После этого отступления вернемся к случаю, приведенному Брейером. Органические причины нарушения отсутствовали, поэтому случай следовало понимать как истерический, т. е. психогенный. Брейер заметил, что когда он заставлял пациентку во время ее искусственно вызванных или спонтанных сумеречных состояний рассказывать о своих навязчивых воспоминаниях и фантазиях, то в каждом случае ее состояние затем на несколько часов улучшалось. Это наблюдение он планомерно использовал для дальнейшего лечения, которому пациентка придумала удачное название «talking сиге» (англ. – лечение разговором) или еще – в шутку – chimney sweeping (англ. – чистка дымохода).
Пациентка заболела, ухаживая за своим смертельно больным отцом. Понятно, что ее фантазии были связаны главным образом с этим полным переживаний временем. В сумеречных состояниях реминисценции того периода снова выступали с фотографической четкостью, и притом настолько отчетливо, вплоть до мельчайших деталей, что приходилось предполагать, будто бодрствующая память никогда не была в состоянии действовать столь пластично и точно. (Эту обостренную способность воспоминания, нередко встречающуюся в состояниях сужения сознания, называют гипермнезией.) Выявились удивительные вещи. Один из многочисленных рассказов был примерно таким.
Однажды ночью, напряженно ожидая приезда из Вены хирурга для операции, она сидела в большой тревоге у постели охваченного сильным жаром больного. Мать на некоторое время вышла, и Анна (пациентка) сидела, положив правую руку на спинку стула. Вдруг она стала грезить наяву, и ей почудилось, что от стены к больному приближается черная змея, чтобы укусить его. (Вполне вероятно, что на поляне за домом и вправду встречались змеи, которых девушка уже раньше пугалась, и теперь это дало материал для галлюцинаций.) Она хотела отогнать мерзкую тварь, но была словно парализована: правая рука, свисавшая со спинки стула, онемела, лишилась чувствительности и способности двигаться, и, когда Анна смотрела на нее, пальцы превращались в маленьких змей с головами мертвецов. Вероятно, она пыталась прогнать змею парализованной правой рукой, поэтому потеря чувствительности и двигательной способности руки оказалась в ассоциативной связи с галлюцинацией со змеями. Когда галлюцинация прошла, она в страхе хотела молиться, но не могла вспомнить ни одного языка, пока наконец не пришел на память один английский детский стишок, тогда она стала продолжать думать и молиться на этом языке.
Таковы были обстоятельства, в которых возникли паралич и нарушение речи; в процессе проговаривания этой ситуации устранялось и само нарушение. Таким способом, судя по всему, этот симптом был полностью устранен, и пациентка выздоровела.
Я вынужден ограничиться лишь одним примером. В цитированной же книге Брейера и Фрейда подобных примеров приведено множество. Понятно, что такого рода ситуации оказывают весьма сильное воздействие и впечатляют, поэтому легко допустить их причинное значение для возникновения симптома. Господствовавшая тогда в учении об истерии теория «nervous shock» (нервного шока), имеющая английское происхождение и энергично поддерживаемая Шарко, была способна объяснить открытие Брейера. Отсюда произошло так называемое учение о травмах, согласно которому истерический симптом (и – поскольку совокупность симптомов составляет болезнь – истерия вообще) имеет причиной душевные травмы (Traumata), следы которых неосознанно сохраняются годами. Фрейд, вначале работавший с Брейером, мог весьма основательно подтвердить это открытие. Оказалось, что ни один из сотен истерических симптомов не возникает случайно, а всегда восходит к душевным событиям. В этом отношении новая концепция открывала простор для эмпирической работы. Но творческий дух Фрейда не мог долго оставаться на такой поверхности, ибо перед ним уже вставали более глубокие и трудные проблемы. Понятно, разумеется, что моменты сильного страха, подобные тем, которые переживала пациентка Брейера, могут оставлять следы надолго. Однако как вообще случилось такое, что именно она переживала такие моменты, которые уже сами по себе имеют весьма отчетливую печать патологии? Может быть, это вызвано напряженным уходом за больным? Но тогда подобное должно было
