Среди КОРовской молодежи – ибо старейшины остались, в принципе, верны букве общественных задач КОРа – обозначились два течения, ни одно из которых не стало ясно артикулированным. Первое – за ним стояли Куронь, Липский и Михник – стремилось сформулировать современное мышление в духе демократического социализма, приспособленного к польским условиям. Сюда, ясное дело, входила и критика тоталитарно настроенных левых кругов, а также отдельных традиций демократического социализма. Например, тут критиковали атеизм, чрезмерную заинтересованность вопросами власти и государства, безразличие к проблемам автономности человека, философию прогресса и так далее.
Второе течение, связываемое в первую очередь с еженедельником «Голос» и Антони Мацеревичем, концентрировалось на вопросах национального освобождения и национальной традиции, а социальные, общественные вопросы низводило до уровня солидаризма. Оба эти направления высказывались, правда, за освобождение народа и за демократическую организацию общественной жизни, но акценты расставляли по-разному. Бесспорен тот факт, что разделения в лоне КОРа, которые, впрочем, никогда не выходили за границы разумного, проистекали в большей степени из традиций и опыта отдельных индивидов, нежели из действительно противоположных политических подходов.
После августа
Перед подписанием августовских соглашений бастующие поставили условие: все деятели и активисты КОРа, арестованные во время данной забастовки, должны быть освобождены. И действительно, 1 сентября 1980 года они вышли на свободу. В ту же минуту возникла проблема их участия в «Солидарности». Определенные группы интеллектуалов, ранее тесно связанные с КОРом, считали, что теперь его члены должны держаться подальше от этого профсоюза. По их мнению, надлежало в обязательном порядке искать modus vivendi (временное соглашение) с властью и как можно быстрее включить профсоюз в систему, поскольку в противном случае ему грозит катастрофа, ведь присутствие на политической сцене тех КОРовцев, чью предшествующую деятельность власти никак не могли одобрить, могло только повредить делу профсоюзников… Великая победа КОРа, которую никто не подвергал сомнению, ни друзья, ни враги, стала тем самым горьким личным поражением целого ряда его деятелей. Однако в реальности их популярность, авторитет и темперамент привели к тому, что в конце концов они оказались поглощенными новым движением. Это означало смертный приговор КОРу как автономному образованию. Появилось, правда, еще несколько деклараций, готовящих его исчезновение, но, в сущности, после сентября 1980 года КОР уже не существовал.
Отдельные его члены (в частности, Ян Юзеф Липский, Збигнев Ромашевский, Хенрик Вуец) вошли в профсоюзные власти. Другие стали разного рода советниками (Яцек Куронь, Ян Литыньский, Адам Михник, Анджей Целиньский). Еще кто-то ринулся в водоворот организационной работы, в прессу и информационные службы. Однако отношение к КОРу по-прежнему продолжало разделять «Солидарность». Не было собрания, на котором Леху Валенсе не приходилось бы отвечать на вопросы, связанные с КОРом. Когда выбирались профсоюзные власти, всем кандидатам задавали вопрос об этом Комитете. Причины такого интереса были весьма многочисленны.
