Лицом вниз. Антология греческой прозы XIX века
Предисловие
Счастлив, кто падает вниз головой: Мир для него хоть на миг – а иной.
Предлагаемая вниманию читателя книга – антология новогреческой прозы второй половины XIX – начала XX века – запоздала более чем на столетие.
Название сборника «Лицом вниз»1 отражает, как кажется, непредсказуемость этих текстов и их новаторский характер и перекликается со знаменитой строчкой Ходасевича, послужившей эпиграфом к этому предисловию2.
Речь идет о прекрасной прозе, яркой и оригинальной, – возможно, лучшем из того, что было написано по-новогречески. Все авторы, представленные в данном сборнике, в большей или меньшей степени находятся в диалоге с европейской литературой и некоторыми шедеврами русской прозы XIX века (в частности, как будет показано ниже, с Достоевским). Однако парадоксальным образом имена писателей, представленных в сборнике, до сих пор практически неизвестны в России. Скажем больше: они и в Греции известны недостаточно, – точнее, речь идет о знаменитых писателях, но все большее количество читателей вынуждено читать некоторых из них в переводе (sic!) на новогреческий, то есть на тот вариант новогреческого языка, который называется «димотика».
Дело в том, что почти все тексты, включенные в настоящий сборник, написаны на кафаревусе – архаизированном книжном варианте греческого языка, сочетающем древнегреческую морфологию и новогреческий синтаксис. Кафаревуса (гр. «καθαρεύουσα», букв. «очищающая») – это язык, формально созданный в конце XVIII – начале XIX века с тем, чтобы стать официальным языком молодого греческого государства. Это был язык, очищенный от иностранных заимствований и включавший многочисленные кальки французских выражений, созданные с опорой на древнегреческую морфологию.
В сущности, нельзя утверждать, что кафаревуса явилась созданием греческих интеллектуалов конца XVIII века. Этот язык явился естественным продолжением и воплощением давней традиции, архаизаторской языковой политики, тенденции к постоянному возврату к эталонным образцам древнегреческого, это книжная форма греческого языка, которая культивировалась на всем протяжении существования Византии и восходит, по всей вероятности, к периоду аттикизма. В период турецкого владычества установка на архаизацию стала единственной надеждой на сохранение идентичности и национальной памяти греков. Не случайно для датировки греческих текстов исследователи часто руководствуются принципом: чем архаичнее текст, тем современнее автор.
Кафаревуса существовала параллельно с димотикой, «народным» языком, явившимся продолжением греческого койне. При этом понятие «кафаревуса» весьма размыто и неопределенно. Три главных прозаика Греции XIX века – Пападиамандис, Визиинос и Роидис – писали на кафаревусе, при этом речь идет о трех разных идиолектах, мгновенно опознаваемых и при этом совершенно различных. Фактически каждый литератор, писавший на кафаревусе, создавал свой собственный язык.
На протяжении длительного времени все официальное общение, университетские лекции, академический и юридический дискурс использовали исключительно кафаревусу. Любая рефлексия, рассуждение на абстрактные темы требовали использования кафаревусы. Это создавало странную раздвоенность сознания, когда высокий и низкий, сакральный и профанный, отвлеченный и бытовой дискурсы строго различались.
Решение языкового вопроса определенным образом коррелировало и с политической позицией. Последнее справедливо и для ХХ века, в доказательство можно привести то, что все прогрессивные правительства от Элефтерия Венизелоса в 1917 году до Андреаса Папандреу поддерживали димотику, в то время как консервативные и реакционные режимы (с единственным исключением – правительства Иоанниса Метаксаса, но об этом речь пойдет ниже) выступали против включения димотики в систему образования.
Вплоть до утверждения димотики в качестве государственного языка Греции кафаревуса служила для выражения консервативных идей правой партии, в то время как «левое» движение требовало языковой демократизации. Это привело к тому, что в 1950–1970‐х годах языковой стиль стал четко ассоциироваться с политическими взглядами и служил маркером отдельных групп единомышленников.
История введения преподавания на димотике правительством диктатора Метаксаса удивительна и достойна изложения. Впрочем, при ближайшем рассмотрении эта история идеально соответствует идеологической канве греческого языкового вопроса. В октябре 1936 года министр образования диктаторского правительства Метаксаса Константинос Георгакопулос разослал циркуляр по школам, утверждая, что сторонники димотики являются противниками национальной идеи. Реформы в системе образования интерпретировались им как попытка насаждения коммунизма. Последнее никого не удивило, поскольку все консервативные партии в Греции всегда поддерживали кафаревусу. Но диктатор занял совершенно неожиданную позицию применительно к димотике. Через месяц после своего прихода к власти он заявил в интервью, данном им газете, что димотикизм был чисто национальным явлением, он не имеет ничего общего с коммунизмом. Затем после отставки Георгакопулоса Метаксас назначил себя министром образования (1938–1941), и, хотя сам он всегда использовал в официальных речах кафаревусу и никогда не рассматривал перспективу превращения димотики в официальный язык государства, он немедленно учредил комитет, в который ввел Манолиса Триандафиллидиса и поручил ему составление современной грамматики новогреческого языка. Грамматика была напечатана в июне 1941 года. Метаксас даже написал введение к грамматике, в котором он утверждает, что грамматические правила привнесут в общее состояние вещей порядок и дисциплину, которых так не хватает грекам, и позволит им урезать их чрезмерно развитый индивидуализм. В свете последних событий сложно не изумиться проницательности Метаксаса. Но, как показывает практика, попытка свести греческий язык к кодифицированной «строгой» димотике явилась утопией, совершенно в духе Просвещения. Дух греческой вольности оказалось весьма трудно обуздать – особенно в его языковом воплощении.
