Такой жесткий подход к психологии сделал Уотсона светилом академической науки, символом прогресса и великих возможностей. (Молодые психологи превозносили Уотсона как “нового Моисея”, который выведет всю дисциплину из дикости в лоно цивилизации[25].) Вскоре он стал заведующим кафедрой психологии университета Джонса Хопкинса, а в тридцать шесть лет – самым молодым в истории президентом Американской психологической ассоциации. Но Уотсон не собирался останавливаться на достигнутом: его целью было найти применение новой науке в повседневных сферах. Наиболее известен его эксперимент с девятимесячным младенцем, “крошкой Альбертом”[26]. Вначале Альберту показывали белую крысу. Как и ожидалось, ребенок реагировал с любопытством, пытаясь потрогать зверька. Но потом появление крысы стало сопровождаться резким шумом: Уотсон бил молотком по стальной планке за спиной у младенца. После этого Альберт стал бояться всего, что покрыто мехом или волосами, включая кроликов, собак, котиковую шубу и даже накладную бороду Санта-Клауса. Вывод из этого эксперимента состоял в том, что страх, как и любая другая эмоция, представляет собой выработанный рефлекс. Дети не любят матерей. Просто лицо матери ассоциируется у них с удовольствием от грудного вскармливания, точно так же как у Альберта любые пушистые вещи ассоциировались с пережитым страхом[27]. Теория привлекла множество последователей, и работа о крошке Альберте стала самой цитируемой в американских учебниках по психологии[28].
В этих экспериментах Уотсону ассистировала молодая аспирантка по имени Розали Рейнер. За время работы между ними возникла романтическая страсть. Уотсону не повезло: его жена обнаружила их любовную переписку и предъявила ее в суде при разводе. Скандал обсуждался на первых полосах балтиморских газет. Уотсон и Рейнер активно использовали в письмах бихевиористскую терминологию в нелепой попытке описать свои чувства при помощи “объективных” понятий: “Каждая клетка моего тела и все они в совокупности принадлежат тебе, – писал он. – Мои общие реакции на тебя положительны. Равно как и все до единой реакции сердца”[29]. Когда Уотсону пришлось выбирать между наукой и любовью, он уволился из университета Джонса Хопкинса. Интересный выбор для человека, который долгие годы доказывал, что любви не существует и она никоим образом не может влиять на наше поведение.
Но Уотсон был не из тех, кто опускает руки. Спустя недолгое время он заново нашел себя как популяризатор бихевиоризма, став продажником от науки[30]. Он не потерял веры: если психология сосредоточится на объективных фактах – отбросив всяческие невидимые всплески эмоций, – то сможет преобразить общество и создать новый счастливый мир. Его первая книга представляла собой пособие по уходу за детьми. Уотсон считал, что в этом вопросе человечество погрязло в трясине “эмоционализма”, т. е. чрезмерно эмоционального подхода. (Уотсон посвятил книгу “первой матери, которая воспитывает счастливого ребенка”.) Впервые опубликованная в 1928 году книга “Психологический уход за младенцами и детьми” стала бестселлером и оставалась настольной книгой большинства родителей до 1946 года, когда вышел знаменитый труд доктора Спока “Ребенок и уход за ним”. Сам Бертран Рассел вскоре после выхода книги Уотсона превозносил его методы ухода за детьми, и даже критики признавали, что “подход Уотсона стал катехизисом детских и гостиных по всей Америке”[31]. Чем же книга так очаровала американских читателей? Секрет был прост: Уотсон преподносил ее как практическое руководство для родителей, основанное на внимательном изучении “более чем пятисот детей” в больнице при университете Джонса Хопкинса.
