Три уровня уникальности в психическом программировании
Рис. 1.1. Три фундаментальных фактора, влияющие на человеческое поведение
Пьер Бурдье и культурный капитал
В качестве автора, впервые применившего понятие культурного капитала, часто называют, выдающегося французского философа общественных наук Пьера Бурдье, который использовал его в совместной с Жан-Клодом Пассероном статье «Культурное воспроизводство и социальное воспроизводство»[28]. Однако в фокусе его внимания находился индивид, а не общество в целом. «Культурный капитал [состоит из] форм знания, навыков, образования и преимуществ, которыми обладает личность и которые дают [ему или ей] более высокий статус в обществе. Передавая своим детям установки и знание, необходимые для успеха в существующей в данный момент времени образовательной системе, родители наделяют их культурным капиталом»[29].
В статье «Формы капитала»[30] Бурдье выделяет три подтипа культурного капитала: инкорпорированный (embodied), объективированный (objectified) и институционализированный (institutionalized).
Инкорпорированный культурный капитал составляют как сознательно приобретенные, так и пассивно «унаследованные» свойства человеческого «я» (где «наследование» понимается не в генетическом смысле, а как приобретение в течение длительного времени и, как правило, от семьи через социализацию, традицию и культурные влияния). Лингвистический капитал – владение языком – есть форма инкорпорированного культурного капитала.
Объективированный культурный капитал состоит из физических объектов, находящихся в собственности, таких как научные приборы и произведения искусства. Эти культурные блага могут передаваться и ради получения экономической прибыли, и с целью «символического» выражения культурного капитала, приобретению которого они способствуют.
Институционализированный культурный капитал заключается в институциональном признании культурного капитала, которым владеет индивид, чаще всего в форме дипломов и аттестатов о получении образования.
Хотя все эти идеи весьма ценны, Бурдье не выявил структур, которые дали бы возможность сравнительной оценки различных культур, – по крайней мере мне не удалось их у него найти. К счастью, это сделали другие.
Дезагрегирование «культуры»
В 1999 г. аргентинский ученый и журналист Мариано Грондона опубликовал книгу под названием «Культурные условия экономического развития»[31]. Грондона – обозреватель La Nación, ведущей газеты Буэнос-Айреса, профессор государственного управления в Национальном университете Буэнос-Айреса и ведущий популярной еженедельной телепрограммы, посвященной общественным вопросам. Кроме того, он преподает в Гарвардском университете.
На протяжении многих лет исследований и наблюдений Грондона разработал теорию экономического развития, имеющую форму типологии культурных характеристик, которые позволяют противопоставить культуры, благоприятствующие экономическому развитию (высокий уровень культурного капитала), и культуры, противящиеся ему (низкий уровень культурного капитала). Иными словами, если процитировать главу из книги «Культура имеет значение», написанную Грондоной на основе его книги:
«Ценности могут быть сгруппированы в непротиворечивый паттерн, который мы можем назвать “системой ценностей”. Реальные системы ценностей являются смешанными; чистые системы ценностей существуют только в уме, как идеальные типы. Можно сконструировать две идеальные системы ценностей: одна будет включать только те ценности, которые способствуют экономическому развитию, а другая – только те, которые противятся ему. Страна является современной в той мере, в какой она приближается к первой системе; она остается традиционной в той мере, в какой приближается ко второй. Ни та, ни другая система ценностей не существует в реальности, и ни одна страна не укладывается полностью в какую-либо одну из этих двух систем. Однако некоторые страны близко подходят к крайней точке, максимально благоприятствующей экономическому развитию, в то время как другие близко подходят к противоположной крайней точке.
Реальные системы ценностей являются не только смешанными, но и меняющимися. Если они двигаются в направлении благоприятного полюса шкалы систем ценностей, то это приводит к повышению шансов на то, что страна будет развиваться. Если они движутся в противоположном направлении, то они тем самым снижают шансы страны на экономическое развитие»[32].
Четверо коллег Грондоны – Ираклий Чкония, Рональд Инглхарт, Маттео Марини и я – приняли участие в работе по расширению его типологии с тем, чтобы она охватывала не только экономическое, но также социальное и политическое развитие.
