Наташа Лестер
Ее секрет
Что бы вы только ни отдали, чтобы вернуться к началу, снова стать теми людьми, для которых будущее было таким свежим и многообещающим, что, казалось, просто невозможно все испортить?
Часть первая
Глава первая
Саттон-Вени, Англия, ноябрь 1918 года
В баночке, которую держала в руке Леонора, хранилась субстанция столь же черная, как небо в безлунную ночь. Она отвинтила крышку, и ее подруга Джоан нетерпеливо заглянула ей через плечо.
– У меня все получилось, – сказала Леонора.
– Попробуй нанести ее! – посоветовала Джоан.
Леонора обмакнула палец в краску для бровей и ресниц, которую приготовила накануне. На подушечке пальца осталась пленка черной жидкости. Леонора нанесла ее на кончики ресниц, поначалу осторожно, а потом осмелела, сунула палец в баночку и добавила еще немного субстанции.
– Как я выгляжу?
– Подожди. – Джоан взяла в руки карманное зеркальце и экземпляр журнала «Кинофильмы и зритель», лежавший открытым на рабочем столе перед ними. Держа зеркальце перед лицом Лео, а журнал – рядом с ним, она принялась сверять получившийся эффект с фотографией Теды Бары[1] в роли Клеопатры.
Лео улыбнулась своему отражению: ее зеленые глаза теперь казались больше и ярче благодаря туши для ресниц.
– Получилось лучше, чем я надеялась. Держи.
Она передала баночку Джоан, и та, следуя примеру Лео, точно так же накрасила и свои ресницы.
– Пожалуй, в следующий раз надо добавить немного масла для блеска, – заметила Лео, продолжая внимательно разглядывать свое лицо. – Ресницы у Клеопатры определенно блестят сильнее.
– Учитывая, что это единственная тушь для ресниц на сотни миль вокруг, я думаю, что первый блин отнюдь не вышел комом.
– Ты не поверишь, но это всего лишь смесь мыльных хлопьев и ламповой копоти. Я пыталась использовать вазелин и сажу, но они оказались чересчур липкими. А эту тушь наносить куда легче, но, надеюсь, я смогу улучшить ее. – Лео вздохнула, окинув взглядом беспорядок, царивший в кладовой и на рабочем столе, заставленном мазями, бальзамами и результатами ее косметических экспериментов. – В том случае, разумеется, если у меня останется свободное время после приготовления лекарств от венерических заболеваний.
– Я могу понять, почему мальчики идут на это, – с грустью отозвалась Джоан. – Те, за которыми я ухаживала, говорили мне, что были готовы на все, лишь бы испытать хоть капельку любви после всего, с чем им пришлось столкнуться.
Лео содрогнулась всем телом, представив себе, как Джоан в госпитале военного лагеря, расположенного примерно в миле от Саттон-Вени, выслушивает подобные признания, перевязывая раненых солдат.
– Как ты думаешь, мы ведем себя ужасно? Стоим здесь и болтаем о туши для ресниц и кино, в то время как…
– Разумеется, нет! – с жаром воскликнула Джоан, австралийский акцент которой, как всегда в минуты волнения, стал заметнее. – Я трачу по двенадцать часов в день на то, чтобы не дать мужчинам умереть, да и у тебя не меньше времени уходит на приготовление лекарств. Не говоря уже о том, что необходимо поддерживать их моральный дух; походы в аптеку за снадобьями не зря так популярны в лагере.
Лео покраснела.
– Мы идем в синематограф или нет? – поинтересовалась она.
– Теперь к туши для ресниц мне требуется еще и помада для губ.
Лео протянула Джоан баночку, наполненную красным блестящим кремом.
– Ты – настоящее сокровище. Не сомневаюсь, что благодаря тебе у здешних медсестер косметика лучше, чем у дам в Лондоне. – Джоан осторожными прикосновениями нанесла крем на губы, обеими руками пригладила свои каштановые волосы, надела темно-синюю шляпку в форме колокола и удовлетворенно кивнула.
– А что, если нас увидит миссис Ходжкинс?
Джоан небрежно повела плечами.
– Ну и что? Накрасив ресницы, мы не нарушили закон.