Какие же познания предлагала родителям его наука? Основополагающая мысль Уотсона заключалась в том, что любовь не только не заслуживает сложившегося к ней отношения, но и влечет опасность. В главе “Опасности чрезмерной материнской любви” Уотсон утверждает, что все родительские поцелуи и нежности лишь закрепляют у ребенка нежелательное поведение. Так, когда ребенок плачет, мать обычно бросается успокоить его, тем самым лишь поощряет плач: материнская нежность служит положительным подкреплением. В результате, писал Уотсон, ребенок вырастет “инвалидом” и “сын или дочь не смогут достичь ни профессиональных успехов, ни счастья в браке”.
Уотсон советует родителям не окружать детей любовью, но обращаться с ними, как с коллегами. “Пожимайте друг другу руки по утрам – пишет он. – Спустя неделю вы почувствуете, как это на самом деле просто – обращаться с ребенком абсолютно непредвзято и в то же время хорошо. Вам станет стыдно за то, как вы сюсюкали и носились с ребенком раньше”[32]. Уотсон мечтал вовсе покончить с родительской заботой. В картине светлого будущего, которую он рисовал, дети по всей Америке должны расти в специальных яслях, где подкованные наукой специалисты скупо раздают положительное и отрицательное подкрепление (награды и наказания) с целью выработать определенное поведение. Предвидя возражения со стороны некоторых матерей, что любовь – это природный инстинкт, Уотсон парировал: “Реакцию любви в ребенке может вызвать только одно: поглаживание и прикосновение к его коже, губам, половым органам и прочему. Именно из этого теста сделана любовь, будь то любовь матери, отца, жены или мужа. Трудно поверить? Однако это факт”[33].
Наука о воспитании детей, разработанная Уотсоном, теперь уже выглядит ненаучной. Да, его представления о любви продолжают сказываться в нашей жизни. Его теории выжили в виде приемов обращения с детьми: именно Уотсона следует благодарить за изобретение “тайм-аута” как формы наказания[34], – а также убеждения, что дети нуждаются в ограничениях, а не в безграничном принятии. Более того, экспериментальные методы, разработанные при участии Уотсона – а он был сам не свой до лабиринтов с крысами, подкрепления и внезапных изменений поведения, – продолжают оставаться основными методами психологии и сегодня. Если явление нельзя взвесить, препарировать или свести к списку химических соединений, его как бы и не существует. Изучение разума сводится к изучению того, что можно измерить в лаборатории.
Но больше всего популярные теории Уотсона сказались на представлениях о том, что есть человек. Бихевиористы утверждали, что любовь, воспетая поэтами, всего лишь сентиментальная ложь, придуманная, чтобы прикрыть простейшие животные удовольствия. Пора признать, говорили они, что мы всего лишь порождение естественного отбора, которыми управляет несколько простых биологических законов и основных инстинктов[35]. В жизни нет ничего романтического. Жизнь – это секс, смерть и выживание.
В циничных утверждениях Уотсона слышится отголосок правды. Наука постоянно делает открытия, развеивающие чары: оказывается, Земля всего лишь песчинка на краю Млечного Пути, человек не так уж сильно отличается от обезьяны, да и сама Вселенная состоит лишь из пыли и состарившегося звездного света. Может, и с любовью та же история? Может, и она всего лишь еще одно чудо, развенчанное наукой?
Но прав ли был Уотсон? Правда ли, что любовь – выдумка? На кону в этом споре ни больше ни меньше чем представление о самой сути человека. Если человек всего лишь набор выработанных привычек и эгоистичных генов, булькающий компьютер, работающий на дофамине и инстинктах, тогда любить и правда глупо. Получается, самые близкие отношения построены на зыбкой почве. Хуже того, любовь – опасная иллюзия, из-за нее наши дети вырастают испорченными и избалованными, наши браки рушатся, а сами мы превращаемся в невротиков, не способных справиться с окружающей реальностью без таблеток и сеансов психотерапии. Мы понапрасну тратим свои жизни в погоне за иллюзией. Неудивительно, что мы так несчастны.
Но если любовь существует, если она не просто плод фантазии художников или игра гормонов – тогда она способна послужить нам великим утешением и опорой, источником смысла в бессмысленном мире. Поэты правы. Мы не можем жить без любви.