Тем не менее следует отметить, что часто называемая «государственной грамматикой» или «официальной грамматикой» грамматика Триандафиллидиса до сих пор является самым авторитетным справочником по современной грамматике новогреческого языка. При этом Триандафиллидис очень определенно утверждал, что не ставит себе целью описать разговорный язык. Речь в данном случае идет о прескриптивной грамматике, которая основана на языке народных песен и подвергает этот язык стандартизации.
Отмена кафаревусы как официального языка в 1976 году и прекращение преподавания древнегреческого в школе привели к абсурдной ситуации – для современных молодых людей в Греции тексты, включенные в сборник, являются в определенной степени недоступными (многие из них, как было отмечено выше, переведены на димотику). Это поистине драматическая коллизия: представим себе ситуацию, если бы современный носитель русского был не в состоянии понимать язык Пушкина, Лескова, Толстого и Достоевского.
Однако ситуация с кафаревусой, на которой писали выдающиеся литераторы XIX века, гораздо сложнее, чем представляется на первый взгляд. На протяжении столетий византийские интеллектуалы, а затем их потомки и преемники, жившие уже в Османской империи, прежде всего воспринимали писание по-гречески как экзерсис, риторическое и стилистическое упражнение, заботясь прежде всего о грамматической правильности и верности древнегреческим эталонам. В их невероятно сложных и грамматически совершенных текстах отсутствует спонтанность и элемент импровизации.
При первом же приближении к текстам, представленным в сборнике, становится очевидна поразительная языковая свобода и раскрепощенность авторов. Языковая свобода коррелирует со свободой идеологической – не случайно именно сегодня греческая проза XIX века снова «входит в моду», становится объектом пристального внимания литературоведов, философов и прочитывается заново. Это по-настоящему модернистская проза, ее новаторство является совершенно естественным и спонтанным.
Тексты, входящие в сборник, не вполне однородны: несмотря на идею создания очищенного от заимствований, совершенного языка, каждый из писателей, представленных в данном сборнике, пользуется собственным языком, смешивающим «высокую кафаревусу», авторскую игру слов и различные языковые стили.
Таким образом, перед переводчиком стояла чрезвычайно сложная, почти нерешаемая задача – дать читателю почувствовать ритм, фактуру и атмосферу этой насыщенной прозы, где язык, собственно, является главным действующим лицом. Основным аргументом противников возможности адекватного перевода является постулат о невозможности перевести культурный контекст: случай греческой прозы XIX века – максимально сложный с этой точки зрения.
Вторая половина XIX века – весьма запутанный, драматический и интересный период истории Новой Греции. В 1821 году произошла греческая революция, позади осталась мрачная эпоха туркократии. Происходит становление греческой государственности и напряженные поиски национальной идентичности.
«We are all Greeks» («Мы все греки»), – писал Перси Биши Шелли, боготворивший античную Грецию. Не вполне ясно, имел ли он при этом в виду своих современников, говоривших по-гречески. Скорее всего, не имел. В век Просвещения эту фразу могли повторить за ним многие европейцы.
Всеобщее преклонение перед идеалами Древней Греции ставило перед потомками греков сложную, почти нерешаемую задачу – сохранить неизменным язык, который по определению должен меняться вместе с обществом. Сложность греческой языковой ситуации, раздвоенность языкового сознания греков, диглоссия и полиглоссия – все это (и многое другое) явилось следствием того, что греки очень рано – уже в V веке до н. э. – осознали эталонную значимость своих текстов, стали воспринимать кодифицированную норму как национальное достояние.
Очевидно, что идея о преемственности греческой культуры, о том, что новые греки действительно являются наследниками тех, великих, далеко не всем кажется бесспорной. Многие утверждают (и не без оснований), что античное наследие было получено греками ready-made в виде готового пакета в эпоху Просвещения, из рук Европы и, в отличие от европейцев, им не нужно было прилагать усилий, чтобы переработать и адаптировать для восприятия это наследие.
