– А зачем? Вы ведь за последние десять лет не раскрыли ни единой квартирной кражи.
Эрик подумал, что процент раскрытия квартирных краж действительно постыдно низок, но большинство законопослушных граждан все равно подают заявления о кражах. Особенно оружия. А Седер нет. Значит, он еще и не отличается законопослушностью.
– Такое ружье стоит, наверное, около десяти тысяч крон. – Эрик немного отодвинулся обратно, и его голос приобрел такой тон, будто он просто ведет непринужденную беседу.
– Около того, – Седер слегка пожал плечами, словно желая подчеркнуть, что не знает, сколько сейчас стоит Benelli Supernova двенадцатого калибра.
– Довольно большие деньги. Неужели вам не хотелось получить их по страховке? Для получения страховки необходимо подать заявление в полицию.
– У меня нет никаких страховок.
– Вообще никаких? – не смогла сдержаться Фредрика. Седер повернулся к ней.
– Разве это предписано законом?
– Нет, это немного глупо, но не противозаконно.
Седер опять пожал плечами. Затем почесал нос и скрестил руки на груди. Его поза явно давала понять, что он считает эту тему исчерпанной. Эрик был склонен с ним согласиться. Дальше им не продвинуться. Пора снова приближаться к Карлстенам.
– Где вы были вчера? – спросил он опять таким тоном, будто они просто пьют вместе кофе.
Эрик Флудин ударил по бесполезному кофейному автомату. Он сильно нервничал. Допрос пришлось прервать, когда Седер потребовал адвоката. Сам он, естественно, никого предложить не мог, поэтому теперь они ждали, пока до Турсбю доберется общественный защитник. Уехавшая в родительский дом Седера Фредрика только что позвонила и сказала, что пока ни одна из находок не позволяет привязать Седера к преступлению в нескольких километрах от дома. Зато один из криминалистов обнаружил в сарае на окраине его владений шкуру волка. Недавно убитого, поскольку шкура была обработана и натянута на просушке. Фредрика сухо констатировала, что они, наверное, смогут привлечь Седера к судебной ответственности за еще одно нарушение правил охоты, если им не удастся найти что-нибудь другое, после чего она положила трубку. Да еще и кофе нет.
Они не сдвинулись с места. У них есть угроза со стороны Седера и только. Если им не удастся к чему-нибудь его привязать, то придется, в принципе, начинать все по новой. Для Эрика это было первое крупное расследование после назначения. Потерпеть неудачу нельзя, а время идет. Убийца имеет уже около полутора суток преимущества, самые важные двадцать четыре часа миновали с лихвой.
Вероятно, им потребуется помощь.
Ему требуется помощь.
Он мало к кому мог обратиться. Ханса Уландера, начальника полиции Карлстада, он отбросил сразу. Уландер открыто поддерживал конкурента Эрика, Пера Карлссона, когда оба претендовали на должность комиссара уголовной полиции с расширенными полномочиями.
Когда вопрос с назначением решился, первыми словами Уландера, обращенными к Эрику, были: «Посмотрим, что из этого получится». Просить его о помощи всего два месяца спустя нельзя. Кроме того, Уландер в телефонном разговоре уже намекнул на то, что с удовольствием возьмет расследование себе, поскольку сложность требует, как он выразился, «старшинства». Ответственность за расследование осталась за Эриком только благодаря тому, что Анна Бредхольм, начальница полицейского управления лена, ему доверяла – во всяком случае, на тот момент. Но Анна была близкой подругой Пийи, и звонить ей с просьбой о помощи он не хотел. Получилось бы, что он делает карьеру, используя контакты жены. Подобные недоброжелательные слухи уже ходили, и ему никоим образом не хотелось их раздувать. Нет, ему требовался кто-то, никак не замешанный в политических играх Вермланда.
«Не справляться со всем самому вовсе не стыдно», – частенько говорила ему мать. Это, естественно, правда, но какое он создаст о себе впечатление, если при первом же крупном расследовании уже на вторые сутки пригласит кого-нибудь извне? Чтобы догадаться, что подумает Уландер, не требуется быть гением, но вот остальные… Он подорвет собственный авторитет, усложнит себе жизнь. Будет выглядеть слабым.
«Все едино», – подумал он. Если убийства Карлстенов останутся нераскрытыми, он будет выглядеть некомпетентным. Это еще хуже.