Воришки
Джон Боулби родился 26 февраля 1907 года. Он был четвертым ребенком и вторым сыном баронета сэра Энтони Боулби, хирурга при дворе Георга V. Детство Джона было типичным для британского аристократа: всех детей в семье воспитывала череда кормилиц, нянек и гувернанток, сменявшихся в детской на последнем этаже лондонского дома[36]. Дети проводили с матерью один-единственный час в день. По воспоминаниям Боулби, по такому случаю его наряжали в шелковую рубашку и бархатные штанишки[37]. Боулби, выросшему в достатке и роскоши, больше всего запомнилось чувство одиночества. Он писал, что детство оставило по себе “глубокую скорбь, но неглубокие раны”[38]. В первые годы о нем заботилась милая молодая нянечка по имени Минни. Когда Джону было четыре года, она ушла. Он так никогда и не оправился от этой потери. “Для ребенка двух-трех или даже четырех-пяти лет лишиться единственной няни, которая заботилась о нем, почти так же нелегко, как лишиться матери”, – напишет Боулби позже[39].
Когда ему исполнилось восемь, Боулби с братом отправили учиться в закрытую школу. Это были мучительные годы. Боулби отчаянно скучал по дому[40]. Однако образование не убило его, и, поступив в Кембриджский университет, он решил изучать медицину, как и его отец[41]. Однако ни хирургия, ни королевский двор Джона Боулби не привлекали. Он решил посвятить себя изучению психоанализа, еще очень молодого на тот момент направления. Боулби верил, что, используя теорию Фрейда, можно помочь напуганным и тревожным детям. Закончив обучение на психиатра, Боулби стал работать в детской психиатрической клинике в Северном Лондоне[42]. Он работал с детьми, страдающими всевозможными отклонениями, от истерии до склонности к насилию. Однако больше всего Боулби заинтересовали юные пациенты, которых отправляли в клинику за “пристрастие к воровству”[43]. Этих детей регулярно ловили на краже или порче чужого имущества. В дополнение к пространному набору тестов, Боулби и социальные работники расспрашивали таких пациентов об их родителях, братьях и сестрах[44]. Дети рассказывали страшное: мать Фреда кричала на детей и запугивала их, Уинни часто бил отец. Мать Сирила прямо сказала: “Лучше бы умер ты, а не малыш”. У матери Кэтлин были “странные сексуальные идеи насчет детей, и люди видели, как она избивает собаку с садистской жестокостью”[45].
Подобные печальные истории рассказывали не только юные воришки – работники клиники слышали нечто подобное почти ото всех своих пациентов. Но Боулби удалось вычленить особенности в жизни ребенка, которые, как ему казалось, были связаны с привычкой воровать. Гипотеза появилась у него после общения с юным Дереком, отправленным в клинику за воровство и прогулы в школе[46]. На первый взгляд, детство Дерека было вполне благополучным: он рос в семье любящих родителей из среднего класса, и его старший брат не страдал отклонениями в поведении. Однако в медицинской карте Дерека обнаружился интересный факт: в возрасте восемнадцати месяцев он перенес дифтерию и девять месяцев провел в больнице. Там он был полностью оторван от семьи, ото всех, кого он любил. По словам матери Дерека, после возвращения он очень изменился: постоянно звал “медсестру” и отказывался есть. “Как будто моего ребенка подменили”, – сказала мать[47].
Случай с Дереком заставил Боулби перечитать истории болезни других пациентов, страдающих склонностью к воровству. Согласно записям, 85 % “страдающих от недостатка любви” детей-воришек, как и Дерек, в раннем детстве перенесли долгую разлуку с близкими. Это травмирующее переживание надолго определило их жизнь. Дети воруют сладости и игрушки, утверждал Боулби, пытаясь заполнить эмоциональную пустоту. “Под маской их безразличия, – писал он, – кроется глубочайшее горе”[48].
