– Да, верно, – и, повернувшись к Мэрили: – Когда вода в кастрюле начнет закипать, выключите газ, положите в миску полкуска масла и поставьте его на кастрюлю. Оно должно размякнуть, но не расплавиться. И поживее, потому что я не собираюсь сидеть тут весь вечер. В восемь начнется моя передача.
– Неужели у вас нет видика? – удивилась Лили. Ее мать доставала масло из холодильника. – Вы могли бы смотреть свои передачи в любое время и без рекламы.
Душка моргнула:
– Мне нравится реклама. Во время нее можно встать и пройтись по гостиной, тогда и шагов наберется сколько надо.
Лили и ее мать переглянулись. Сделав все, как велела Душка, Мэрили спросила:
– Что дальше делать?
– Слушать и запоминать, потому что два раза я не повторяю. – Она протянула ей тарелку, полную муки. – Нарежьте окру кусочками в полдюйма и обваляйте в муке. Когда справитесь с этим, стряхните остатки муки в сито, а потом займемся яйцами и кукурузной мукой.
– Знаете, сейчас продают панировочную смесь, так что можно не возиться с…
Мэрили не договорила. Увидев выражение лица Душки, взяла миску. Они отмеряли, мешали и лепили в абсолютной тишине, лишь время от времени прерываемой указаниями Душки. Лили потихоньку вновь уползла к ноутбуку. Мэрили подчинялась приказам с исполнительностью солдата, благодарная и в то же время злая. Она злилась на Душку за такое поведение, злилась на себя, что позволяет так с собой обращаться. Злилась на мать, не посчитавшую нужным делиться с ней секретами кулинарного мастерства, а потом, когда погиб Дэвид, переставшую обещать, что научит ее потом. Будто его смерть была недостаточным наказанием.
Спина мучительно болела, когда они наконец вынули из духовки последнюю порцию печенья и покончили с обжаркой последних кусочков окры. Мэрили хотела попросить Душку вновь повторить рецепт, чтобы она могла записать, но тут Лили спросила:
– Мам, ты знаешь, что такое блог?
Мэрили почесала нос локтем, потому что руки были в рукавицах.
– Не слежу за ними, но что такое, знаю. А тебе зачем?
– Бейли Блэкфорд говорит – появился новый блог про Свит-Эппл, и я знаю людей, про которых там пишут.
– Правда? Как называется?
– «Правила игры». Мама Бейли думает, он про семьи с детьми, которые целыми днями занимаются спортом. Но мне кажется, не только об этом.
Мэрили нахмурилась, еще не поняв, о чем говорит Лили, но впечатлившись ее проницательностью.
– Кто автор?
– Никто не знает, потому что он подписывается просто «Ваша соседка», но миссис Блэкфорд считает, это мама кого-то из Виндвудской академии, потому что он очень много о ней знает. Это называется «а-но-ним-ный» – когда никто не знает автора. – Она нахмурилась. – Бейли считает, не надо тебе рассказывать.
– О блоге? Почему? Там что-то плохое?
Лили понимала, что слово «плохое» означает нецензурную лексику, обнаженные тела, наркотики и все остальное, что она вкратце увидела в «Крестном отце».
– Не знаю, я еще не читала. Бейли говорит, что пришлет мне ссылку. Ты почитаешь?
Складка на лбу, пропавшая на время кулинарного урока, вновь прорезалась.
– Да, конечно. Я первая, хорошо? Просто выясню, нет ли там чего-нибудь неподходящего для десятилетней девочки. – Наклонившись, она поцеловала дочь в макушку. – Спасибо, Лили. Спасибо, что рассказала мне.
Лили просияла, и сердце Мэрили больно сжалось. Потребность в одобрении, всегда бывшая чертой ее характера, после развода усилилась. Еще одна причина проклинать Майкла по ночам, когда Мэрили просыпалась и не могла заснуть. Душка стояла у раковины, наполняла ее горячей водой и держала спину очень прямо – никаких признаков горба.
– Ради бога, – сказала Мэрили. – Вы и так много для нас сделали. Я уберу сама. Вы возьмете с собой немного печенья и жареной окры?
Старая женщина, казалось, не слышала. Она смотрела в окно, на Колина, который качался на качелях.
– Что вы будете делать, если он поймает собаку и она окажется бездомной?
Этот вопрос удивил Мэрили.
