– Вы не передумали? – спросил Филипп, опоясываясь мечом.
– Нет. И ответ мой будет неизменен, даже если вы спросите меня об этом в четвёртый раз, – добавил аббат.
– Жаль, что вам придётся претерпеть всё это, отец, – сказал Сент-Нуар, усмехнувшись сквозь зубы, – Но я благодарен вам за помощь.
– Не стоит благодарности. Возможно, вы ещё пожалеете о том, что я с вами.
Монастырь остался позади, а с ним приор и группа дрожащих монахов в белых одеяниях, вышедших проводить аббата в час, когда солнечные лучи ещё не успели упасть на дорогу. К путешественникам присоединился и молодой новиций, которому поручено было опекать и охранять в дороге старого аббата, хотя судя по тщедушному виду юноши, ему вряд ли случалось ранее покидать стены монастыря, и казалось, что его самого придётся защищать в пути чуть ли не от каждой мошки. В кожаной сумке юноша вёз с собой пучок травок для заживления ран, от боли в ногах, от коросты и прочих дорожных неприятностей; он цеплялся за узду коня своего наставника так отчаянно, будто прикосновение к этим ремешкам придавало ему сил. Аэлис чуть не рассмеялась, когда, напуганный громким ржанием коня, юноша споткнулся и упал ничком. Все его тщательно увязанные травы разлетелись по земле, и конь прошёлся по ним копытами, запачкав глиной. Новиций встал и растерянно оглянулся на своего аббата, а Л’Аршёвек тут же принялся с удовольствием над ним подшучивать:
– Мой добрый frater Рауль, я же говорил вам, что ни к чему брать с собой в графство Першское столько трав. В конце концов, – продолжал он, поглядывая искоса на Сент-Нуара, – оттуда либо вернёшься живым, либо уж никогда не вернёшься. И тут никакие снадобья не помогут.
– Аршёвек! – воскликнул аббат, едва сдерживая гнев, – Оставьте моего новиция в покое. Как вам не стыдно!
– Excusatio, дорогой аббат. Близость к замку наших добрых соседей Суйеров наполняет моё сердце радостью и заставляет умолкнуть столь часто звучащий в моей душе глас осмотрительности, – ответил Луи с ироническим блеском в глазах.
– Осмотрительность в вашей душе, Аршёвек, не назовёшь частым гостем, – проворчал аббат.
– Досточтимый аббат…
– Помолчите! – воскликнул Сент-Нуар. – Мы уже почти приехали. Приберегите пыл на будущее. Нам ещё найдётся, о чём поговорить, не беспокойтесь.
Хмурый патриарх, возглавлявший кавалькаду, обернулся на своих спутников, и, глядя на него, они заметно приуныли. Озэр не проронил ни слова с тех пор, как они выехали из Мон-Фруа, а теперь смолкли и все остальные. Не было слышно ничего, кроме глухого стука подков по бурой земле и шуршания приминаемой травы. Аэлис не смогла сдержать дрожи, когда силуэт Суйерского замка вдруг показался за поворотом.
Долина, по которой ехали всадники, имела вид обычный для графства, выросшего вокруг железных, медных и соляных приисков. То тут, то там в унылой дали возвышались красноватые холмы и тёмные трубы, из которых валили дым и пар от кузен и плавильных котлов. Не было ни засеянных полей, ни огородов, ни садов, ни сосновых рощ, а деревья, росшие по одну сторону дороги, скорее напоминали забор из голых стволов, где путнику негде было укрыться от дождя и от солнца. И именно тут, посреди чёрной равнины, на самом высоком холме, который только нашёлся в округе, и поселилось семейство Суйеров. Аэлис перекрестилась, подумав, что ад, вероятно, смахивает на это место. Однако она вынуждена была отметить для себя, что замок Суйеров с виду куда более внушителен, чем Сент-Нуар, хотя бы потому, что на подходе к нему приходилось принуждать коней карабкаться по крутой узкой тропе, и нужно было задрать голову, чтобы увидеть его надёжно охраняемые высокие каменные стены. Солнце уже стояло высоко, так что можно было оценить мастерство строителей и их познания в военном деле: большую часть дня, благодаря правильной ориентации построек, солнечные лучи должны были бить в глаза тем, кто захотел бы взять замок Суйер штурмом, как будто сам Господь был союзником тех, кто жил в нём.
