– Чем тебя так раздражают мужчины?
– Ну… все, не все… по крайней мере, мой парень, похоже, ведет двойную жизнь.
– Да что ты? Он мне всегда представлялся очень надежным типом.
Последний раз он видел приятеля Гелас на рождественской вечеринке. Гибкий парень с модной бородкой. Великолепно одет, настоящий хипстер. А несколько дней назад его физиономия мелькнула за окном кафе «Мелквист» на Новой площади.
– Фальшивый субъект. Ходок. У меня были подозрения, так что я вычислила его логин и пароль на «Фейсбук». И, как я и думала, – двойная жизнь. Тройная, четверная…
Это понятие – «двойная жизнь» – Тому хорошо известно. Недаром же он пятнадцать лет проработал в России. На секунду задумался, не рассказать ли Гелас, что его бросила женщина после десяти лет совместной жизни… Раздумал. Может, показалось стыдным. Когда тебя бросают, всегда кажется, что ты какой-то неполноценный.
– Грустно слышать, – только и нашелся он.
– А… переживу. Сегодня вечером иду на вечеринку с подругами. Отвлекусь, по крайней мере. Кстати, Кнут рассказывал тебе, что ему опять угрожали?
Том покачал головой.
– Нет. Не рассказывал.
– Он не хотел принимать никаких мер, но я все-таки позвонила в СЭПО[6]. Там сказали, что очень перегружены. Но все же дали несколько ценных советов.
– Например?
– Например, что Кнуту лучше выбирать разные маршруты из дома и домой, на Мосебакен, где он живет. Гениальные ребята, правда? Сами бы мы ни за что не догадались.
Хайнц, не отрываясь, смотрел в грязноватое окно такси. Последний раз он был в России двадцать лет назад. В Москве. А сейчас – Санкт-Петербург, город, где Менделеев создал свою гениальную периодическую таблицу элементов. Говорят, увидел ее во сне.
Через двадцать четыре часа он почувствовал, что достаточно. Хватит разыгрывать любопытного туриста. Он успел посмотреть довольно много. Если бы его спросили, что понравилось больше всего, пришлось бы выбирать между Эрмитажем, Кунсткамерой и Восьмой Малера в феноменальном Колонном зале филармонии.
Хайнц никогда не понимал, почему многие брезгливо морщатся, глядя на сиамских близнецов в формалине. Для него было очевидно: царь Петр обладал чертой, которая присуща и ему самому. Научное любопытство. Его интересовало все, что отличается от накатанного образца, все, что рождает мысли.
И главное официальное оправдание поездки: купил Марианн соболью шубку. Квитанция лежит в портфеле. В переводе на кроны – тридцать тысяч. Это больше, чем Марианн зарабатывает в месяц. Продавец снабдил его всевозможными справками и подробными инструкциями, как декларировать покупку на таможне. В России идет борьба с браконьерским уничтожением пушного зверя.
Сколько лжи… Марианн он сказал, что едет на конференцию. Шефу – что заболел. Что делать с этой шубой, он и сам толком не знал, но лучше ее иметь, если кто-то спросит потом, зачем ездил.
Машина остановилась. Хайнц вглядывался в толпу, переходящую широченный Московский проспект. Люди на удивление хорошо одеты. Хорошо и тепло – зимняя стужа здесь чувствуется гораздо сильнее, чем даже в Стокгольме, хотя Стокгольм и Санкт-Петербург практически на одной широте. Впрочем, чему удивляться – дело во влажности. Город выстроен на болоте.
За двадцать лет, что он здесь не был, страна изменилась до неузнаваемости. Не то чтобы каждый встречный, завидев тебя, начинал улыбаться, но лица стали спокойнее, реже попадались нищие, неухоженные старики и старушки. Везде, куда бы он ни пришел, его встречали приветливо, объяснялись на английском, иногда даже на немецком. Почти все, с кем он встречался, – средний класс, мало чем отличающийся от среднестатистического свенссона.
Другая страна. Не та, которую он знал, когда его послали из ГДР в СССР – на учебу.
Получите посылку, когда придет время. Провезете через таможню по оговоренному сценарию.