– Не знаю. Я стараюсь решать проблемы по мере поступления. Иначе они накроют меня с головой.
Душка выключила воду, оперлась руками на край раковины.
– Собаки долго не живут. Это слишком больно для ребенка.
– Неужели у вас никогда не было собаки? – спросила Лили.
Ее губы на миг изогнулись в печальной улыбке, тут же ставшей гримасой.
– Я росла среди собак. Братья всегда возились с дворовыми, а одну папа разрешил мне держать дома, если она не будет попадаться на глаза маме – она их не любила. Мою собаку звали Дикси. Она… – Душка внезапно осеклась. Складывая полотенце четким четырехугольником, сказала: – Скоро начнется моя передача, и ужинать пора.
Мэрили ощутила странное чувство, будто ее чего-то лишили. Будто она упустила возможность получить то, о чем сама еще не знала. Будто Душка едва не позволила ей заглянуть в свою жизнь, что могло стать началом если не дружбы, то некой особенной близости, которой Мэрили до этого момента не могла себе представить. Может быть, оттого, что Душка столько времени жила одна, Мэрили показалось, будто у них есть что-то общее. Она понимает, каково жить одной. Понимает одиночество, пустоту и тоску, которые приходят к ней не только в холодную постель по ночам – они рядом каждую минуту каждого дня. Чудовищный груз всех решений, тягот и радостей, которые она надеялась разделить. Ненависть, оттого что в случившемся виновата не она. Мужа Душки убили на войне. Но и ее сердце опустело, будто любимого забрала смерть.
Мэрили выдвинула стул из-за стола.
– Вы весь день на ногах. Посидите, отдохните, а я налью вам стакан сладкого чая. Уж это я умею – заваривать чай меня научил дедушка, а он родился и вырос в Южной Джорджии.
Душка нахмурилась:
– Вряд ли он будет достаточно сладок для меня.
– Колину нравится, а он любит одни сладости, – сказала Лили, не отрываясь от ноутбука.
– Ну ладно, – неохотно проворчала Душка, – так и быть, выпью стаканчик. Но только один.
Мэрили улыбнулась и разлила чай по четырем стаканам из кувшина, стоявшего в холодильнике. Поставив два из них перед Лили, сказала:
– Время за компьютером истекло. Пойди подыши свежим воздухом и отнеси стаканчик брату.
Душка строго посмотрела на Лили.
– Не вздумай ходить в лес. У меня сегодня совсем нет времени везти вас в больницу, и я сомневаюсь, что ваша мама сможет вести машину, когда тебе или Колину вцепится в ногу водяной щитомордник[8].
– Хорошо, мам, – Лили обеспокоенно посмотрела на Мэрили, без споров закрыла ноутбук и очень медленно, чтобы не расплескать чай, побрела к двери. Она до того боялась сделать что-нибудь не так, что Мэрили готова была крикнуть ей: беги что есть мочи с этими стаканами, разлить чай – не самая страшная в жизни ошибка, вытереть его ничего не стоит. Но, наверное, Лили сама должна учиться на своих ошибках. Если Мэрили в чем-то и была уверена, так это в том, что каждый совершает свои ошибки, и неважно, сколько раз ему объясняли, как правильно.
Оставшиеся два стакана Мэрили поставила на стол.
– Простите, у меня нет лимонов. Забыла зайти в магазин по дороге домой.
Душка сделала большой глоток и чуть подержала во рту, прежде чем сглотнуть.
– Ну, бывает и хуже.
– Вот спасибо, – ответила Мэрили, надеясь, что старая женщина услышит в ее голосе сарказм, который она и не думала скрывать. Она смотрела на левую руку Душки, лежавшую на широкой сосновой столешнице. Единственное, что украшало эту руку, – тонкое золотое кольцо на среднем пальце.
– Этот стол сделал мой отец из высоких сосен, которые росли у нас за домом. Раньше он стоял в том доме, но, когда я вышла замуж, отец подарил его мне. Сказал – раз уж братья ушли на войну, а у меня теперь своя семья, то им с матерью ни к чему такой стол. Думаю, ему было бы грустно каждый вечер видеть его опустевшим. – Она постучала по краешку коротким ногтем без маникюра. – Этот стол мог бы поведать столько историй.