Он внутренним зрением увидел маленького мальчика, застреленного в гардеробе.
Пора вызывать на помощь самых лучших.
Ему никогда не бывало трудно смотреть на нее.
Напротив, он обычно любил скользить взглядом по ее губам, носу и щекам, чтобы в итоге остановиться на глазах. Иногда он потихоньку наблюдал за ней в офисе. В том, чтобы стоять и смотреть на нее, когда она этого не осознает, таилось нечто особенное. Чаще всего она, разумеется, чувствовала, что за ней наблюдают, и тогда он поспешно отводил взгляд и пытался изобразить непринужденный вид, но когда он потом смотрел в ее сторону, то замечал, что она улыбается.
Правда, в последнее время перед несчастьем он, к сожалению, ловил в основном ее озадаченный взгляд.
Вот такое развитие претерпели их отношения. В неправильную сторону. Как это получилось, он не знал.
Она собиралась разводиться с Микке, и Торкель надеялся сменить статус любовника на роль спутника жизни. Но этого не случилось. Отнюдь. Они виделись все реже. Она его избегала. Он скучал по ней.
Ему было трудно смириться с тем, что она видела в нем только любовника. Однако теперь он оказался перед еще более трудным испытанием, чем разочарование: ему предпочли другого.
Он больше не мог смотреть на ее лицо.
Вот как сейчас, когда она лежит на диване в гостиной, покрытая шерстяным одеялом в красную крапинку. Как он ни пытается, он видит только белую повязку, закрывающую ее правый глаз и затмевающую любимое лицо. Он знает, что надо встретиться с ней взглядом, но почему-то не может себя заставить. Выпущенная из пистолета пуля разорвала на части ее правое глазное яблоко и зрительный нерв, но, к счастью, прошла настолько косо, что вышла через висок, по словам врачей, не нанеся слишком большой травмы. Однако правый глаз оказался утерян навсегда.
Он встал, чтобы ненадолго отвлечься от повязки. Направился в сторону кухни.
– Хочешь еще кофе?
– Налей себе, – ответила Урсула. – У меня еще есть.
Торкель посмотрел на чашку в руке и почувствовал себя глупо – он почти не прикоснулся к своему кофе. Очевидно ли, что он сбегает? Но повернуть обратно уже нельзя, поэтому он все-таки пошел на кухню.
– Я немного долью, – сказал он, в основном себе.
Голос Урсулы последовал за ним.
– Как себя чувствует Ванья?
Торкель остановился возле стоящей рядом с плитой кофеварки.
На самом деле он не имел представления. В последнее время он не думал ни о ком, кроме Урсулы. Почти не бывал в офисе и, собственно, надеялся, что его команда еще долго не потребуется для каких-либо заданий. Ему хотелось сосредоточиться на Урсуле.
– Думаю, хорошо, – в конце концов ответил он.
– Ты уверен? – в голосе Урсулы чувствовалось сомнение. – Она позавчера заходила. Тогда она казалась довольно подавленной.
Слушая ее слова, Торкель якобы добавлял в чашку несколько капель свежего кофе.
– Мы с ней довольно мало виделись, – признался он. – Я слышал, что у нее какие-то проблемы дома. Но, честно говоря, не знаю.
Ему хотелось сказать: «Я думал в основном о тебе». Он повернул обратно в гостиную и снова сел.
– Да, ты много времени проводил со мной, – сказала Урсула и впервые за долгое время улыбнулась ему. – Я тебе за это очень благодарна, – продолжила она.
Она медленно потянулась и взяла его за руку. Ее рука была теплее обычного. Но такой же мягкой. Он почувствовал, как ему не хватало этого – прикосновения.
Как, оказывается, до смешного мало требовалось. Он постарался сосредоточиться на уцелевшем глазу. Серо-голубая радужная оболочка. Глаз выглядит усталым. Но все равно это она. Там, внутри. На секунду ему удалось забыть о проклятой повязке.
– Ты каждый день навещал меня в больнице и постоянно приходишь сюда. Я очень ценю это, но в то же время… – Урсула засомневалась. – …У меня немного странное чувство.
– Тебе это неприятно?
– Сказать честно?
Она осторожно выпустила его руку и отвернулась от него. Другого ответа Торкелю не требовалось. Но она продолжила, хотя уже все сказала.