Я хотел бы еще раз подчеркнуть данную Грондоной характеристику этой типологии как «идеализированной». Кроме того, она обладает высокой степенью обобщения. Монолитных культур не существует; во всех культурах существуют течения, идущие вразрез с основным фарватером, – и это в равной мере справедливо как в отношении аргентинской/латиноамериканской культуры, которая послужила моделью для столбца типологии, соответствующего культурам, противящимся прогрессу, так и для культуры США, которая послужила в качестве модельной культуры, тяготеющей к прогрессу. Это очень важный момент. Как напоминает нам Роберт Хефнер, антрополог из Бостонского университета, «тема [неоднородности культур] позволяет нам осознать, что даже в культурах, сравнительно враждебных прогрессу, существуют альтернативные течения, и некоторые из них могут содержать элементы прогрессивных ценностей»[33].
Рональд Инглхарт, президент проекта World Value Survey, провел проверку 25 компонентов этой типологии на основе данных, собранных в рамках этого проекта; по ходу обзора типологии я буду ссылаться на его результаты. В целом «эти эмпирические результаты свидетельствуют в поддержку “типологии прогресса”, и порой очень убедительно»[34]. Из 25 факторов 11 нашли «строгое подтверждение» в данных World Values Survey, 3 – «умеренно строгое подтверждение», 2 – не получили «значимого подтверждения», а для 9 остальных соответствующих данных не нашлось. Как подчеркивает Инглхарт, «[проект] World Value Survey не был предназначен для проверки “типологии прогресса”. Но он задумывался как инструмент всестороннего исследования всех основных человеческих ценностей, а потому и охватывает бóльшую часть… категорий, включенных в “типологию прогресса”»[35].
В последующих разделах описываются категории, указанные в документе «Типология обществ с высоким и с низким уровнем культурного капитала», основанном на первоначальной структуре, разработанной Мариано Грондоной, доработанной при участии Ираклия Чконии, Лоуренса Харрисона, Рональда Инглхарта и Маттео Марини, – она показана в табл. 1.1.
Таблица 1.1
Типология обществ с высоким уровнем культурного капитала и с низким уровнем культурного капитала
(Основана на первоначальной структуре Мариано Грондоны, доработанной при участии Ираклия Чконии, Лоуренса Харрисона, Рональда Инглхарта и Маттео Марини)
1. Религия. Религия может быть влиятельной – а в некоторых случаях и главной – силой прогресса в той мере, в какой она воспитывает рациональность и объективность, стимулирует накопление богатства и побуждает к этичному поведению. Эта характеристика ухватывает самую суть протестантской этики, которой Макс Вебер приписывал заслугу быть причиной зарождения капитализма. Она находит отражение во многих последующих факторах данной типологии, таких как судьба, этический кодекс, образование, труд, бережливость, предприимчивость и отношение к инновациям.
Религия – или, когда мы говорим о конфуцианских странах, этический кодекс – является важным источником ценностей, которые могут долгое время сохраняться и после того, как религиозные практики начнут приходить в упадок, что можно наблюдать на примере лютеранских стран Скандинавии. Эти ценности могут содействовать или препятствовать демократии, экономическому развитию и социальной справедливости. В работе «Демократия в Америке» Алексис де Токвиль замечает: «[Британские поселенцы] принесли в Новый Свет христианство, которое точнее всего можно определить как демократическое и республиканское. С самого начала и до нынешнего времени политика и религия жили в согласии»[36].
Если же религия воспитывает в людях иррациональность, не дает стремиться к материальным целям и основное внимание уделяет потустороннему миру, ее последователи скорее всего будут безразличны к экономическому развитию. При этом они также будут склонны к пассивности и покорности, которые являются благоприятной почвой для авторитаризма и несправедливости.
Бассам Тиби пишет, имея в виду величие ислама в первые столетия его существования: «Читая Коран и изучая его заповеди… я… нахожу в исламе глубокую приверженность рационализму и стремлению к успеху, а также обращенность к делам этого мира… но я не встречаю этого духа у современных мусульман»[37].
Подобно тому как Гаити является прототипом общества, противящегося прогрессу, вуду служит прототипом религии, воспитывающей иррациональность.
Рональд Инглхарт, анализируя взаимосвязь приведенной типологии с данными, полученными в рамках его проекта World Values Survey, сделал интересное наблюдение: «Сильный акцент на религии отрицательно коррелирует с прогрессом [несмотря на исключительность Америки в этом отношении]. Общества, в которых религия сочетается с рационализмом, преследованием материальных целей и сосредоточенностью на посюстороннем мире, обычно придают гораздо меньшее значение религии»[38]. В этом высказывании Инглхарта громким эхом отдаются прозвучавшие более двухсот лет назад слова основателя методизма Джона Уэсли: «Я опасаюсь того, что там, где растет богатство, в той же мере уменьшается религиозное рвение. Поэтому… я не вижу возможности, чтобы возрождение подлинного благочестия… могло быть продолжительным. Ибо религия неминуемо должна порождать как трудолюбие, так и бережливость, а эти свойства, в свою очередь, обязательно ведут к богатству. Там же, где увеличивается богатство, создается благодатная почва для гордыни, страстей и привязанности к мирским радостям жизни во всех их разновидностях»[39].