– Пока еще нет. Но это, скорее всего, только потому, что никто не понимает, сколь многого мы хотим. – Лео ткнула пальцем в журнал. – Или ты полагаешь, что фраза «Я хочу быть похожей на Теду Бару» – достаточное оправдание для этого?
Джоан рассмеялась.
– Идем. А то мне давно уже хочется рассказать тебе свои новости.
– Сначала я должна взглянуть, как там папа.
Лео перевернула нужной стороной табличку «Закрыто» на двери, на которой красовалась надпись «Гарольд Ист, провизор первого стола и аптекарь», и взбежала по ступенькам в квартиру, где жила со своим отцом.
Гарольд Ист сидел за столом, якобы читая газету, но он снял очки, и глаза его были закрыты. Он выглядел еще более исхудавшим и бледным, чем обыкновенно, и Лео в тысячный раз пожалела о том, что не может обеспечить ему необходимое полноценное питание. Карточная система выдачи продуктов еще годилась для нее, молоденькой девушки, но никак не подходила ее отцу, здоровье которого и так необратимо ухудшилось от горя после того, как его жена умерла при родах, а тяготы войны состарили его еще больше.
– Папочка, – прошептала она, кладя ладонь ему на локоть.
Он едва не подпрыгнул на месте, и глаза его распахнулись.
– Что случилось? – осведомился он, нашаривая очки.
Леонора обнаружила их под газетой и протянула ему, но он лишь сжал их в кулаке, беспомощно глядя на нее. Она знала, что сейчас он видит лишь смутный ее силуэт.
– Мне очень жаль, что я напугала тебя, – негромко проговорила она. – Ничего не случилось. Я всего лишь пришла сказать «до свидания». Я иду в синематограф с Джоан, помнишь?
– Разумеется, помню. – Ее отец просиял и протянул ей обе руки.
Лео бережно поцеловала его в лоб.
– Ты поел хлеба?
– Я даже дочиста вылизал тарелку, не оставив ни единой крошки, – ответил он. – А ты ступай и повеселись немножко. Ты и так проводишь слишком много времени здесь, со мной.
– Как прошло твое утро в аптеке?
– Отлично. Пришли несколько солдат, но они остались крайне разочарованы, узнав о том, что ты ухаживаешь за их куда более везучими собратьями в мэрии Саттон-Вени. А еще придется приготовить новую порцию кольдкрема «Лео». Мы опять распродали весь его запас. Миссис Кидд заявила мне, что он куда лучше «Пондса».
– Так я и знала, что он им понравится. Быть может, теперь ты позволишь мне продавать и помаду для губ.
Ее отец покачал головой, но улыбка по-прежнему не сходила с его лица.
– Только представь себе, что скажет на это миссис Ходжкинс!
Лео и без него прекрасно знала, что скажет миссис Ходжкинс, которая назначила себя ответственной за ее моральное воспитание. Она мысленно поблагодарила Господа за то, что отец не надел очки и поэтому не видел ее ресниц.
– Я не нуждаюсь в том, чтобы меня окружал родительской заботой кто-нибудь еще, кроме тебя.
Глаза отца наполнились слезами, и Лео поняла, что он вспомнил ее мать, которой даже не представилась возможность прижать к груди свою дочь.
– Что ж, – проговорил он дрогнувшим голосом, – фактически, теперь это твоя аптека. Я ведь в ней практически не бываю. А сейчас, пожалуй, я пойду прилягу, родная. Что-то я совсем вымотался.
Лео смотрела, как он, старчески шаркая ногами, уходит прочь, время от времени придерживаясь за стену, чтобы не упасть. Затем она поспешила вниз, к Джоан.
– Извини, что заставила тебя ждать.
– С ним все в порядке? – спросила Джоан.
Лео покачала головой.
– Не знаю. Такое впечатление, что война высасывает из него все жизненные соки, отчего он слабеет на глазах.
– Я могу чем-нибудь помочь? – Джоан ласково сжала руку Лео.
– Нет. – Лео промокнула влагу в уголках глаз. – Идем.
И они зашагали вверх по главной улице. На ходу Лео помахала своему соседу, мистеру Бэнксу, который, судя по всему, глазам своим не поверил, глядя на них, но, тем не менее, помахал в ответ. Лео почувствовала, как с плеч у нее словно свалилась неподъемная ноша.