– У меня двоякое чувство. Трудность в том, что ты хочешь больше, чем я. Ты заботишься обо мне, а я тебя только разочаровываю.
– Ты меня не разочаровываешь.
– Уже разочаровала. Разве не так?
Торкель кивнул. Она права. Притворяться не имеет смысла. У него так много вопросов. Но один заслоняет все остальные.
Что она делала дома у Себастиана?
То была не просто случайность. В этом он не сомневался.
Он тщательно изучил все протоколы допросов Эллинор Бергквист и Себастиана из полицейского расследования. Они представляли собой 149 плотно исписанных страниц. Из допроса в допрос Эллинор утверждала, что долгое время состояла с Себастианом в интимных любовных отношениях. Они полюбили друг друга с первого взгляда, и он попросил ее переехать к нему. Дальше Эллинор страница за страницей описывала их с Себастианом быт, который больше всего напоминал типичный семейный уклад пятидесятых. Она готовила еду и украшала квартиру, каждую пятницу покупала цветы, а он зарабатывал деньги, приходил домой к накрытому столу и желанному сексу. Так продолжалось месяцами вплоть до того, как он однажды вышвырнул ее и сменил замки, следствием чего и стало то, что она приставила пистолет к глазку на его входной двери. Ее целью было показать Себастиану, что с ней нельзя обращаться как угодно. Она хотела ранить или убить его. Раз за разом она повторяла, что не знала о том, что в квартире находился кто-то еще.
Тот Себастиан Бергман, который представал из этих 149 страниц, Торкеля удивил. Он совершенно не узнавал человека, которого когда-то называл другом и полагал, что все-таки хорошо его знает. Поначалу, прочитав только допросы Эллинор, Торкель не сомневался, что она лжет. Со всей очевидностью следовало, что у нее не все дома. Результат большой судебно-медицинской экспертизы еще не был готов, но Торкель нисколько не сомневался в том, что, когда примерно через месяц начнется судебный процесс, Эллинор приговорят к принудительному психиатрическому лечению.
Однако допросы Себастиана, по большому счету, подтвердили все сказанное ею, хотя он по-другому объяснял, как она оказалась у него дома. Она переехала к нему, чтобы быть в безопасности от Эдварда Хинде, и потом вроде как осталась. Но в остальном он полностью подтвердил ее рассказ. Себастиан, который в принципе никогда не встречался с женщиной больше одного раза, долгое время имел постоянную сожительницу.
Себастиан чувствовал себя очень плохо и выражал во время допросов большое беспокойство, но, тем не менее, ни разу не посетил Урсулу в больнице. Во всяком случае, насколько знал Торкель. Возможно, испытывал слишком большой стыд и был не в силах. Торкель не имел представления. Чтение протоколов допросов только подтвердило то, что он знал и так: он совершенно не понимает Себастиана Бергмана.
Он почувствовал необходимость задать вопрос.
– Себастиан тебя навещал?
– Один раз.
Торкель видел по Урсуле, что ей хочется сменить тему, но все-таки продолжил. Не мог не разобраться.
– Как такое возможно? Я его не понимаю.
– А я понимаю, – ответила она с некоторой печалью в голосе. – Он мастер избегать всего, что причиняет боль.
– Не слишком хорошее качество.
– Я думаю, это скорее некий защитный механизм, и обычно утешаю себя тем, что от этого, наверное, больше всего страдает он сам.
Она опять взяла его руку. Торкель почувствовал, что у него горят щеки. Она его, по крайней мере, понимает. Он долго жил мечтой об Урсуле. Можно пожить так еще немного.
Быть понятым – лучше, чем ничего.
Но она была дома у Себастиана. Не у него.
Он попытался отбросить эту мысль и сосредоточиться на тепле, исходящем от ее руки. Хотя прикосновение должно бы приносить успокоение, но нет. Даже отсутствуя, Себастиан стоял между ними.
Его мысли прервал звонок телефона.
Минивэн ехал по шоссе Е20 в западном направлении.