Она подняла глаза, будто ожидала просьбы рассказать, и Мэрили заметила, какого яркого голубого цвета эти глаза, а лицо – в форме сердечка. Мэрили подумала, что Душка была очень красивой женщиной. Овдовевшей больше семидесяти лет назад. Мэрили вновь ощутила эту связь, связь одиночества, которое протянуло между ними свои длинные липкие нити, соединило их, и не важно, хотели они того или нет.
– Расскажите мне одну, – попросила она, откинувшись на стуле.
На секунду ей показалось, что Душка откажется. Поднимется и уйдет, наказав Мэрили за то, что та нарушила ее покой. Но Душка отхлебнула еще глоток чая и положила обе руки на стол.
– Когда мне было одиннадцать, я видела, как мужчина умер от потери крови, лежа на этом столе. И ни стол, ни я с тех пор уже не были прежними.
Глава 5
Свит-Эппл, Джорджия, 1934 год
Мы с моим братом Джимми сидели на корточках на берегу озера. Мои руки, лежавшие на коленях, взмокли. Я смотрела, как он изо всех сил тянет маленькую сеть, надеясь, что попадутся головастики. Дедушкин бинокль, сослуживший ему службу во Франции еще в войну, теперь свисал с цыплячьей шеи Джимми, и дыхание у меня перехватывало каждый раз, как этот бинокль касался воды.
Джимми был на год старше меня, но одного со мной роста; одна его рука была короче другой и почти ничего не могла. Он смешно ходил: одна нога была повернута неправильно, и никто не знал, как ее выпрямить. Все это потому, что он застрял, когда вот-вот должен был родиться. Я не совсем понимала, что это значит, кроме того, что мы с Джимми казались ровесниками.
– Давай сюда банку, – скомандовал он, – быстрей.
Я протянула ему щербатую банку с завинчивающейся крышкой, которую нам дала мама Уиллы Фэй. Мы выложили дно водяным мхом и травой, налили немного озерной воды, чтобы головастикам было хорошо в новом доме. Джимми сказал: когда у них вырастут ноги, придется их отпустить, потому что тогда они уже не смогут все время находиться под водой. Вот что мне нравилось в Джимми – он был умным. Он знал все о птицах, и о тех, что живут у нас в Джорджии, и о перелетных – что они едят, как поют. Поэтому папа и подарил ему бинокль. Гарри и Уилл, старшие братья, вечно дразнили Джимми, называли его болваном и другими обидными словами, но Джимми, казалось, ничего не замечал. Это стало нашей маленькой шуткой – притворяться, будто он и в самом деле так глуп, как считают братья. Поэтому я любила Джимми больше всех, хотя мама и говорила, что нельзя выбирать любимчиков. Однажды я совершила ошибку, сказав ей, что она и сама так делает, значит, нет тут ничего плохого; за это отец задал мне трепку, вернувшись с полей. До сих пор не знаю, что страшнее – сама порка или ожидание стука его ботинок по крыльцу.
Сосредоточенно зажав язык между зубами, Джимми аккуратно вытащил головастиков из сети и посадил в банку. Мы оба улыбались, будто совершили настоящее чудо.
– Куда ты ее поставишь? – спросила я. Он сморщил нос и прищурил глаза странного цвета – такие светлые, что на солнце голубизна казалась белизной; люди считали его слабоумным еще и поэтому, но я знала – он может видеть то, чего не видит большинство людей.
– Не сомневаюсь, можно спрятать на заднем крыльце, где нет солнца. Я буду каждый день приносить им с озера траву и листья.
– Откуда ты знаешь, что едят головастики?
Джимми пожал плечами:
– Я каждый день сижу тут на берегу. Не шевелюсь и смотрю на лягушек и головастиков. Можно многое узнать, если просто смотреть. – Он вновь прищурился. – Например, если мама говорит, что устала, значит, ей просто лень.
Я хотела сказать о маме что-нибудь хорошее – о том, что она никогда не уставала, прежде чем родились последние трое малышей и всех их похоронили на крошечном кладбище в лесу – и все это случилось меньше чем за два года. После этого она и стала все время уставать. Перестала готовить, и убираться, и заниматься огородом, и шить, и штопать, и спрашивать у нас, детей, как мы себя чувствуем. Перестала делать все, только иногда пела грустные песни да слушала, как Бобби, еще один наш брат, читает ей книги, которые она привезла из Саванны.