Некоторые дали себя убедить назойливой, беспардонной пропагандой, утверждавшей, будто бы только одна маленькая группка людей противилась вожделенному и долгожданному соглашению с властью. Изображая КОР как движение безответственных экстремистов, которые доведут дело до советского нашествия на Польшу, власть сумела успешно манипулировать отдельными кругами оппозиционеров. С другой стороны, миф КОРа до конца сохранил свою соблазнительность и магнетическую силу. Достаточно было какому-нибудь рабочему сослаться на свои доавгустовские связи с оппозицией, как на любых выборах его шансы серьезно возрастали. Такая популярность не была лишена двусмысленности. Те, кто подключился к оппозиционной работе лишь в августе 80-го года, имели, естественно, склонность вести отсчет времени от этой даты. Сам факт более ранней ангажированности ставил перед многими людьми серьезную моральную проблему: а мы? Почему мы не взбунтовались раньше? Для части из них ответной реакцией было восхищение КОРом. У других ответ принимал форму, столь же понятную психологически, [но совершенно иную], а именно: они испытывали потребность обесценивать КОР. Как же это получилось, спрашивали они, что входившие туда интеллектуалы могли открыто, почти безнаказанно действовать, в то время как другим нельзя было пикнуть ни словечка? Власть шепотком подсказывала ответ, который убедил далеко не единственного человека: члены КОРа, инсинуировало клевещущее начальство, это сталинисты, которые сохранили контакты с миром партийных боссов. Их цель, дескать, состоит исключительно в захвате власти (в особенности такую жажду приписывали людям масштаба Куроня), и они не колеблясь предадут общество, чтобы добиться своей цели. КОРовцы – это евреи или, в более простом варианте, всякие известные лица, баловни Запада (в противоположность обыкновенному простому человеку). Подобные обвинения не смущались и не отступали перед лицом явного парадокса: «экстремистов», стремящихся вроде бы только к власти, одновременно обвиняли в умеренности как синониме подлости и измены.
Итак, КОР перестал существовать. Тем не менее он все-таки воспринимался и извне, и своими друзьями как движение, которое продолжало оставаться живым. Почему? Думаю, попросту долгие годы совместной борьбы, поражений и побед, надежд и безысходности создали специфический климат и этот климат после роспуска КОРа по-прежнему прочно скреплял Комитет. Не подлежит сомнению, что в столь широком движении, каковым является профсоюз, особенно созданный из ничего, с нуля, всякие сообщества и круги, которые уже ранее были сплоченными и пользовались столь огромным авторитетом, могли восприниматься как угроза. Отдельные группировки страдали прямо-таки настоящим психозом, везде чуя КОРовские заговоры; такие люди были чрезвычайно враждебны КОРу. Однако КОР никого не оставлял равнодушным – он имел либо горячих сторонников, либо ожесточенных противников. Впрочем, и первым и вторым приходилось признавать его заслуги.
КОРовцы в период «Солидарности»
Никто не сомневался в том, что рождение большого профсоюза было историческим событием. И все знали, сколь хрупка эта победа. Со всех сторон подстерегали опасности. Сам этот профессиональный союз, осознавая собственную силу, мог перегнуть палку и реально показать свой революционный потенциал. Скажем ясно: грозило свержение строя. От этого следовало всеми силами воздерживаться: пример Венгрии и Чехословакии не оставлял на сей счет ни малейших сомнений. С другой стороны, компартия, она же ПОРП, распадалась, покидаемая своими членами, подверженная анархии и ослаблению ленинских норм. В этом таилась опасность: рассчитывать на демократизацию партии было нельзя, на нее у партии не хватало ни сил, ни способностей (более того, плодом такого развития событий могло стать советское вторжение). Единственной надеждой являлись переговоры между мощным обществом, оснащенным наконец-то подлинным представительством, и властью, способной на сохранение своей идентичности и вместе с тем на запланированные уступки.
Мне кажется, что КОР отличался от имевшихся у него антагонистов в лоне профсоюза не своим восприятием угроз и не радикализмом. Обе эти стороны отдавали себе отчет в том, что польская революция не сумеет выжить без самоограничения. Вопрос заключался в том, каким образом это сделать.
Такие люди, как Куронь или Михник, а вместе с ними, на мой взгляд, и большинство того движения, которое они представляли, проводили следующий анализ. Польша представляет собой театр революционного процесса. Нечего рассчитывать на закулисные торги профсоюзных лидеров с властью. Такая попытка разрешения существующих конфликтов может довести только до катастрофы: эти лидеры утратят авторитет, а самоограничивающаяся революция превратится в революцию sensu stricto (в буквальном смысле). Чтобы сдерживать общественное движение, нужно представить ему ясную перспективу – ограниченную, но все-таки удовлетворительную. А чтобы склонить это движение к принятию и одобрению болезненных ограничений, требуется ясно изложить грозящие опасности. Черное именовать черным, белое – белым, говорить без обиняков, даже если это могло бы вызвать раздражение у властей в Варшаве и Москве.