И хотя эти слова все время отдавались в голове чуть ли не похоронным звоном, Хайнцу удалось как-то вытеснить на периферию сознания цель поездки. Самое страшное – когда он вспоминал, какому риску подвергает себя и свою семью. Он старался не думать, но то и дело мысль эта будто взрывалась в голове. Один раз он даже застонал сквозь зубы.
Жене никогда ничего не говорил. Родились дети. Он так много лет делал вид, что все хорошо, что под конец и сам уверился – все хорошо. Все хорошо и будет хорошо. Старался не вспоминать данную много лет назад присягу. Дал, дал… опять мучительно напоминало сознание. Хорошо, дал присягу, а разве у него был выбор? Разве он мог сказать – нет, подите прочь, я таких обещаний дать не могу? Выбора не было. Был приказ: жениться на шведке и создать семью.
В одном Центр проявил снисходительность: ему разрешили жениться на женщине, которая ему и в самом деле нравилась.
Центр. И по-русски так же – Центр.
Более анонимное название и придумать трудно. Звучит анонимно и по сути анонимно. Так называлась контора где-то в Москве, где принимались решения и давались поручения таким, как он. Даже согласия не спрашивали.
А после развала Советского Союза в 1991 году Центр молчал. За все время он встретился только с одним человеком из Центра. Больше пятнадцати лет назад, да и встреча была чисто формальная, ничего не значащая. Хайнц уже начал надеяться, что о нем забыли. Или списали на пенсию. Что он вернулся к нормальной жизни.
Но приказ пришел, и он мог только догадываться, тот ли человек его отдал или кто-то другой.
Вы получите посылку. Действуйте спокойно и разумно. Ваша биография безупречна, вам не о чем беспокоиться.
С круговой развязки на площади Победы такси свернуло на Пулковское шоссе. День выдался по-настоящему холодный, около минус двадцати. Шел снег. Вернее, намек на снег – редкие легкие снежинки медленно опускались на разогретый колесами асфальт и тут же таяли. На горизонте уже были видны очертания аэропорта. Примерно здесь были остановлены гитлеровские войска.
Осада Ленинграда продолжалась почти девятьсот дней… Нынешний президент России из этих краев. Он, конечно, родился позже, но наверняка атмосфера его детства еще была пропитана горечью тех страшных лет – от голода умерла почти треть населения. По-видимому, история не знала более долгой и бесчеловечной осады…
Нечему удивляться, что человек с его биографией придает такое значение вооружению, разведке и обороне. И, по-видимому, будь в России президент с другой биографией, про Хайнца скорее всего забыли бы.
Машина остановилась у зала вылетов. Пока никакой посылки он не получил. А времени до рейса осталось совсем мало.
Может быть, обойдется? Ложная тревога?
Может, планы изменились? Или нашли другого курьера?
Вполне возможно. Почему должны выбрать именно его, почти шестидесятилетнего физика из Тьерпа, млеющего над каждым росточком в своем саду?
Он расплатился, взял портфель и поставил ногу на мостовую. В портфеле почти ничего не было – смена белья, несколько путеводителей, маленький несессер и компьютер. Пакет с шубой он все время держал на коленях – в таком состоянии вполне можно и забыть где-нибудь. Подумать только – купил эту дорогущую шубу и заплатил всю сумму сразу. Поездка в солнечные края под угрозой, и Марианн наверняка будет взбешена. Иногда с ней бывает.
– Секундочку, – сказал водитель по-русски.
Хайнц замер и поймал взгляд водителя в зеркале.
– Посылочка в вашем лэптопе.
В его лэптопе? Кто и как мог положить что-то в его лэптоп? Он уже собрался открыть портфель и посмотреть, но его тут же поразила мысль: откуда водитель знает, что он говорит по-русски? Он не сказал ни слова на родном языке отца за все время поездки. И он вообще последний раз говорил по-русски в Чалмерсе, куда приехал поработать в лаборатории. Там был докторант из Москвы.
Серые равнодушные глаза водителя.