Действительно, многое о своем античном прошлом греки стали узнавать в эпоху Просвещения после длительного и тягостного периода туркократии. Сейчас нам известно, что даже о своих народных песнях они стали задумываться после выхода в свет народных греческих песен, собранных и изданных замечательным французским романистом, историком и фольклористом Клодом Форьелем. И тем не менее из рук Европы греки получили в XVIII–XIX веках, возможно, и забытое – но свое.
В этом отношении тексты, собранные в данном сборнике, очень показательны. Представлены все слои греческого общества – от аристократа Теотокиса до разночинца Визииноса. Но для всех этих писателей характерна ярчайшая индивидуальность и абсолютная свобода: спонтанность, суровый дарвинизм в сочетании с элементами магического реализма (в прозе Пападиамандиса), космополитизм и новаторство (у Мицакиса), психологизм и терапевтическая авторефлексия у Визииноса, обостренное чувство социальной несправедливости Вутираса и его фантастический дар рассказчика, эпическая интонация Теотокиса, вырастающая из народных песен.
Авторы, представленные в сборнике, категорически не похожи между собой, однако их объединяет одна общая черта: они свободны от мучительного сопоставления себя с Древней Грецией, не рефлексируют по поводу античного наследия и древнегреческой мифологии, не пытаются уложить свое творчество в прокрустово ложе архаизаторства. Прямых отсылок к античности в этих текстах нет, и это не случайно. Авторам не нужно обосновывать и доказывать свою «греческость». И именно поэтому поразительная героиня Пападиамандиса, кажется, восстанавливает своим существованием какие-то еще догреческие балканские архетипы, неуловимо напоминая нам о Медее.
Мы надеемся, что эта прекрасная и неожиданная проза придет к своему читателю и продолжит существование на русском языке, изменяя литературный ландшафт нашего отечества.
Александрос Пападиамандис
Биография писателя
Александрос Пападиамандис родился в 1851 году на острове Скиатос, в западной части Эгейского моря, в обедневшей семье потомственных священников. В семье было трое сыновей и четыре дочери, своим не вышедшим замуж сестрам Пападиамандис помогал всю жизнь, очень рано научившись сочувствовать страданиям женщин и их тяжкой судьбе.
В раннем детстве Пападиамандис стал петь в церковном хоре, прекрасно знал церковную литургию, в детстве пробовал писать иконы – глубокая вовлеченность в церковную обрядность будет сопровождать писателя всю жизнь. В школе он учился с большими перерывами, семья бедствовала, и мальчик должен был помогать отцу. В 1872 году Александрос едет на Афон, где на протяжении восьми месяцев остается послушником. Однако, решив, что «не достоин ангельского чина», он возвращается в мир, поступая в Афинский университет.
В это же время он начинает активно заниматься журналистикой и литературными переводами (в университете он увлеченно учит английский и французский). Знакомство с известным издателем Власисом Гаврилидисом увеличило его заработки. Тем не менее в жизни писателя мало что изменилось: всю жизнь его сопровождала бедность; казалось, что первого числа каждого месяца, получив гонорары, он делал все возможное, чтобы от них избавиться – отсылал значительную часть на Скиатос, просто раздавал, отдавал долги – и оставался почти нищим, «монахом в миру», как он сам себя назвал. Он писал свои рассказы и заметки на краешке стола в таверне, носил одну и ту же одежду, почти что живописные лохмотья – на фотографиях поражает сходство Пападиамандиса с Верленом. Такой образ жизни он вел на протяжении многих лет, он очень мало общался с людьми (хотя довольно рано сформировался круг людей, близких к нему и восхищавшихся его творчеством, в который входили известные литераторы и издатели), очень много писал, не успевая выполнять заказы, и в конце жизни много пил.
В 1908 году Пападиамандис возвращается на Скиатос, в 1911-м умирает.
На Скиатосе он продолжает писать, последние рассказы написаны на димотике.
«Убивица» («Φόνισσα») – главное произведение Пападиамандиса
«Убивица»3 – одно из самых знаменитых произведений греческой литературы и безусловно самая известная повесть Пападиамандиса.
Сюжет повести поражает – главная героиня, мудрая, разумная, физически сильная и ловкая, как бы вышедшая из «Материнского права» Бахофена Хадула, или Франгоянну, занимается врачеванием и помогает женщинам всего острова при родах и в иных ситуациях. Она преданная мать и рачительная хозяйка. Повесть начинается со сцены, когда глубокой ночью, укачивая новорожденную болезненную внучку, старуха размышляет о беспросветности женской жизни и о том, что рождение девочек, которым нужно собирать приданое, делает жизнь семьи совершенно невыносимой. Внезапно она душит свою внучку. Эта сцена отчасти напоминает рассказ Чехова «Спать хочется» с той разницей, что размышления Хадулы, приводящие к преступлению, основаны на выверенных и точных социологических наблюдениях. Это не спонтанное действие, а результат логической операции. Далее на всем протяжении романа Франгоянну продолжает убивать девочек, хладнокровно и методично.