Как все-таки славно выйти на улицу и забыть, хотя бы ненадолго, о том, во что превратился этот мир! А заодно и добавить немного красок себе на лицо, дабы компенсировать тот факт, что платью ее исполнилось уже четыре года, что оно вылиняло до тускло-серого цвета и столько раз подвергалось штопке, что иногда казалось, будто оно сплетено из ниток, а не сшито из ткани. Как славно беззаботно смеяться вместе с Джоан, а не пребывать в постоянном нервном напряжении, ожидая известий о том, кто еще умер из деревенских мальчишек!
Под ногами у них похрустывали опавшие листья вязов – листья, которые летом появлялись с такой же быстротой, как и новые надгробия на кладбище. Лео уже открыла рот, чтобы расспросить Джоан о последних новостях, когда впереди показалась группа солдат из военного лагеря. Присутствие солдат, австралийских медсестер, таких как Джоан, близость армейского лагеря – все это казалось Лео знакомым и привычным, и она вдруг поймала себя на том, что уже и не помнит, как выглядела деревня до того, как рядом с ней построили ровные ряды бараков и военный госпиталь, в котором работала Джоан. Вдалеке уже виднелись мишени на стрельбище, белые прямоугольники которых походили на носовые платки, развешенные сушиться на ветру. Над головами пролетел биплан, готовясь приземлиться на лугу рядом с лагерем, но Лео все равно поспешно пригнулась, словно не доверяя всему, что могло обрушиться на нее с небес.
И вдруг Джоан схватила Лео за руку.
– Быстрее, – прошипела она. – Вон там стоит миссис Ходжкинс, и она увидит тебя, если мы не поторопимся.
Толпа солдат, столь многочисленная, что идущим навстречу деревенским жителям пришлось отойти на обочину, послужила для Лео и Джоан прекрасным прикрытием.
– Леонора!
Услышав, как кто-то окликнул ее, Лео улыбнулась знакомому мальчишке, – правда, теперь он уже превратился в мужчину в солдатском мундире, – которого знала всю жизнь как Альберта с фермы Грея. Когда он в последний раз был в увольнении, то пригласил ее на прогулку, а потом сводил и в синематограф. Провожая ее домой, он поцеловал ей руку, и Леонора даже закрыла глаза, чтобы ощутить тот удар молнии, который всегда поражает влюбленных в книгах, когда они касаются друг друга. Но она испытала лишь желание оказаться где-нибудь в другом месте, – например, в Лондоне, где она еще до войны проучилась три года в школе, после чего вернулась домой, и ей отчаянно хотелось чего-то большего, нежели торговать с рук помадой в госпитале, сбывая ее медсестрам и сиделкам.
Но на сей раз Альберт даже не попытался взять ее за руку.
– Что ты с собой сделала? – спросил он, и глаза его недоуменно расширились при виде ее подкрашенных ресниц.
Лео почувствовала, как радость, которую она испытала после того, как искусно подкрасила ресницы, стремительно тает.
И правда, что же она наделала? Изготовила тушь для ресниц в то время, когда мужчины сражаются на фронте, чтобы спасти ее страну. Она опустила глаза, глядя себе под ноги и сгорая от стыда за собственную фривольность.
– Ты похожа на… – Но Альберт вовремя спохватился. – Ты выставляешь себя на посмешище, Леонора. Что подумает твой батюшка?
Что подумает твой батюшка? Ранить ее больнее Альберт не сумел бы при всем желании. Она смогла бы пережить собственный позор, но только не отцовский.
– Извините нас, – решительно заявила Джоан. Взяв Леонору за руку, она увлекла ее в «Пэлас Синема», где выбрала места спереди, подальше от солдат, предпочитавших занимать задние ряды.
Лео села, и постепенно к ней вернулась уверенность в себе.
– Честное слово, я решительно не понимаю, отчего всех так возмущает легкий макияж? – сказала она, злясь на себя за то, что придала столь большое значение словам Альберта. – Когда солдат подхватывает венерическое заболевание от французской проститутки, которая наверняка красила губы помадой, это нормально, а вот женщине непозволительно совершить столь безобидный поступок – чуточку оттенить собственные ресницы!
– Не обращай на него внимания. – Джоан закурила и предложила сигарету Лео, но та лишь покачала головой в ответ. – Ты выглядишь настоящей красавицей, а он попросту испугался.
