Одна плитка стоила 10 пфеннигов. Виктор быстро рассчитал стоимость находящихся внутри шоколадных плиток и понял, насколько выгодной является такая торговля для фабрики «Штольверк». Хотя он и не стал покупать шоколадку, его талант изобретателя получил импульс. Возвращаясь на свое место, он уже отшлифовывал в уме подобную конструкцию.
Как только он обоснуется на своей новой родине и найдет себе пристанище, то сразу приступит к проекту. С этими мыслями он достал из кармана брюк скомканный листок бумаги, на котором был написан адрес: Эдгар Нольд, Зильбербургштрассе, Штутгарт.
Виктору и в голову бы не пришло сразу после освобождения попытать счастья в Штутгарте, но с тех пор как его сокамерник всерьез порекомендовал ему южно-немецкую резиденцию, она не выходила у него из головы. Штутгарт производил впечатление развивающегося города и, следовательно, открывал предположительно хорошие возможности на рынке труда, к тому же он находился достаточно далеко от Берлина, что обещало необременительное начало. В любом случае никто бы и подумать не мог, что он туда отправится.
Несколько дней назад сокамерник дал ему адрес своего дальнего родственника, Эдгара Нольда, с которым он мог связаться по прибытии. Так что ему было бы не так сложно стать на ноги в чужом городе.
Наконец поезд прибыл, дав громкий сигнал, и остановился под пронзительный звук тормозов – стальной гигант в окружении пара и клубов дыма. Пассажиры выходили из купе первого класса. Женщины закутывались в теплые платки и длинные пальто, мужчины надвигали шляпы на лоб. Некоторые дамы были одеты в дорогие меха; они прятали руки в пушистые муфты, пока служащие занимались их багажом и открывали зонты, чтобы укрыть своих господ от непогоды. Из остальных вагонов выходили менее обеспеченные пассажиры, которые сами несли свои сумки и чемоданы онемевшими от холода руками. Люди быстро направлялись к выходу.
Виктор вышел из здания вокзала и стал на перрон. Он терпеливо ждал, пока толпа пассажиров распределится по вагонам. Разместив свой багаж в купе третьего класса, он присел на деревянную скамью и сквозь запотевшее окно наблюдал за движением на перроне.
Наконец двери закрылись. Издав громкий свист, поезд медленно отправился в путь.
У Виктора началась новая жизнь.
Глава 3
Зеленая жидкость соблазнительно светилась. В каждом из трех чашеобразных хрустальных бокалов, стоявших на столе, отражался абсент, и при сумеречном свете догорающих свечей создавалась неповторимая атмосфера французского heure verte[1].
Таким же непринужденным было и настроение троих молодых мужчин, собравшихся этим вечером, чтобы соблюсти довольно недешевый ритуал, который уже много лет объединял их.
Первую бутылку вермута привез Эдгар Нольд из поездки в Париж, находясь под впечатлением от той холеной небрежности, с которой французы проводят свою церемонию под названием «Зеленый час». С тех пор его чувственная натура сдалась перед шармом травяного напитка, наслаждение от которого обещало не только наличие приличной доли хмеля. Каждый раз его охватывало ощущение некоего парения над предметами, уносившее прочь гнев и огорчения. А их было немало: все его мысли и переживания были только о том, что его живопись не пользовалась успехом. Если бы только ему не было так сложно переносить на полотно естественные пейзажи или писать портреты. И то и другое пользовалось спросом и хорошо оплачивалось среди уважаемых семей Штутгарта, однако его талант заключался не в банальном изображении действительности и не в создании зеркальных изображений самовлюбленной элиты, которые бы выгодно смотрелись. Вместо этого он уже некоторое время занимался изысканными узорами и замысловатыми цветочными мотивами, которые выглядели жизнерадостно и легко, а не громоздко и напыщенно. Разумеется, что деньги таким образом ему не удавалось заработать, однако Эдгар верил в свой талант. Несколько раз он бывал в Мюнхене, где как раз сформировалось новое поколение художников, там он встретил единомышленников и попытался устроиться в «Югенд» иллюстратором. Этот журнал появился еще семь лет назад и стал достаточно популярным. Эдгара очень задел тот факт, что ему вежливо, однако недвусмысленно отказали: его картины слишком старомодны. Нольд больше ничего не понимал: для Штутгарта он был слишком современен, для Мюнхена – слишком консервативен.