2. Судьба. И опять-таки Тиби находит в Коране слова, которые могут быть истолкованы как прогрессивный взгляд на судьбу: «Всякое выпадающее тебе благо… от Аллаха, а все зло – от тебя самого»[40].
Но я нахожу эти слова двусмысленными: если считать, что благо приходит только от Аллаха, то подрывается сама идея ответственности человека за свою судьбу, хотя Коран и возлагает на людей обязанность избегать зла. В любом случае, заключает Тиби, «воздействие фаталистического мировоззрения можно наблюдать в реальности, хотя оно и опровергается… исламским откровением».
3. Ориентация во времени. «Пунктуальность не относится к числу сравнительных преимуществ Латинской Америки», – писал журнал The Economist в статье, посвященной национальной кампании за пунктуальность, провозглашенной президентом Эквадора Лусио Гутьерресом, который появился на церемонии ее начала «в самую последнюю минуту»[41]. По оценке общественной организации Prticipación Ciudadana («Гражданское участие»), инициировавшей эту кампанию, опоздания обходятся Эквадору более чем в 700 млн долл. в год – больше 4 % ВВП.
Эквадорская кампания за пунктуальность впоследствии стала темой статьи в журнале New Yorker, автор которой, Джеймс Шуровьески, писал: «Установки по отношению ко времени имеют тенденцию пронизывать собой практически все аспекты культуры. В суперпунктуальных странах вроде Японии пешеходы ходят быстро, коммерческие сделки происходят быстро, а часы в банке всегда показывают точное время… Иными словами, эквадорцы пытаются произвести революцию в том, как они живут и работают»[42].
В связи с этим Тиби упоминает египетскую расшифровку аббревиатуры IBM: Inshallah (если на то будет воля Аллаха); Bukra (завтра); Ma’lish (не имеет значения).
4. Богатство. Мировоззрение, представляющее мир как игру с нулевой суммой, подавляет инициативу, потому что любой выигрыш одного неизбежно оказывается проигрышем кого-то другого. Во многих традиционных обществах действует психология «раков в корзинке»: если кому-то удается «выбраться наверх», к нему начинают применяться всевозможные санкции, тянущие его назад, включая перераспределение его богатства между остальными членами общества. Человек чувствует себя оскорбленным, если кто-то другой более успешен; эта темная сторона человеческой природы, вероятно, служит источником чувства злорадства, удовлетворения от зрелища чужих неприятностей – удовлетворения, которое становится еще сильнее, если человек, испытывающий трудности, – какая-нибудь знаменитость (например, Марта Стюарт[43]).
Согласно антропологу Джорджу Фостеру, для крестьянских обществ во всем мире характерно восприятие мира как игры с нулевой суммой. В этой «универсальной крестьянской культуре» господствует «представление об ограниченности блага», которое Фостер определяет следующим образом: «Говоря о “представлении об ограниченности блага”, я имею в виду, что поведение крестьян в самых разных сферах жизни структурировано так, что это позволяет предположить: весь окружающий мир – природу, общество и экономику – они воспринимают таким образом, как если бы все нужное для жизни – земля, богатство, здоровье, дружба и любовь, мужество и честь, уважение и статус, власть и влияние, защищенность и безопасность – имелось в нем всегда в ограниченном количестве и всегда – в недостаточном… Все это и многое другое из “хороших вещей” не только существует в ограниченном и недостаточном количестве, но и найти способ сделать так, чтобы всего этого стало больше, крестьяне совершенно не в силах»[44].