Не слова могут вывести танки из парков и войска из казарм, считали Куронь и Михник, а события. Если они вдруг вырвались бы из-под контроля… Нужно, таким образом, называть вещи своими именами: насилие – насилием, власть московского «разлива» – властью, руководимой из Москвы. И нужно сказать, что наша собственная безопасность велит мириться с имперскими интересами России.
Обвинения в радикализме, которые предъявлялись КОРу, вытекают в значительной мере из этой языковой стратегии. Верные КОРовской традиции громкого произнесения правды, КОРовцы не прятались за намеками, а публично и прилюдно говорили то, что другие резервировали для закрытых сектантских синклитов, где все свои. Парадоксальным образом их радикализм на уровне языка стал реально служить стратегии умеренности. Подобно Валенсе, Куронь исполнял роль пожарника, который гасит вспыхивающие забастовки, а удавалось ему это по той причине, что он говорил рабочим правду, объясняя, почему нужно соглашаться на компромиссы.
Приведу один факт, хорошо иллюстрирующий противоречие между распространенным мнением о Куроне и действительностью. Сразу же после рождения «Солидарности», находясь на вершине славы, Куронь участвовал вместе с Валенсой в митинге на щецинском стадионе. Его приняли овацией. Каждая его фраза сопровождалась бурей аплодисментов. Кроме одной: «Мы противники насилия и независимо от обстоятельств не будем мстить коммунистам». В телефонном разговоре со мной Куронь в тот день сказал: «Я понял тогда, что аплодировали вовсе не мне, а моему образу в официальной пропаганде. Во мне видят и хотят видеть революционера, поджигателя, готового резать горло всем красным».
Куроня применительно к его практической деятельности часто критиковали за умеренность. В КОРе его идею Комитета общественного спасения ждало ожесточенное сопротивление. Куронь имел в виду коалиционное правительство, которое получит поддержку как партии, так и «Солидарности» вкупе с Церковью. Он выдвинул эту мысль в тот момент, когда ситуация становилась все более безнадежной, а позднее ее подхватил PAX и даже кое-кто из партийных руководителей. Трудно сегодня сказать, была ли эта идея реалистичной. В любом случае она указывает, в каком направлении шли его мысли.
Аналогично обстоит дело со съездом «Солидарности»: Куронь подвергся там резкой критике, так как защищал компромисс по вопросу об идее создания органов рабочего самоуправления в промышленности. Это показывает, до какой степени драматичной была ситуация, в которой находились люди, подобные ему, – впрочем, и все движение тоже: осознавая мощный революционный потенциал «Солидарности», они старались сдержать взрыв. В поисках решения этой антиномии Куронь уже в сентябре 1980 года предложил программу, которую другим предстояло принять лишь спустя несколько месяцев: стремиться к modus vivendi с властью на основе ясного и четкого разделения сфер влияния. Внешнюю политику, армию и полицию предполагалось оставить власти в качестве ее прерогативы. Вопросы экономической и общественной жизни планировалось решать путем переговоров между властью и обществом, представителем которого выступает «Солидарность». Такой дуализм находил бы отражение в двухпалатном парламенте, где одна палата находится в руках власти, а вторая, общественно-экономическая, выступает как представитель общества.
Центральную роль в этой системе предстояло играть принципу самоуправляемости. Во время заседания Общенациональной комиссии «Солидарности» в июле 1981 года – наиболее интересном из всех подобных, поскольку на нем впервые встал вопрос о политической стратегии, – Куронь произнес речь, тезисы которой одобрила вся комиссия. Он рассуждал просто и напрямую: мы не можем взять власть на выборах и не можем принять модель тоталитарной партии; единственный путь, который открыт перед нами с целью вернуть народу духовную самостоятельность, – это путь автономии отдельных секторов общественной жизни, путь взятия власти там, где это возможно. Таким образом, программа самоуправляемости стала революционной программой борьбы за хозяйственно-экономическую власть. В середине 1981 года эта программа приобрела огромную популярность.
