2
Скелетон
Тайный дневник Биби
17 августа
Рыцарь, Рыцарь-Рыцарь… С чего же мне начать, а, Дневник? Быть подружкой Рыцаря было почти то же самое, что жертвой похищения со Стокгольмским синдромом. Меня вообще не спросили – Рыцарь решил, что я его, и никто не мог сказать Рыцарю – нет. Но со временем я перестала его бояться, и мы подружились, а потом я даже полюбила своего захватчика с его тенденцией к психопатии и всем прочим.
Рыцарь был скинхедом. Поправка: он был тем самым скинхедом – единственным на всю нашу провинциальную округу трех пригородов Атланты, чтоб быть точной. Он был настолько невероятно зол на весь мир, что больше никто, ни из какой группировки злобных-белых-мужчин в Старшей Школе Персикового Округа не мог с ним сравниться. Джоки слишком любили кучковаться. Панки, наиболее буйные и агрессивные, были излишне веселы. Детишки-готы были просто отсосы. Нет, ярость Рыцаря оказалась столь всепоглощающей, что ему ничего не оставалось, кроме как вступить в группировку с девизом: «Я пришибу тебя, а потом оторву тебе руку и добью тебя ею только за то, что ты дышишь со мной одним воздухом». И все школьные годы он оставался единственным членом этой группировки.
Я думаю, что ярость появилась у него с самого момента рождения, когда это тупое убожество, которым была его мать, назвало его Рональд МакНайт. Шел 1981 год, и, зная Кенди, можно представить себе, что она наверняка пыталась впечатлить того женатого биржевика, который ее обрюхатил, назвав отпрыска в честь самого знаменитого республиканца, которого она только знала. (Имеется в виду Рональд Рейган, тогдашний Президент США.) А дальше, надо полагать, после лет, проведенных в качестве груши для битья у постоянно меняющихся, наверняка женатых приятелей Кенди, абьюзеров и алкоголиков, чувствуя себя тяжким бременем на плечах женщины, которая предпочитала собственному сыну все, что угодно, и в довершение всего будучи вынужденным выслушивать бесконечные шутки про Рональда МакДональда, Рональд стал Рыцарем, а Рыцарь превратился в наводящий ужас кошмар.
У Рыцаря был такой симпатичный мальчишеский облик и заметное сходство с Эминемом – чистая кожа, короткий ежик платиново-светлых волос и почти бесцветные ресницы и брови. Но это призрачное бесцветие резко нарушали его пронзительные, ярко-голубые, ледяные глаза.
Рыцарь был худым, но крепко сложенным. Как уличный боец. Он никогда не пропускал уроки в спортзале (как будто в общественных школах больше нечему было учить) и однажды выиграл три сотни долларов у всей футбольной команды, подняв на спор штангу в полторы сотни килограммов весом – больше чем вдвое превышающую его собственный вес.
Какую бы историю он ни рассказывал, там неизменно была присказка: «Дело не в размере собаки в драке. Дело в размере драки в собаке».
И я вам так скажу – в самом Рональде МакНайте (или Скелетоне, как его называли в Старшей Персиковой, хотя никогда не осмеливались называть так в лицо) этой самой драки было выше головы.
Еще забавней того, что Рыцарь оказался единственным скинхедом в городе, было то, что он совсем не был расистом. Я никогда не слышала от него никакой арийской фигни и не видела, чтоб он носил какие-нибудь типичные нацистские цацки. У него в жизни не водилось ни свастик, ни железных крестов.
Уже тогда имея склонность к психологии, я так заинтересовалась отсутствием фашистской символики, что набралась храбрости и однажды спросила его об этом.
Вместо того чтобы вскинуть руку в воздух, салютуя «Зиг Хайль», Рыцарь быстро огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что нас никто не слышит. После чего, наклонясь ко мне так близко, что я почувствовала на шее его дыхание, он прошептал: «Вообще-то я не расист. Я просто всех ненавижу».
И я ему поверила. Этот засранец действительно ненавидел всех.
Ну, или я так думала.