5. Знание. Очевидно, что если общество не относится уважительно к фактам, то это крайне неблагоприятно для него не только в плане производительности, конкурентоспособности и экономического развития, но и с точки зрения возможности создать демократические и справедливые институты. Это в особенности относится к фактам (и их интерпретациям), которые ставят под вопрос самоуважение и идентичность, – это наблюдение приводит на ум слова Бернарда Льюиса: «Когда люди видят, что дела идут из рук вон плохо, они склонны задавать себе один из двух вопросов. “Что мы сделали не так?” – таков первый вопрос. “Кто виноват в наших несчастьях?” – таков второй. Из второго родятся теории заговора и паранойя. Первый же ведет к совершенно иной модели мышления: “Каким образом мы можем исправить ситуацию?”»[45] Дэвид Ландес отмечает: «Латинская Америка во второй половине XX века выбрала доктрину “зависимости” и паранойю. Япония же столетием раньше задалась вопросом:
“Каким образом можно исправить ситуацию?”»[46] В рукописных заметках на черновике нашей типологии Майкл Новак добавил к словам «Практическое, верифицируемое; значение имеют факты», помещенным в колонку, характеризующую тяготеющие к прогрессу культуры, фразу: «Эволюционная космология, в соответствии с которой должны процветать прогресс и свобода».
6. Этический кодекс. Жесткость этического кодекса оказывает глубокое воздействие на ряд других факторов, в том числе на такие, как верховенство закона / коррупция, радиус идентификации и доверия, общественные связи. Три этих фактора попадают в рубрику «социальное поведение», но этический кодекс сильно связан и с экономическим поведением. Он порождает поведение, формирующее доверие, а доверие имеет центральное значение для экономической эффективности, как подчеркивает Вебер, говоря об этических проповедях Бенджамина Франклина[47]. То, что скандинавские страны занимают очень высокие места в экономических индексах, почти наверняка связано с тем фактом, что они занимают сравнительно высокие места по шкале доверия World Value Survey (табл. 1.2).
И наоборот, Уганда находится в самом низу и по индексу конкурентоспособности, и по индексу доверия. Она, как и Гаити, относится к числу стран, где сохраняются традиционные религии, включающие в себя колдовство, нередко существуя в тандеме с христианством или, как в Уганде, с исламом.
Демократия первоначально возникла и прижилась в тех странах, где укоренена ценность честной игры по правилам, имеющая центральное значение для англо-протестантской традиции. В этом состоит ключевой элемент в подмеченном Токвилем сродстве между американской культурой и демократией. Что касается католических стран, в которых установление демократии происходило с большим запозданием, я хочу привести наблюдение Вебера: «Кальвинистский Бог требовал от своих избранных не отдельных “добрых дел”, а святости, возведенной в систему. Здесь не могло быть и речи… о характерном для католицизма, столь свойственном природе человека чередовании греха, раскаяния, покаяния, отпущения одних грехов и совершения новых»[48].
7. Житейские добродетели. Хорошо сделанная работа, опрятность, учтивость, пунктуальность – это «смазка», необходимая для функционирования экономических и социально-политических систем. Как демонстрируют более 700 млрд долл., теряемые Эквадором из-за опозданий, житейские добродетели могут выражаться во вполне конкретных экономических показателях. Пунктуальность характерна для всех 15 стран, занявших высшие места в последнем Индексе конкурентоспособности Мирового экономического форума, из которых 8 – протестантские, а 2 – конфуцианские (Сингапур и Япония).
Таблица 1.2
Достижения скандинавских стран и уровень доверия в них
8. Образование. Ценность, придаваемая образованию как мужчин, так и женщин, тесно связана с модернизацией. Она испытывает сильное влияние религии или этического кодекса: протестантизм и иудаизм, в отличие от католицизма, поощряли образование, потому что иначе верующие не смогли бы читать Библию; в конфуцианстве ученость занимает высшее место на шкале авторитета; это подтверждается высоким положением ученых чиновников в императорском Китае. Стоит упомянуть, что в 1905 году более 90 % японских мальчиков и девочек начального школьного возраста посещали школу – больше, чем в любой другой стране того времени[49].
Мы считаем, что именно образование является эффективным связующим звеном между человеческим и культурным капиталом. Нобелевский лауреат по экономике Гэри Беккер определяет человеческий капитал следующим образом: «Школьное обучение, компьютерные курсы, затраты на медицинское обслуживание и лекции о пользе пунктуальности и честности – тоже капитал. Это объясняется тем, что они приводят к росту заработков, улучшению здоровья, а также развивают полезные привычки и навыки человека на протяжении большей части его жизни. Поэтому экономисты рассматривают расходы на образование, подготовку, медицинское обслуживание и т. п. как инвестиции в человеческий капитал. Все это называется человеческим капиталом, так как люди не могут быть отделены от их знаний, умений, здоровья и ценностей таким же образом, каким они могут быть отделены от своих финансовых или физических активов»[50].