Затем несколько месяцев назад его вновь занесло во французскую столицу. Его отец очень неохотно оплатил ему билеты и оскорбительно упрекнул Эдгара в том, что тот в свои почти двадцать восемь лет зависит от его пособий. Однако именно эта поездка стала тем самым решающим пазлом, Эдгар наконец отчетливо увидел свое будущее. Во время многочисленных прогулок по Парижу он изучал рекламные плакаты, которые повсюду были развешены на стенах и на столбах для объявлений и рекламировали все, что угодно, – сигары или ликер, специальные магазины товаров для мужчин, книжные магазины, оперу, театры или развлекательные заведения, такие как «Мулен Руж». В магазинах художественных изделий он увидел плакаты прошлых лет и был очарован упрощенным языком форм Анри де Тулуз-Лотрека и красочными эскизами Жюля Шере.
Когда спустя несколько напряженных дней Эдгар вернулся домой, то принял решение: он будет заниматься плакатной живописью и оформлением упаковок. Между тем к нему в руки попал экземпляр книги Бруно Фольгера «Учебник современной предпринимательской пропаганды». С тех пор он пытался копировать иллюстрации из этой книги и развивать свой собственный стиль, в надежде стать на ноги в области рекламы и, наконец, покончить с финансовыми трудностями. Рано или поздно должен был случиться прорыв.
Тихое дребезжание прервало грустные мысли Эдгара и вернуло его к действительности.
Он быстро провел рукой по светло-коричневым локонам и посмотрел на Макса, сидящего рядом с ним. Тот как раз положил серебряную ложечку с прорезью на один из бокалов и разместил на ней кусочек сахара.
Они знали друг друга с пеленок – сыновья состоятельных предпринимателей, чьи семьи с давних лет были дружны. Макс – наследник успешного хозяина машиностроительной фабрики Эбингера, Альбрехт фон Браун – потомок влиятельного в то время банкира в Штутгарте, и он сам – художник и представитель богемы, чей отец, с унизительным непониманием относившийся к художественным амбициям своего сына, владел переживавшим с недавних пор не лучшие времена мыловаренным заводом.
Макс подмигнул ему.
Эдгар также подвинул к себе бокал и ложку для абсента и взял кусочек сахара. Самое время для мужчин поподтрунивать друг над другом, чтобы снять напряжение.
– Ну что, Эбингер, я слышал, ты скоро сможешь получить наследство своего старика? – спросил он своего друга и поставил серебряную ложку таким же образом, как и тот прежде.
– Разве что лет через сто!
– Да ладно. Может, через пятьдесят?
– Довольно уже, Нольд, – обратился добряк Альбрехт, который так же, как и все, занимался своим реквизитом для абсента. – Мы же все знаем, что Макс ничего не смыслит в вязальных машинах. И что старик, так или иначе, покинет фабрику не раньше, чем уйдет в могилу.
– Ты мог бы хорошо устроиться, Эбингер, – сказал Эдгар. – Поставь себе письменный стол и продолжай дело своего старика. А ты тем временем не устаешь резвиться со служанками Штутгарта.
– Да он не в себе, – сказал Альбрехт и подвинул свой приготовленный бокал под один из четырех металлических кранов стеклянного абсентного фонтана, стоявшего в центре стола.
– И уже давно! – иронично ответил Макс.
– Тогда тебе следует подумать о том, чтобы попытать счастья в Берлине или в Мюнхене. Там сочные, дерзкие и безотказные девушки.
– Я поеду в Италию, – сказал Макс.
– Ради девочек? – переспросил Альбрехт, действительно удивившись.
– Разумеется, ради девочек! – с ноткой сарказма парировал Макс.
– Это и правда уже интересно, Эбингер, – воскликнул Эдгар. – Италия. Твой старик тебя отпустит?
– Это мое решение, не его.
– И как долго ты будешь путешествовать?
– Еще не знаю. Несколько недель, может быть, несколько месяцев.
Эдгар одобрительно присвистнул.
– Смотри-ка, а я и не знал. Твой отец как раз всем рассказывает, что ты займешься делами предприятия. Ни о какой длительной поездке и речи не было.
– Он еще ничего об этом не знает.
Альбрехт удивленно хмыкнул, пока Макс пододвигал свой бокал под абсентный фонтан и аккуратно открывал один из маленьких краников.