Подъехав к воротам, Сент-Нуар приказал остановиться и громко заявил о своём прибытии:
– Сент-Нуар – Суйеру! Я явился принести соболезнования старому другу в связи с кончиной наследника. Отворите ворота! Я и мои спутники просим гостеприимства.
Озэр и Л’Аршёвек выпрямились в сёдлах, нарочно держа руки на виду, но ни на секунду не расслабляясь и не спуская глаз со стражников, охранявших огромные деревянные ворота. Дул сильный ветер, будто бичом хлеща гору и раздувая плащ Аэлис. Аббат смотрел вперёд, не разжимая губ, а его новиций бормотал молитву с таким видом, будто не надеялся пережить этот день. Сент-Нуар подождал и, видя, что в замке нет никакого движения, пустил своего коня в пляс на месте и обнажил меч. Аэлис задержала дыхание и показала жестами, что хочет что-то сказать, но аббат знаками велел ей молчать. Филипп поднял меч вверх, и лезвие ослепительно блеснуло прежде, чем с размаху вонзиться в глинистую почву чуть не на треть. Протекло несколько нескончаемых мгновений, наконец заскрипели петли, и ворота распахнулись. Глуховатый тусклый голос приветствовал их из полумрака внутреннего двора крепости.
– Всегда спокойнее видеть вас безоружным, Филипп. Спасибо, что пришли утешить меня в ужасном испытании, ниспосланном мне Господом.
– Ваши посланцы в точности повторили ваши слова, а я выполнил вашу волю, – сказал Сент-Нуар, твёрдо взглянув в глаза собеседнику.
Аэлис никогда не видела своего отца таким неприветливым, точнее, никогда его взгляд не был таким непроницаемым, будто сам он стал человеком-крепостью, несгибаемой и неприступной для чужой воли. Она почувствовала гордость за него, а собеседник, напротив, показался ей самым отвратительным старикашкой, какого она видела в жизни, кроме, разве что, прокажённых, которые в праздники толпились у сентнуарской часовни, выпрашивая милостыню. У этого не было гнойных язв на руках, и он не закрывал лица капюшоном, но кожа его напоминала сморщеный пергамент цвета миндального молока. На увядшем лице старика, словно на искорёженной маске, едва угадывалось смутное сходство с мягкими чертами его покойного сына Жиля. Кожа Жиля была мягкой и розовой, а кожа отца казалась жёсткой и холодной. Его губы и глаза – единственные цветные пятна на лице – отличались неприятным красноватым оттенком. Казалось, что кровь приливает к ним сильнее, что без сомнения указывало на чувственный темперамент. По крайней мере, так говорилось в книгах, запрещённых ей отцом Мартеном, которые Аэлис, однако, с увлечением листала в часы одиночества, отдыхая от прялки и веретена. Она опустила глаза, стараясь не думать об аппетитах этого бледного старца. Неожиданно он вдруг воспрял, будто напитавшись энергией от своих гостей, и приблизился к ним, опираясь на узловатую палку из тёмного дерева.
– Позаботьтесь о лошадях господ! Ну же, бездельники! Что вы стоите? Не позорьте мой дом своей медлительностью! – вскричал он.
Конюхи поспешили взять под уздцы лошадей, а слуги подхватили дорожные сумки и понесли их в покои. Аэлис никогда не видела, чтобы у кого-нибудь было столько слуг. Она знала, что Суйеры могущественнее её отца, но ощущать могущество так осязаемо – совсем не то, что слушать рассказы о нём.
– Прошу вас, – произнёс старик, – войдите в мой дом. Пусть он будет вашим так долго, как пожелаете, – он расхохотался. – Не принимайте этого на свой счёт, аббат. А то вы, пожалуй, можете поймать меня на слове.
– Я никогда не совершил бы такой ошибки, Ришер. Я слишком хорошо вас знаю, – произнёс аббат елейным тоном.
– Ладно, ладно. Вам давно уже не приходится жаловаться вашему доброму покровителю епископу Шартрскому, – перебил его Суйер. – Разве нынешние времена не почитаются у вас за чудо? Между нами наконец наступил мир, благодаря бесконечной милости Господа и ещё более бесконечным трудам его верного аббата. Монастыри вашего ордена растут кругом, как грибы, оплетая землю белой паутиной. А мои советники-священники только и знают, что подносить мне на подпись дарственные на земли и деньги для ордена цистерцианцев. Нет, аббат, жаловаться вам не на что, – повторил старик.