9. Труд/достижения. Труд как средство достижения благополучия и хорошей жизни – это еще одна ценность, общая для протестантизма и иудаизма. В католической доктрине, унаследовавшей многие черты древнегреческой и древнеримской философии, хорошая жизнь отождествлялась с духовными предметами, созерцанием и художественными достижениями. Труд, особенно физический, ниже достоинства людей, принадлежащих к элите, это удел низших классов. Экономическая деятельность непрестижна. А если вспомнить о преимуществе, которое католическая доктрина отдает бедности («Легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в Царствие небесное» (Мф 19, 24)), легко понять, почему и сегодня в католицизме сохраняется двойственность в отношении к капитализму.
Католические ценностные приоритеты по сути дела разделялись конфуцианскими странами – в случае Японии до второй половины XIX в., а в случае Южной Кореи, Китая и родственных ему Тайваня, Гонконга и Сингапура – до второй половины XX в. Однако из соображений национальной безопасности и авторитета экономическая активность, которая в конфуцианской традиции считается менее престижной, чем занятия ученого, солдата и крестьянина, была выдвинута на передний план. Результатом стало раскрепощение всех ценностей, которые объединяют конфуцианство с протестантизмом: образования, роли личных достоинств, бережливости, стремления к достижениям, житейских добродетелей.
Сходную трансформацию ценностей, имеющих отношение к экономической деятельности, претерпели и католические – теперь именуемые порой «посткатолическими» – общества Ирландии, Италии, Квебека и Испании, хотя неполнота этой трансформации очевидным образом проявилась во время нынешнего кризиса евро.
Данные World Value Survey подтверждают значимость того, как люди относятся к труду. Инглхарт приходит к выводу: «Внутренняя мотивация к труду положительно коррелирует с прогрессом. Общества, в которых труд воспринимается только как источник средств к существованию, демонстрируют низкий уровень прогресса»[51].
10. Бережливость. Экономические «чудеса», явленные миру Японией, Южной Кореей, Тайванем, Гонконгом, Сингапуром, а сегодня также Китаем и Вьетнамом, во многом стали возможны благодаря очень высокому уровню сбережений. В 2001 г. в Сингапуре сбережения составляли 44,8 % ВНП, а в Китае – 40,1 %[52]. Высокий уровень сбережений в сочетании с такими конфуцианскими ценностями, как образование, почитание личных достоинств и стремление к достижениям, а также с экспортно-ориентированной экономической политикой в значительной мере объясняет эти чудеса.
Но бережливость не всегда является экономической ценностью – затянувшаяся экономическая стагнация последних лет в Японии частично может быть вызвана низким уровнем внутреннего потребления. Кроме того, бережливость не есть вечная ценность, о чем свидетельствует низкий уровень сбережений в США, плохо согласующийся с основами протестантской этики.
11. Предпринимательство. Йозеф Шумпетер, американский экономист австрийского происхождения, видел в предпринимательской функции основной двигатель экономики. Он доказывал, что одних сбережений и инвестирования недостаточно. Формула должна быть дополнена творческим духом человека: «Функция предпринимателей заключается в том, чтобы реформировать или революционизировать производство, используя изобретения или, в более общем смысле, используя новые технологические решения для выпуска новых товаров или производства старых товаров новым способом, открывая новые источники сырья и материалов или новые рынки, реорганизуя отрасль и т. д.»[53].
Шумпетер считал, что предпринимательство требует «совершенно особых способностей, которые присущи лишь небольшой части населения»[54]. Думаю, в данном случае он был не прав в двух отношениях: (1) доля предпринимателей в обществе зависит от культуры: в Швеции культура, тяготеющая к прогрессу, порождает в относительном выражении намного больше предпринимателей, чем противящаяся прогрессу культура Аргентины, не говоря уж об исламском мире и Гаити; и (2) в культурах, тяготеющих к прогрессу, предпринимательство – гораздо менее элитистская функция, чем полагал Шумпетер: взрывная индустриализация и бурный рост торговли в США и Японии были осуществлены усилиями буквально миллионов предпринимателей, из которых кое-кто создал крупные предприятия, но гораздо большее число создало мелкие. Более того, предпринимательство не ограничено лишь частным сектором – государственные администраторы, внедряющие инновации, могут сыграть важнейшую роль в прогрессе общества, творчески разрабатывая и осуществляя политические меры.
Тот факт, что доля предпринимателей среди жителей Гаити мала, ставит под сомнение действенность магического рецепта решения проблемы неразвитости, предлагаемого перуанским автором Эрнандо де Сото в книге «Загадка капитала»[55]
Конец ознакомительного фрагмента.