Боулби был одержим идеей о том, что между разлукой с близкими и эмоциональным расстройством есть очевидная связь. Он возражал против плана операции “Крысолов”, когда британское правительство предприняло амбициозную попытку превентивно эвакуировать из городов всех детей, чтобы защитить их от немецких бомб. (За четыре дня в сентябре 1939 года почти три миллиона человек – преимущественно детей – были вывезены из городов на автобусах и поездах в сельскую местность, где им предстояло жить с чужими людьми[49].) В письме, опубликованном в British Medical Journal, Боулби и соавторы предупреждали, что операция, хотя и преследующая благородные цели, будем иметь негативные побочные последствия. Разлучать с родителями детей в возрасте пяти лет и младше, писали они, чревато “серьезными психологическими расстройствами” и последующим ростом молодежной преступности[50][51].
Пока шла война, Боулби изучал медицинские записи маленьких пациентов, потерявших родителей. Анна Фрейд, младшая дочь Зигмунда Фрейда и основательница Хемпстедской детской военной клиники, описывала ему расстройства своих пациентов. (Она тоже выступала против операции “Крысолов”: “Любовь к родителям так велика, что внезапная разлука с матерью будет более тяжким потрясением для маленького ребенка, чем если бы дом обрушился ему на голову”[52].) Во многих случаях малыши, только-только вышедшие из младенческого возраста и оказавшиеся в Хемпстедской клинике, просто не могли смириться с неожиданным исчезновением всех родных. Например, мать трехлетнего Патрика была вынуждена работать на расположенной далеко от дома военной фабрике. Мальчик был совершенно раздавлен ее отсутствием, но сдерживал слезы, потому что родители сказали, что перестанут его навещать, если он будет плакать. И Патрик придумал для себя ритуал, повторяя снова и снова, что “мама придет за ним, наденет курточку и заберет его домой”. Разлука затягивалась, дни складывались в месяцы. И история, которую рассказывал Патрик, становилась все подробнее: “Она наденет на меня курточку и рейтузы, застегнет молнию, наденет мне шапочку”. Когда сиделки просили Патрика замолчать, он уходил в дальний угол и продолжал повторять эту историю про себя, беззвучно двигая губами[53].
Эти трагические рассказы подтолкнули Боулби сосредоточить исследования на том, как продолжительная разлука с родителями влияет на детскую психику. Он изучал пациентов детских отделений различных больниц. Британские врачи ограничивали число посещений, считая, что частые визиты родных ведут к распространению инфекций и эмоциональному истощению. Во многих лондонских больницах родителям разрешалось навещать детей лишь по воскресеньям, и визит не должен был продолжаться более часа, а к детям младше трех лет посетители вообще не допускались[54].
Довольно быстро Боулби обнаружил, что разлука с семьей оказывает травматическое воздействие на психику ребенка, причем график этого воздействия представляет собой кривую, напоминающую развитие физического заболевания. (Позже Боулби напишет, что разлуку можно сравнить с дефицитом витаминов, когда отсутствие необходимых питательных веществ наносит непоправимый вред[55].) Очутившись в больнице, дети заходятся в рыданиях и не доверяют незнакомцам в белых халатах. Вскоре бурные протесты сменяются угрюмой замкнутостью, особенно если разлука длится больше недели. Дети больше не плачут, но выглядят отстраненными, безразличными, словно вообще забыли своих родителей[56]. Больничные работники в таких случаях говорят, что “ребенок успокоился”[57]. Боулби называл это состояние отчаянием[58]. В 1951 году он подготовил доклад для Всемирной организации здравоохранения, имевший большой резонанс. В этом докладе на основании своих наблюдений в больницах Боулби утверждал, что, вопреки тезисам Уотсона и прочих бихевиористов, “младенцам и маленьким детям необходимо постоянно чувствовать тепло и близость матери (или человека, заменившего им мать), равно приятное и радостное для них обоих”[59].