В 1996 году на планете жило пять миллиардов человек. Рональд «Рыцарь» МакНайт ненавидел четыре миллиарда девятьсот девяносто девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять из них. Он ненавидел своих родителей. Терпеть не мог друзей. Нарочно оскорблял незнакомых. Но, по какой-то непонятной причине, Рыцарь решил, что ему нравлюсь я. А быть единственным человеком, который нравится самому жуткому мальчику на планете, не так-то легко.
Когда я впервые встретила Рональда МакНайта, я была бесприютной, веснушчатой старшеклассницей с оленьими глазами, копной волнистых светло-рыжих волос до плеч и дурацкой влюбленностью в Короля Панков, Ланса Хайтауэра. Я стригла волосы все короче и короче, добавляла все новые булавки на свой рюкзак и толстовку и пыталась во время обеда сантиметр за сантиметром подсесть поближе к Лансу за их элитным панковско-готским столом, где он председательствовал с самого первого школьного дня. (Как потом выяснилось, Ланс был совершенным и окончательным геем. Лучше бы я узнала это до того, как сбрила большую часть своих волос и сделала множество пирсингов в своих все возрастающих попытках ему понравиться.)
Рыцарь, который учился в предпоследнем классе, оказался за нашим столом случайно. Поскольку больше скинхедов в школе не было, панки привечали его, как ручную гремучую змею. День за днем он сидел, нахмурив брови и опустив голову, скреб вилкой по тарелке и время от времени бормотал: «Отвали», когда кто-то смел к нему обращаться.
Одним прекрасным сентябрьским днем я случайно услышала, как одна старшеклассница сказала за нашим столом своему покрытому пирсингом приятелю, что у Скелетона сегодня день рождения. (До сих пор не представляю, как кто-то мог об этом узнать, если только Рыцарь не проговорился об этом сам в качестве доказательства того, как ужасна его жизнь. Я могу себе представить что-то вроде: «Я на фиг не могу поверить, что моя чертова мать-шлюха сперла все мои сигареты и смотала из города со своим дебилом-муженьком в мой долбаный день рождения. Эй, козел, чего ты вылупился?») Ну я и купила ему сэндвич с курицей.
Подойдя к столу с широкой улыбкой (надо сказать, я всегда была отвратительно бодрой и восторженной, и из меня могла бы выйти отличная чирлидерша, если бы я не была одновременно неловкой и полной протеста), я сунула ему этот сэндвич в лицо и завопила: «С днем рождения!»
В ответ Рыцарь поднял вечно хмурое лицо и пригвоздил меня к месту взглядом, похожим на две пронзительные вспышки голубого лазера. Я замерла, не в силах сделать вдох и с опозданием понимая, что только что ткнула пальцем гремучую змею.
Пока я собиралась с мужеством, готовясь к ответным действиям, злобная ухмылка Рыцаря вдруг смягчилась, скользнула куда-то вбок и исчезла прямо у меня на глазах.
Его брови, всегда сильно нахмуренные, разгладились и удивленно приподнялись. Ледяные глаза расширились, а губы приоткрылись в безмолвном выдохе. На его лице появилось душераздирающее выражение недоверия и благодарности. Как будто этот парень по кличке Скелетон никогда в жизни не получал подарков на день рождения. Я буквально слышала, как его доспехи с грохотом падают на пол, а передо мной стоит некто беззащитный, одинокий и несчастный.
Я не могла вымолвить ни слова. Не помнила, как дышать. Когда мои легкие начали гореть, я наконец оторвала от него взгляд и втянула в себя порцию воздуха, делая вид, что любуюсь своими новыми «мартенсами» (еще одна покупка, сделанная во имя соблазнения Ланса Хайтауэра), но было поздно. За эти секунды я увидала все. Жизнь, полную боли, жажду признания и цунами любви, только ждущих ту самую персону, которая окажется достаточно смелой – или достаточно глупой, – чтобы подойти поближе.
Я ожидала, что он подымет с пола доспехи и вернется к своей мрачности – в конце-то концов, подумаешь, дурацкий сэндвич, – но, к моему изумлению и ужасу, Рыцарь встал, указал на меня и заорал всем, сидящим за столом: «Вот почему Биби – единственный чертов человек на этой планете, которого я могу выносить! Никто из вас, козлов, даже не подумал про мой день рождения! – Обведя всех и каждого пронзительным взглядом и напугав до усрачки, он закончил: – Как же я вас всех ненавижу!»