Ледяная вода медленно капала на кусочек сахара и стекала сквозь отверстия серебряной ложечки в стоящий внизу бокал с высокопроцентным абсентом. Затем в бокал вставлялась ложка, которая и превращала исходный зеленоватый цвет травяного напитка в молочно-белую жидкость.
– Зеленая фея просыпается! – восторженно выкрикнул Альбрехт. – Она определенно очень красивая, и она точно женщина, Эбингер. Это уж точно твоя стихия!
В этот момент он открыл краник над своим бокалом и с наслаждением наблюдал, как там оживает Зеленая фея.
– Однако не думайте, что я разочаровался в женщинах, – добавил Альбрехт весьма многозначительно. – Совсем наоборот.
Он посмотрел на друзей.
– Ну же, рассказывай! – подбодрил его Эдгар, закручивая свой краник.
– Мы ее знаем? – спросил Макс, в глазах которого читалось облегчение, что разговор был уже не только о его планах на будущее.
– Дочь Ротмана. – В голосе Альбрехта отчетливо была слышна нотка триумфа.
– Юдит Ротман? Ты серьезно? – Макс удивленно посмотрел на Альбрехта и недоверчиво покачал головой. – Кто бы мог подумать?
Альбрехт довольно пил маленькими глотками из своего бокала.
– Хорошенькая крошка, – констатировал Эдгар. – Золотистые локоны и синие глаза. Смесь кобальта и ультрамарина. А фигура просто удивительная…
Он сделал волнистое движение рукой, обрисовывая ее фигуру, в то время как Макс не мог удержаться, чтобы не сделать едкого намека в отношении малопривлекательного Альбрехта:
– Когда речь идет о деньгах, женщины не очень переборчивы.
– Ее отец и сам довольно состоятельный, не в этом дело, – обиженно ответил Альбрехт.
– Дело всегда в этом, – возразил Макс.
– Не обращай внимания на Эбингера, – примирительно сказал Эдгар и поднял бокал. – Давайте выпьем абсент за эту новость!
– Абсент мы пьем за нашу мужскую компанию, друзья, – настаивал Макс.
– Да, Эбингер, женитьба не для тебя, – возразил Альбрехт все еще немного обиженно. – Одной девушки тебе хватило бы максимум на неделю.
– Ну, если речь о малышке Ротман, то, может, и на две, – насмешливо ответил Макс.
Альбрехт фыркнул.
– Может, хватит уже? – поинтересовался Эдгар, стараясь сгладить ситуацию.
– Это еще не решено. – Альбрехт выпил залпом содержимое своего бокала.
– Но ты же уже попросил ее руки, не так ли? – переспросил Эдгар.
– Не лично. Мой отец разговаривал с ее отцом. Они все и решили.
– Ну, тогда уже ничего не может поменяться. Мы с тобой! – Эдгар искренне радовался за друга.
– Разве невеста в таких делах не имеет права выбора? – В голосе Макса послышались едкие нотки.
– Да ты ревнуешь, Эбингер? – с удивлением спросил Эдгар. Он смотрел то на темноволосого, атлетически сложенного Макса, то на бледного, пышнотелого Альбрехта.
Макс в ответ лишь приподнял бровь.
– Знаете, что, – констатировал Альбрехт, – такие важные дела решают мужчины. И так было во все времена. Женщина решения не принимает, ее разум не создан для… для настолько важных решений.
– Я бы так не сказал, – возразил Макс.
– Говорят, что Юдит Ротман довольно своенравна и требовательна. Поэтому вполне возможно, что последнее слово еще не сказано, – отметил Эдгар.
Альбрехт, которому второй бокал абсента постепенно стал ударять в голову, неожиданно рассмеялся:
– Эх, ребята. В этот раз моя очередь, даже если вы и сомневаетесь, привести в свой дом малышку Ротман! Ее старик уже обучил дочь всем необходимым манерам. А в вашем распоряжении остальные девушки Штутгарта. А в твоем, Макс, и вовсе темпераментные итальянки, если из твоих планов по поводу поездки что-то выйдет.
Макс что-то помешивал в своем бокале и сделал вид, что не услышал это замечание.
– Ладно, Альбрехт. Макс равнодушен к Юдит Ротман, у него есть другие варианты… – Эдгар попытался направить разговор в мирное русло. – Он же не такой глупый, чтобы связываться с девственницей. В таком случае он мог бы в мгновение ока оказаться женатым. А это же для тебя преддверие ада, не так ли, Эбингер?