– Архиепископ будет рад узнать о вашей щедрости и богобоязненности. Я прикажу служить больше молебнов за спасение вашей души и душ ваших близких, – мягко ответил аббат. Слова его попали в цель: Суйер заморгал, вспомнив повод, по которому все собрались.
– Оставьте мою душу в покое. Прошу вас отслужить мессу по мальчику в моей часовне, раз уж вы здесь. Если бы это было возможно, я молил бы вас повернуть время вспять и вернуть мне моего единственного наследника. Но раз уж это невозможно, отслужите мессу и помолитесь, – пробормотал Суйер. Его бледная морщинистая кожа чуть потемнела от чувства смутно похожего на боль. Он взглянул на рыцарей, на Сент-Нуара и, наконец, на Аэлис. На лице его появилась гримаса, которая должна была, видимо, означать улыбку. – Ах! Простите мою нелюбезность, милая дева. Я вечно в одиночестве, не привык к компании, тем более, такой приятной, как ваша. Я тут заговорился, а вы стоите в грязи на ветру. Мои слуги о вас позаботятся, – опираясь на посох он сделал жалкую попытку поклониться.
Аэлис не знала, что ответить и ограничилась глубоким преувеличенно почтительным реверансом. Л’Аршёвек пришёл ей на помощь, радостно возгласив:
– Не одна только девушка замёрзла на этом чёртовом ветру. Неужто не найдётся доброго огонька, чтобы просушить наши кости?
Озэр молча посмотрел на него, взглядом как бы говоря: ты безнадёжен. Невозможно было объяснить Луи, когда следует вступать в разговор, а когда лучше воздержаться. Столько раз судьба его зависела от настроения собеседника, но Суйер, похоже, воспринял выступление рыцаря доброжелательно.
– Экий храбрец! И не удивительно: ведь он из вашей свиты, Сент-Нуар. Однако голову бы дал на отсечение, что это придворный шут, судя по его щегольскому наряду. Как бы то ни было, он прав. Пойдём в гостиную, там у камина вы восстановите силы.
И не теряя больше времени на разговоры, все направились в замок.
Глава третья
Глянув в широкое окно второго этажа, Аэлис увидела, как слуги озабоченно снуют туда-сюда по двору замка. Поварята волокли коровьи ляжки, бараньи ножки и огромные корзины из ивовых прутьев, полные яблок и груш. Тем временем эконом вручал кошельки торговцам, только что доставившим продукты. Дверь на кухню была открыта, и можно было разглядеть огромные, разложенные прямо на полу костры, на которых в огромных котлах варились соусы, супы и приправы. Помощники главного повара непрерывно помешивали варево. Мощный аромат кушаний доносился в столовую и щекотал ноздри едоков ещё до того, как блюда подавались на стол. Суйер знал, чем угостить путников после утомительного путешествия, пища и вино прекрасно восстанавливали силы. Теперь служанки торопливо выносили блюда с остатками жареного на вертеле мяса и миски с бульоном, а собаки с наслаждением принялись за кости. В очаге пылал огонь, и изображения воинов со шпалер, висящих на стенах зала, казалось, оживали в его отблесках. Пол устилали не солома и не опилки, а шкуры медведей, волков и неведомых Аэлис животных. Сам Суйер сидел, укутав колени чёрной блестящей шкурой с огромной зловещей мордой, похожей на кошачью, и холодными зелёными глазами.
– Это шкура пантеры, госпожа моя, – сказал старик, видя недоумение Аэлис. – Большой кошки, из тех, что водятся далеко за землями, где сражаются воины Господни. Я купил её у генуэзского торговца в Труа. Он клялся, что когда-то она принадлежала самому Александру. Я не поверил, но заметьте: шерсть до сих пор такая шелковистая, будто жизненные соки всё ещё струятся по её венам. Хотите убедиться?
Суйер взял свой бокал и осушил его одним глотком. Аэлис бросила робкий взгляд на отца. Сент-Нуар сидел в большом деревянном кресле и молча смотрел на хозяина дома. Будто верные тени, Озэр и Луи замерли за спиной своего господина, первый – выпрямившись, держа руку на рукояти меча, второй – лениво опираясь о каменную колонну, подпиравшую потолок. Рыцари Ги и Раймонд – гвардейцы Суйера, передавшие грустную весть о судьбе Жиля, – предпочли остаться снаружи, их едва было видно в проёме двери. Аббат сделал несколько шагов и, прежде чем заговорить, соединил кончики пальцев:
– Мы благодарны вам за гостеприимство, Ришер. Теперь, должно быть, пришло время помянуть вашего сына Жиля, – начал он осторожно.