Мама Уиллы Фэй помогала нам, как могла, надеясь, что мама скоро поправится, но я сомневалась, что это случится, пока она целыми днями лежит или сидит в кресле-качалке на крыльце, даже не пытаясь себя занять.
Над нами нависла тень. Мы с Джимми подняли глаза и увидели Ламара Дженкинса. Его отец, Руфус, приехал к нам с техасского ранчо, когда Ламар был совсем маленьким. Руфусу хотелось уехать из Техаса, потому что его жена и маленькая дочь погибли там от инфлюэнцы. Он хорошо управлялся с коровами, поэтому отец его и нанял.
Кожа Руфуса была черной, как уголь, он был огромным в высоту и в ширину, поэтому никто не рискнул бы с ним спорить. В коровах он разбирался лучше, чем папа. Самый большой секрет Руфуса заключался в том, что это был самый добрый человек на свете. Однажды я видела, как он прыгнул в озеро, чтобы спасти маленькую птичку, которая свалилась туда в поисках червей. Заметив, что мы с Джимми смотрим, он набычился и заставил нас поклясться, что мы никому не расскажем.
Ламару было только десять, но ростом он уже сравнялся с Гарри, которому было почти семнадцать. По словам папы, он должен был вырасти в такого же гиганта, как Руфус, и я радовалась тому, что с ним тоже никто не рискнет спорить. Его кожа была до того черной, что Уилл божился: если Руфус разденется догола и закроет глаза, ночью его будет не видно. Может, он был и прав.
– Эй, Ламар, – сказал Джимми, вслед за мной поднявшись на ноги. – Смотри, что у нас есть.
Ламар пристально пригляделся:
– Ух ты, головастики. Будете смотреть, как они становятся лягушками?
Я улыбнулась Ламару. Он был умным, как Джимми, но никому не было дела до его ума, потому что он был черным. И огромным. Дружбу с ним мы с Джимми держали в секрете, и я была этому рада. Потому что мне не нужно было ни с кем делить ни Джимми, ни Ламара.
– Ага, – ответил Джимми. – Поставим банку на заднем крыльце.
Ламар кивнул:
– Смотри только, чтоб не заметили ваши братья. Они испортят все, до чего доберутся.
В ту же секунду мы услышали гиканье и свист. Словно почуяв, что речь о нем, из-за сарая выехал Гарри верхом на Грейс, спокойной старой кобыле, тянувшей за собой воз с сеном. Предполагалось, что он проверяет изгородь на прочность, но он, по всей видимости, решил уделить этому не особенно много внимания.
Он впился каблуками в бока Грейс, понукая ее ехать быстрее, и я крикнула, чтобы он полегче с ней, потому что она старая и годится лишь для неторопливой прогулки. Но мы были слишком далеко, и он нас не слышал, так что мы понеслись к сараю. Рука Джимми крепко прижимала крышку банки, чтобы не слетела, дедушкин бинокль шлепал его по тощей груди. Несмотря на искривленную ногу, бегал он быстро. Конечно, конкурс красоты среди спортсменов вряд ли выиграл бы, но среди нас уж точно мог обогнать любого.
Приблизившись, мы заметили Уилла, который стоял в дверях под самой крышей амбара, по всей видимости, собираясь прыгнуть. Чистое безумие – всякому было понятно, что это слишком высоко. Мы обычно оставляли в амбаре воз и вилами поднимали наверх сено, но сейчас там не было ни воза, ни сена, только вилы стояли, прислонившись к стене, и словно взирали на этих глупых мальчишек.
Мы услышали за сараем крик и увидели, как Руфус выбегает из-за другого угла, размахивая соломенной шляпой, чтобы привлечь внимание.
– Ребят, вы это дело бросьте, слышите? Сломаете свои жалкие шейки, вот что будет. – Он бежал так быстро, что, как потом отметил Джимми, ног было не разглядеть.
– Эй, Руфус! – Уилл уже свисал с окна, рукой вцепившись в задвижку. Миг спустя я разглядела в другой его руке кружку с самодельным виски – мы по-прежнему хранили его в бочках, хоть сухой закон и отменили. Папа сказал, самим гнать дешевле, вот мы и гнали. Но детям в любом случае пить не разрешалось, так что я бросила кричать на Гарри, лягавшего кобылу, – все равно он не слушал – и стала кричать на Уилла, которого ждали большие неприятности, если папа узнал бы про виски.