У Скелетона была тяга к драме.
Оцепенев, я беспомощно наблюдала, как он снова опустился на скамью с довольной улыбкой только что нажравшегося льва, явно удовлетворенный сценой, которую устроил, и потрясенным молчанием, воцарившимся в столовой. Я стояла во всем зале одна, как дура, и все пялились на меня, включая Рыцаря, который взирал на меня с широкой, хищной улыбкой Чеширского кота.
Внезапно мне захотелось отменить покупку.
Видишь ли, Дневник, я-то думала, что покупаю только куриный сэндвич и, может быть, если повезет, немножко хорошего отношения от парня, который хотел Убить-Вас-Всех-Доской-Со-Ржавыми Гвоздями. Только-то.
Рыцарь мне даже не нравился. Я не хотела с ним дружить (если представить, что это возможно в принципе). Он был злобным и страшным, и все, чего бы мне хотелось, так это чтобы он не орал на меня и не убивал. Кто бы мог подумать, что дурацкие полтора доллара купят мне это неизменное, обсессивное, постоянное обожание единственного в городе скинхеда?
И пока я стояла там, скрестив свои большие зеленые глаза с пронзительным голубым взором Рыцаря, стало ясно, что он собирается сделать меня своей, хочу я того или нет.
И поначалу я совершенно точно этого не хотела.
3
Вразья
Тайный дневник Биби
24 августа
До старшей школы я вообще целовалась только однажды – с Колтоном. Он был из тех адски симпатичных плохих парней с торчащими волосами, и я встречалась с ним в восьмом классе. Когда я говорю «встречалась», я имею в виду, что мы перезванивались, держались за руки в школе и на Хеллоуин вместе украшали дом туалетной бумагой. Колтон напоминал мне мужскую фею – не в смысле гея, а в смысле такое остроухое существо со взъерошенной копной волос и злобным блеском глаз.
Черт. Погодите, это же я представляю себе Питера Пэна.
Ну да, Колтон напоминал мне Питера Пэна, такого секси, шкодливого Короля Потерянных Мальчиков.
Колтон жил вместе со своей замызганной, печальной матерью-одиночкой Пегги, которая, кажется, никогда не работала меньше чем на четырех работах. Пегги была тощей как жердь, с длинными, мутно-сероватыми светлыми волосами. Она без проблем помещалась в свой облегающий, приталенный гардероб 1983 года. В ее тонких, трясущихся пальцах всегда была такая же длинная сигарета «Вирджиния слимс», а голос был таким хриплым, как будто она проводила целые дни, не обмолвившись ни с кем ни словом.
На Пегги было буквально написано, что в восьмидесятые она была музыкальной фанаткой, так что, насколько я знаю, отцом Колтона был один из основателей группы «Whitesnake». Но, кем был он ни был, его дом в Лас-Вегасе наверняка в разы лучше той дыры, где жила Пегги. И поэтому Колтон никогда не оставался с ней дольше чем на несколько месяцев подряд.
Во время последнего пребывания Колтона у Пегги, они практически усыновили Рыцаря – отчасти потому, что жалели его за несчастную жизнь дома, но еще и, как я подозревала, потому что у него была машина.
А потом, по своему обычаю, всего через два месяца после начала второго учебного года в старших классах, Колтон уселся в международный автобус и отвалил в Лас-Вегас, оставив Пегги одну. И, поскольку ей нужен был сын, а Рыцарю – другая мама, он так и продолжал после школы возвращаться туда, как будто бы Колтон никуда не девался.
Вообще-то это было довольно мило. Рыцарь гулял с престарелой овчаркой Пегги и чинил все прогнившие, заплесневелые места в ее доме, пока она работала на одной из своих сорока семи временных работ. Он никогда не просил ничего взамен, но получил… ключ от ее дома.
Это было круто – не сам дом, ясное дело. Дом представлял собой разваливающийся кусок дерьма. Но он весь был в распоряжении Рыцаря, и Рыцарь позволял нам тусоваться там после школы. Холодильник Пегги был набит дешевым пивом, мы могли курить прямо в доме, и там был кабельный телевизор. Это был подростковый рай.