– Как ты думаешь, наступит такое время, когда все перестанут бояться этого? – поинтересовалась Лео. – И миссис Ходжкинс перестанет разглагольствовать о том, как ужасно, что медсестры выставляют напоказ свои лодыжки, а мистер Эллис не станет требовать от меня выключить эту ерунду, когда он входит в аптеку и слышит, как из патефона звучит голос Марион Харрис[2] вместо «О, что за чудесная война»?
– Скорее всего, это случится еще не скоро, – признала Джоан.
На экране появились первые кадры кинохроники, и свет в зале начал гаснуть. Лео откинулась на спинку кресла, устраиваясь поудобнее, как вдруг в голову ей пришла неожиданная мысль.
– А почему Альберт вернулся? – прошептала она. – И так много других солдат вместе с ним?
– Сегодня утром вернулся целый полк, – во весь голос отозвалась Джоан, игнорируя полные упреков взгляды соседей. – Именно об этом я и хотела тебе рассказать. Пит написал, что уже через несколько дней тоже будет здесь.
– Правда? – спросила Лео.
Ответом ей стало громкое и дружное: «Ш-ш! Тише!»
– Может быть, война уже почти закончилась, – прошептала она.
– Может быть.
На губах Лео заиграла широкая улыбка.
– Если это правда, я пройдусь колесом вокруг синематографа.
– Пит предложил мне переехать вместе с ним в Нью-Йорк после того, как его демобилизуют. Отчего я была готова пройтись колесом хоть до самой Луны.
– Нью-Йорк! А как же Сидней?
– Ш-ш! Тише! – На них вновь обрушилось негодование зрителей.
– Расскажу тебе после окончания фильма, – ответила Джоан.
Они перенесли все внимание на экран, но Лео никак не могла сосредоточиться. Перед ее мысленным взором встал Нью-Йорк, легендарный город, место, где царили любовь, надежда и небоскребы, пронзающие облака; здания, покоящиеся на столь солидных фундаментах, глубоко ушедших в землю, что мечты, которые они вздымали в воздух, должны были непременно сбыться, поскольку могли опереться на скальный грунт и несущую конструкцию. Если война и впрямь близилась к концу, значит, будущее все-таки могло наступить, и жизнь начнется заново, а не будет стоять на месте, как это происходило на протяжении уже долгого времени. И чем же тогда она займется?
Улыбка не сходила с ее лица, пока на экране шли кадры кинохроники, а потом и художественного фильма, и не угасла даже на улице, когда какой-то солдат засвистел, увидев ее. Но Лео все равно продолжала улыбаться. Кому какое дело, если она похожа на девицу легкого поведения? Разве не замечательно, что она была здесь, что солдат тоже был жив, что они могут заняться таким простым делом, как флирт?
– Ты ответила согласием? – полюбопытствовала Лео, взяв под руку Джоан и ступая на тротуар, по которому они быстро зашагали прочь, чтобы укрыться от пронизывающего ноябрьского ветра, забиравшегося даже под их плащи и варежки. – В Нью-Йорк?
– Да, ответила, и ты должна поехать вместе со мной.
– Я не могу, – возразила Лео. – Папа не переживет поездки в Нью-Йорк и уж точно не переживет, если я отправлюсь туда одна и оставлю его одного.
– Джоан! – Раздавшийся позади окрик заставил Джоан и Лео быстро обернуться прямо навстречу ветру, который набросился на них, словно рассыпавшаяся лавой кавалерия, обдавая холодом щеки.
– Ты должна вернуться, – задыхаясь, выпалила медсестра, догнавшая их.
– В чем дело? – спросила Джоан.
– «Испанка», – коротко и мрачно ответила та.
Эхо этих страшных слов еще не успело растаять в ночи, как Джоан уже исчезла в темноте, подгоняемая порывами ветра, оставив Лео вздрагивать всем телом.
Испанский грипп. Инфлюэнца. Неужели снова? Только не сейчас, когда мальчики возвращались домой и когда война близилась к концу. Они уже пережили одну эпидемию весной, и тогда и Лео, и Джоан провели две недели в постели. Но, по слухам, дошедшим до них из пораженных болезнью городов и деревень, эта вспышка была куда сильнее.