– Не советую искать, – опять по-русски. – И ни при каких обстоятельствах не открывать упаковку.
У Хайнца заледенели пальцы. И не только пальцы – ему вдруг стало очень холодно. Он судорожно застегнул молнию на портфеле.
В ушах застряли слова, и, по-видимому, надолго.
Ни при каких обстоятельствах не открывать.
Он двинулся к автомату регистрации, по-прежнему дрожа от холода. Казалось, все на него смотрят. Краем глаза он заметил офицера полиции в сопровождении двоих полицейских. Заболело в низу живота – показалось, что они направляются к нему. Он развернулся и подошел к толпе шведских туристов, стараясь выглядеть так же, как они.
Не удалось.
Стало ясно – они его ждали.
Майор полиции огляделся.
– Документы!
Он прекрасно знал, что это значит, но уставился на майора непонимающе. Это его немного даже успокоило – навыки не забыты. Даже через столько лет.
– Your pass and ticket, – повторил майор.
Это не может быть случайностью. Почему они выбрали именно его? Он прекрасно знал о свирепой конкуренции разных ветвей правоохранительных органов в России за деньги, за привилегии, за власть. Возможно, полиция решила проучить его неизвестного работодателя. Скорее всего, Центр уже не обладает той всеобъемлющей властью, как когда-то.
– Хайнц Андреас Браунхаймер? – весело спросил майор.
Может, им уже известно…
Хайнц Андреас.
Хайнц Андреевич.
Это его настоящее имя.
Из лихорадочного потока мыслей почему-то вынырнуло воспоминание: школа имени Жуковского в Эрфурте. Там учились почти исключительно дети офицеров ГСВГ – Группы советских войск в Германии. Имя Хайнц дала ему мать, немка, а отчество – отец. Хайнц Андреевич. Но в школе, понятно, все его называли Хайнц. Иногда только учителя в шутку говорили:
– Привет, Андреич!
Но с тех пор, как он поселился в Швеции, никто его так не называл. Только Хайнц. И второе имя Андреас, и фамилия Браунхаймер были выдумкой.
Неужели они знают и про это?
– На контроле безопасности большая очередь, – сказал майор, возвращая паспорт. – Пройдете через ВИП-контроль.
Он показал на дверь в стороне от конвейерных лент.
– Спасибо, – с трудом выдавил Хайнц.
Том стряхнул с башмаков снег и вошел в вестибюль главной конторы.
Ничего хорошего от сегодняшнего дня он не ждал. Весь вечер накануне убеждал Ребекку постараться что-то исправить, сделать еще одну попытку, хотя бы сходить к психотерапевту…
Она стояла на своем.
Никаких попыток. Никаких психотерапевтов.
А потом опять начались рыдания, и опять он ее утешал.
В ее непреклонности было что-то, что насторожило Тома. В частности, упрямый отказ попробовать психотерапию. Как это понимать – неужели она приняла решение давным-давно и только ждала удобного случая? Чем этот случай удобнее других? И полное нежелание выслушать его доводы. Может, она что-то скрывает?
Том кивнул девушке в приемной, отнес в гардероб пальто.
Выглядело так, что для Ребекки нет ничего важней, чем поскорее покончить со всеми формальностями. И ей, оказывается, совершенно не важна роль, которую он играет в жизни ее детей, хотя их биологический отец за последние годы не проявлял к потомству ни малейшего интереса.
И вдобавок ко всему – их разговор случайно услышала Ксения, так что пришлось рассказать ей все как есть. Развод.
Девочка кивнула, пошла к себе в комнату и поставила на полную мощность стерео. Что это значило? Что она хотела этим сказать? Шокировало ли ее известие, или ей просто-напросто все равно, живет папа с этой женщиной или нет?
Спрашивать бессмысленно. Все равно не скажет.
И завал на работе. Помимо все время возникающих и требующих немедленного решения вопросов по «Западному потоку», еще и эти чертовы немецкие теплоэлектростанции, коптящие небо ядовитым дымом. Хорошо, пока помалкивают активисты-экологи, но это ненадолго. Вот-вот поднимут шум, какого свет не слышал.