Суйер злобно зыркнул на него своими красными глазками. Старый аббат не нравился ему. Приходилось терпеть святошу ради его покровителя, епископа Шартрского, брата графа Шампанского. Но в своём замке Суйер не позволял распоряжаться посторонним.
– Аббат, я мог бы многое вам напомнить, и в частности, что на поминках по моему сыну ваше дело – сторона. Мы с Сент-Нуаром разберёмся сами. Довольно и того, что я позволил превратить приватную беседу в ярмарочное представление. Так уж будьте любезны молчать, как и положено зрителям.
– Прежде, чем добрый аббат успеет оскорбиться, скажу, что слова ваши мудры, Суйер, – заметил Филипп Сент-Нуарский. – Я желаю выслушать вас и никого более.
– Вид двух мужей, прежде враждовавших, а ныне стремящихся к переговорам, наполняет моё сердце радостью, – пробормотал аббат. – Слава Господу.
– Слава, – отозвались хором все присутствующие. Дрожащий тонкий голос Аэлис прозвучал в диссонанс мужским голосам. Суйер поставил бокал на подлокотник кресла.
– Надо пересмотреть условия договора, – произнёс он невозмутимым тоном. – Вы должны увеличить приданое, Сент-Нуар. Выдать дочь замуж за наследника и за сеньора – не одно и то же.
– Я готов, – быстро ответил Филипп, – но земля, которую вы передали нам в дар при помолвке, останется за нами. Вряд ли эти болота для вас такая уж большая потеря, – добавил он, не скрывая иронии. И искоса глянув на Аэлис, закончил, – И не думаю, что злоупотреблю вашей щедростью, если попрошу назначить те земли, что граничат с монастырскими и с моими пшеничными полями, вдовьей долей Аэлис.
– Вы сами знаете, что просите слишком многого! Иначе к чему взывать к моей щедрости, – воскликнул Суйер, стукнув кулаком по столу. Никто и подумать не мог, что в нём столько энергии. Озэр едва заметно шевельнулся, а Луи отошёл от колонны. – Я вам говорю, что девчонка станет госпожой в этом замке. После моей смерти она унаследует всё. Вам ни к чему требовать её вдовью долю, и тем более требовать в этом качестве самые плодородные земли моих владений.
– Но вы ведь не забыли о своём сыне Готье? – мягко напомнил Сент-Нуар.
– Так он духовное лицо! От него толку не больше, чем от евнуха. Не будь на нём сана, стал бы я жертвовать удобным и размеренным образом жизни? – возразил Суйер. – Неужто вы думаете, что я жажду воспитывать малолетку? Кто знает, когда ещё мне достанется такой обед, как тот, что мы ели этим вечером? Слава Богу, есть у меня хорошие слуги, которые смогут кое-как подправить ошибки хозяйки-неумехи.
Сент-Нуар пропустил выпад мимо ушей. Без подобных провокаций не обходятся сложные и порой не слишком дипломатичные переговоры о союзе между семьями. Нельзя было терять голову: на карту поставлено будущее дочери и мир на землях графства. Он улыбнулся, успокаивая собеседника, и продолжал:
– Да, сейчас ваш сын Готье – священник, но кому ведомо, какие сомнения могут охватить и лучшего из слуг христовых, в какое искушение может впасть при виде столь завидного наследства бедный секретарь епископа, вечно пребывающий в шаге от роскоши, в которой купаются наши мудрые правители? Нет, Суйер. – Сент-Нуар откинулся в кресле, чувствуя себя победителем. – Я требую в качестве вдовьей доли те земли, о которых упомянул. Подумайте, ведь речь идёт о предосторожности, которая, окажись она даже и бесполезной, хотя бы успокоит душу отца, пекущегося об интересах дочери. Так не лишайте меня покоя.
– Ну ладно, ладно, – скрепя сердце согласился Суйер и добавил, пожирая глазами Аэлис, – Лучшие в мире земли за самую прекрасную невесту. Кстати, Аэлис – довольно необычное имя, Сент-Нуар. Иностранное, на мой слух.
– Моя первая жена была родом из Окситании. Там это самое обычное имя, – ответил Филипп и невольно стиснул зубы при воспоминании о Франсуазе.