Но два месяца спустя, когда напряжение росло, тот же Куронь со всей решимостью высказался за компромисс и навязал его профсоюзу – таким способом он подре́зал крылья всему движению муниципального самоуправления. Ведь революционное движение, то есть движение, у которого не проговариваемой вслух целью является хотя бы частичное лишение правящих классов собственности, не может довольствоваться компромиссом, в том числе даже выгодным для себя. Рабочих не интересовала ни самоуправляемость предприятий, реализуемая самими трудящимися, ни более рациональная организация экономики, если главные решения оставались бы в руках власти. Самоуправляемость вызывала у них интерес только как инструмент политической борьбы.
Это лишь один из многих примеров противоречий, с которыми боролся профсоюз – революционный по своему духу, но с реформистской программой – организация людей, жаждущих радикальных перемен, но вынужденных вести переговоры с ненавистной властью. И это также пример такого противоречия, которое не могло не терзать умы, чувствительные к революционному потенциалу движения и к смертельной опасности, витавшей над всей страной.
Кор при военном положении
Объявление военного положения означало арест всех членов КОРа, кроме тех, кто случайно находился в этот момент за границей, и кроме самых пожилых. Куронь и Литыньский, Мацеревич и Михник, Вуец и Белиньский, Липский, Анка Ковальская и Халина Миколайская отправились в лагеря интернирования. Немногочисленные деятели КОРа, в частности Борусевич и Ромашевский, ускользнули от облавы. И одни и другие сыграли, однако, огромную роль в той войне, которую общество объявило диктатуре в месяцы, последовавшие за декабрем 1981-го.
Нелегко говорить об участии КОРа – то ли его изначальных членов, то ли ставших его сотрудниками позднее – в создании подпольных профсоюзных структур. Отсутствие точных и подробных данных, а также соображения, связанные с безопасностью людей, велят проявлять сдержанность. Посему мы ограничимся лишь теми, кто действует явным образом или уже находится в тюрьме. Так вот, среди ведущих фигур тогдашнего движения сопротивления мы видим двух членов КОРа – Богдана Борусевича и Збигнева Ромашевского. Первый скрывается в Гданьске, где он принадлежит к региональному руководству подпольной «Солидарности». Второй, которого тем временем смогли арестовать, сыграл большую роль в Мазовии, где он создал так называемую горизонтальную межзаводскую сеть «Солидарности» и радиостанцию «Солидарность». Не вдаваясь в подробности, скажем, что во многих городах подпольную прессу организовали люди из предавгустовской оппозиции. КОРовцы, действуя из мест интернирования или из укрытий, участвовали в дискуссиях о причинах поражения и о дальнейшей стратегии. Подпольная и зарубежная пресса печатала аналитические материалы Куроня, Михника, Литыньского и Мацеревича. Анка Ковальская, Ян Юзеф Липский и Халина Миколайская брали слово публично. Еще раз поражает разнородность их мнений, уровней восприимчивости и эмоциональной впечатлительности. В их высказываниях нет ни следа партийной линии или какой-то общей стратегии. Этих людей связывает одна-единственная вещь – наследие КОРовской традиции и «общий знаменатель» всех его деятелей: императив участия в публичной жизни. Они говорят от первого лица, подписываются собственными фамилиями и остаются свободными людьми даже за решеткой.
Процесс
Подготовительные операции к процессу над КОРом продолжаются уже давно, с самого его рождения семь лет назад, в июне 1976 года. С того момента статьи обвинительного акта часто менялись, точно так же, как менялась – в зависимости от обстоятельств – роль, которую должен был сыграть этот процесс.
Семерых главных членов КОРа впервые арестовали в мае 1977 года и обвинили в действиях, которые наносят вред ПНР и выполняются по соглашению с враждебными организациями путем постоянной передачи им специально составляемых фальшивых информационных и аналитических материалов об общественной и политической ситуации в стране. Таким способом власть мстила за мужественные и победоносные действия КОРа в пользу преследуемых рабочих. При этом КОРовцев арестовали на следующий день после загадочной смерти краковского сотрудника КОРа, студента Станислава Пыяса, которого, по всеобщему убеждению, убили люди из службы безопасности[23].