Поднялся на лифте и тут же столкнулся с Гелас. Роскошные черные волосы собраны в тяжелый узел на затылке. И на шпильках. На улице полметра снега, а она на шпильках. Переобувается, конечно.
– Как ты? – энергия, как у ультразвуковой пушки: попадется на пути камень – раскрошит.
– Живу пока. – Она замечательная, Гелас; при одном взгляде на нее поднимается настроение. Том тут же ругнул себя за иронично-пессимистичный ответ. И красивая при этом. Темные волосы и сияющие черные глаза. – А твой бывший… дает о себе знать?
– Этот прохвост? Ты смеешься? Пусть побережется, иначе я могу устроить ему суд чести с применением насилия. А у тебя такой вид, будто кто-то умер. Из близких, – смех испарился, и она посмотрела на него серьезно и участливо.
– Как тебе сказать… – он замялся и коротко произнес: – Проблемы на домашнем фронте.
– Ой. Я и понятия не имела. С Ребеккой?
Похоже, и вправду огорчилась.
Он молча кивнул.
– Что-то серьезное?
– Да.
– Ой, – опять это «ой». – Сколько же лет вы прожили?
– Десять. Десять лет.
Наступила неловкая пауза. Гелас отвернулась и потрогала пышный узел на затылке, словно хотела убедиться, не исчез ли он.
– Как прошел ваш вчерашний девичник? – спросил он, чтобы сменить тему.
– Замечательно, – Гелас широко улыбнулась. – Не виделись целую вечность. Но слушай… парни теперь совершенно обнаглели. За вечер я получила не меньше трех непристойных предложений.
Том улыбнулся.
– Погоди, погоди… – она подмигнула. – Глядишь, встретимся в баре для разведенных в «Рише».
– Жду с нетерпением, – он постарался поддержать шутливый тон.
В кармане зажужжал мобильник.
+7 495… Москва. Остальные цифры тоже знакомы, только он никак не мог связать их с конкретным лицом.
Но буквально через секунду вспомнил. Коммутатор Министерства энергетики.
У него совершенно не было настроения разговаривать с кем-бы то ни было, тем более с Москвой. Но не ответить – служебная ошибка.
– Извини… я должен поговорить.
– Разумеется. Я принесу тебе кофе.
Она отошла к капсульной эспрессо-машине.
– Алло! Том Бликсен.
Женский голос. Чья-то секретарша, чья именно – не разобрал, она говорила с пулеметной скоростью. Но все остальное понял.
Гелас поставила перед ним кружку и, многозначительно покачав головой, ушла.
– Я понял. Значит, завтра? Да, уверен. Кнут Сведберг будет на месте. Разумеется, конфиденциально. Ничто не просочится, пока мы не достигнем соглашения.
Он нажал кнопку отбоя и посмотрел в окно. В воздухе танцевали легкие снежинки. Совсем близко пролетела одинокая ворона. Тому даже показалась, что она одобрительно ему подмигнула. Впервые за последние дни он не думал о семейных неприятностях.
Заместитель Минэнерго Российской Федерации хочет обсудить возможность подключения Швеции к «Западному потоку».
Он глубоко вдохнул и зажмурился.
Может быть, завтра все же будет удачный день. Впервые за последнюю неделю.
Этот разговор менял всю диспозицию. То, над чем они с Кнутом работали практически весь последний год, становится реальностью.
Завтра они встречаются с человеком, облеченным правом принимать решения. А это хороший признак. Появляется шанс провести их с Кнутом идею в жизнь. Кнут будет счастлив. Очень редко удавалось поговорить с крупным русским чиновником – они окружены толпой секретарей, помощников и представителей.
А теперь он сам едет к нам, и это хороший, хороший… очень хороший признак.
Только когда самолет набрал высоту, Хайнц почувствовал себя в безопасности. Теперь уже не арестуют.
Он уселся поудобнее и закрыл глаза.
Они и в самом деле не жалеют сил. С таможней договорились, поэтому его и провели ни с того ни с сего через ВИП-коридор. А те наверняка получили инструкции – тщательно не досматривать. А в Швеции?