За рулем, как всегда, сидел Билли. Он, как всегда, ехал слишком быстро. Раньше Торкель обычно просил его сбавить скорость. На этот раз нет. Он смотрел в окно, наблюдая за окружавшими дорогу с обеих сторон рядами сосен. Стоит покинуть крупные населенные пункты, как кажется, что Швеция состоит исключительно из этого: лес, лес и снова лес. На последнем сиденье сидели Себастиан и Ванья. Рядом. Торкель находил это удивительным. В последний раз, когда он видел их вместе, Ванья подчеркнуто сторонилась Себастиана. Что-то, вероятно, произошло.
Перед ними, на сиденье, где обычно ездила Урсула, стоял их багаж.
Вдруг Торкель услышал, как Себастиан усмехнулся. Похоже, Ванья рассказала что-то забавное. На месте Урсулы стоит багаж, а Себастиан смеется так, будто ничего не случилось. Снова обратив взгляд к бесконечному лесу, Торкель ощутил еще большее раздражение.
Через несколько часов они свернули на дорогу 62, которой предстояло довести их до городка Турсбю, в северной части Вермланда. Билли там еще никогда не был и подозревал, что никому из остальных там тоже бывать не доводилось. На домашней страничке муниципалитета гордо сообщалось, что именно в Турсбю Свен-Йоран «Свеннис» Эрикссон и Маркус Берг[2] впервые выполняли дриблинг и что здесь имеется единственный в Швеции специальный туннель для лыжных гонок. Свенниса Билли знал в основном по разным историям с женщинами, которые читал в вечерней прессе, кто такой Магнус Берг представления не имел, а на равнинных лыжах не бегал с тринадцати лет.
«Я просто пошутила. Я пошутила, дорогой».
Билли очень хорошо помнил эти слова. Они тогда раскрыли дело с массовым захоронением в горах Йемтланда. Он застрелил Чарльза Седерквиста. Однажды утром он вручил Мю ключ от квартиры. Когда она обняла его, она прошептала, что следующий шаг – женитьба. В мае. Она увидела его изумленную и, видимо, испуганную физиономию. Поэтому она снова обняла его.
«Я просто пошутила. Я пошутила, дорогой».
Именно так она и сказала.
Дословно.
Но когда двумя месяцами позже она пришла со списком приглашенных из 150 человек и спросила, не хочет ли он помочь ей немного укоротить список, он понял, что свадьба в мае уже больше не шутка, а в высшей степени реальность.
Мю.
Он любит ее. В этом он не сомневался.
Но все произошло так быстро.
К празднику середины лета они будут год как знакомы. И уже больше месяца женаты.
Его попытки замедлить движение к алтарю были бесплодными и представлялись жалкими по сравнению с ее страстной убежденностью в том, что для них это правильный шаг. Не дать согласия на общее будущее казалось мелочным, будто он не любит ее.
Он любил ее очень сильно.
Любил все, от ее неиссякаемой энергии до ее особенного взгляда, когда они лежат рядом в постели. Ему нравилось, что она доводит до конца все, за что берется. Ему нравилось, что она заставила его расти. Вместе с ней он чувствовал себя единственным мужчиной на свете, а для человека, который всегда воспринимал себя лишь сторонним наблюдателем, это потрясающее ощущение.
Поэтому он сдался, устыдился своей осторожности.
По правде говоря, он не мыслил себя человеком, который когда-либо женится. Вероятно, на него наложил отпечаток развод родителей. Ему было тогда девять лет, и он много раз чувствовал себя взрослее родителей, когда те настраивали его против друг друга. Впрочем, основная проблема заключалась в том, что все произошло очень быстро. Это было не в его правилах. Он привык вдумчиво структурировать и анализировать, а Мю непрерывно предлагала ему посмотреть новые залы, примерить новую одежду, высказать мнение по поводу новых идей приглашения. Под конец он сдался, понял, что их главный совместный момент станет исключительно ее моментом. Что он опять стоит немного в стороне и анализирует вместо того, чтобы принимать полноценное участие. Так оно и было. Он уговаривал себя, что все нормально. Правда, все-таки надеялся, что раскрыть убийства в Турсбю окажется просто и он сможет уехать обратно, чтобы продолжить планировать вместе с ней. Однако этого ничто не предвещало. Уничтожена целая семья. Доказательства против единственного подозреваемого, насколько он понял, слабые. Обычно по пути на задание он был сосредоточен и рвался в бой, но сейчас был рассеян. Словно в настоящий момент, где бы он ни находился, он был не в том месте.