Каждый день вся наша панк-рок-компания отправлялась прямо к Пегги, разваливалась на ее колючих бесформенных диванах семидесятых годов (я старалась устроиться поближе к Лансу), открывала пиво и орала во всю силу своих легких, глядя на какого-нибудь безногого транссексуала или там байкера-лилипута, которого показывали в тот день в передаче Джерри Спрингера. Попутно распихивая бычки от «Кэмела» в уже и так переполненные пепельницы.
Рыцарь обычно проводил первый час этого дела, гуляя с собакой или ремонтируя что-то в доме. За это время я успевала надраться и всласть пофлиртовать с тем, у кого на коленях в тот момент сидела – не то чтобы это имело значение. Когда же Рыцарь заканчивал со своими делами, он плюхался в обтянутое серо-коричневой тканью кресло с откидывающейся спинкой с бутылкой пива в руке и пронзал несчастного придурка, с которым я в этот момент разговаривала, таким убийственным взглядом, что он вылетал за дверь еще до того, как моя костлявая задница касалась пола.
Так продолжалось неделями, пока в один прекрасный день я не осознала, что тут остались только Рыцарь и я. Я, в общем, понимала, что толпа как-то редеет, но не понимала насколько. Я всегда приезжала к Пегги, потому что: а) мне было пятнадцать и у меня не было машины, и б) если меня предлагал подвезти кто-то другой, Рыцарь тут же заламывал ему руку за спину и тыкал его лицом в ближайшую машину до тех пор, пока он не отзывал свое предложение.
Я даже не могла вернуться домой на школьном автобусе, потому что жила не в прилегающем к школе районе.
К ноябрю нашего второго года в старшей школе Рыцарь как-то незаметно стал единственным способом моего передвижения после школы.
Каждый день, после звонка с последнего урока, хотела я того или нет, меня втягивало в толпу подростков, покидающих здание, крутило и вертело там, как одинокий лист в потоке, и выносило на переднюю лужайку, прямо к ногам Рыцаря. Он стоял, прислонившись к флагштоку, со сложенными на груди руками, и выглядел точно как скинхед по версии «Аутсайдера» – узкая белая майка, классические 501-е «ливайсы», перехваченные тонким красным шнурком, черные высокие ботинки со стальными носами и злобный блеск в глазах. Единственное, чего недоставало, – пачки сигарет, торчащей из-под завернутого рукава. Ну и волос, конечно.
Даже несмотря на то, что весь этот классический образ, уверенность в себе и явная склонность к насилию создавали достаточно сексуальную картину, Рыцарь все еще не нравился мне. В основном, наверное, потому, что подсознательно я понимала – он вполне может меня убить. Но, надо признаться, мне нравилось внимание. Сознание того, что вся школа видит, как этот современный Брандо ждет именно меня, давало мне возможность чувствовать, что я тоже хотя бы немного крутая.
Я всегда была такой странной, забавной, типа возвышенной девицей с безумной прической и одеждой в стиле Гвен Стефани. Меня все знали, потому что я выделялась из толпы своими ярко-красными, оранжевыми или лиловыми кудрями, блестящими тенями или штанами в леопардовых пятнах, заправленными в белые «мартенсы», – но я не имела никакого существенного влияния.
А теперь… Теперь я была неприкасаемой.
Я постепенно становилась драгоценностью Рыцаря. Его внимание ко мне было настолько сфокусированным, что я чувствовала себя под его взглядом, как букашка под увеличительным стеклом. Казалось, он стремится запомнить точную форму, размер и расположение каждой веснушки и каждого прыщика на моем лице. Господи, от этого меня просто корчило. До того как я встретилась с Рыцарем, у меня никогда не было проблемы с тем, чтобы смотреть людям в глаза.
Сейчас, шестнадцать лет спустя, я все еще ловлю себя на том, что разговариваю с чьей-нибудь рубашкой.
Сперва мне было довольно страшно находиться с Рыцарем вдвоем, но я понятия не имела, как этого избежать. Не было автобуса, не было машины, и не было никого, кто рискнул бы связаться со скинхедом Скелетоном, предложив подвезти меня, а мои родители были на работе (ладно, один из моих родителей был на работе, а второй спал с похмелья). Так что Рыцарь вполне успешно стал моей единственной опцией.