бы случаться гораздо чаще, ибо, к сожалению, необходимость напряженного ухода за больными не редкость, а психическое здоровье сиделки и без того не всегда бывает на высоте. На эту проблему в медицине есть замечательный ответ: предрасположенность. Некто «предрасположен» именно к таким вещам. Но проблема Фрейда была такова: в чем заключается предрасположенность? Такая постановка вопроса логически вела к исследованию предыстории психической травмы. Ведь мы часто наблюдаем, как ситуации, вызывающие нервное возбуждение, весьма по-разному воздействуют на различных участников или как вещи, безразличные или даже приятные одним, другим внушают величайшее отвращение, например лягушки, змеи, мыши, кошки и т. д. Случается, что женщины спокойно ассистируют при кровавых операциях, однако прикосновение кошки заставляет их содрогаться всем телом от ужаса и отвращения. Мне известен случай с одной молодой дамой, которая страдала тяжелой истерией, возникшей вследствие неожиданного испуга. Однажды она была на званом вечере, и, когда около полуночи с еще несколькими знакомыми возвращалась домой, вдруг сзади на огромной скорости на них едва не налетела карета. Все остальные отскочили в сторону, а она осталась на середине улицы и побежала вперед прямо перед лошадьми. Кучер щелкал кнутом и нещадно ругался, но тщетно: она пробежала всю улицу, которая вела к мосту. Там она, совершенно обессилев, боясь попасть под лошадей, в полнейшем отчаянии хотела броситься в реку, однако прохожим удалось ее остановить. Эта же дама в то самое «кровавое воскресенье», 9 января 1905 г. в Санкт-Петербурге, случайно оказалась на улице, которую солдаты как раз «очищали» залповым огнем. Вокруг падали убитые и раненые, она же, сохраняя полнейшее спокойствие и хладнокровие, заметила подворотню, через которую ей удалось выбраться на другую улицу и спастись. Эти ужасные мгновения впоследствии не вызвали у нее никаких осложнений. Она чувствовала себя потом вполне здоровой и находилась даже в лучшем расположении духа, чем всегда.
Похожее, в принципе, поведение можно наблюдать достаточно часто. Отсюда следует неизбежный вывод, что интенсивность травмы сама по себе, очевидно, является малозначительным патогенным фактором, но сама травма, надо думать, имеет для пациента особое значение, т. е. выходит, что шок сам по себе при любых обстоятельствах не имеет патогенного характера, наоборот, чтобы воздействовать на человека, он должен сочетаться с некоторой обостренной психической предрасположенностью, которая в определенных обстоятельствах выражается в том, что пациент бессознательно придает шоку гораздо большее значение. Тем самым найден ключ к тайне предрасположенности. Таким образом, мы должны задаться вопросом: что же это за особые обстоятельства в той ситуации с конным экипажем? Страх охватил даму, когда она услышала топот приближающихся лошадей. Ей на миг показалось, что в этом заключен страшный злой рок, что это означает ее смерть или еще что-нибудь ужасное, и тогда она совсем потеряла рассудок.
Причина, по всей видимости, крылась в лошадях. Предрасположенность пациентки к тому, чтобы столь странным образом отреагировать на это несущественное событие, могла, таким образом, состоять в том, что лошади для нее означают нечто особенное. Можно предположить, что она, например, как-то пережила опасный случай, связанный с лошадьми. Так в действительности и оказалось. Ей было около семи лет, когда она однажды каталась со своим кучером, и лошади, испугавшись, понесли к высокому и крутому берегу реки. Кучер спрыгнул и крикнул ей, чтобы она сделала то же самое, однако девочка из-за смертельного страха словно оцепенела. Правда, она все же спрыгнула вовремя, а лошади погибли, карета разбилась вдребезги. То, что подобное событие оставляет в душе глубокие следы, едва ли нуждается в доказательствах. Однако не объясняет, почему впоследствии вполне безобидный намек на сходную ситуацию вызвал столь неадекватную реакцию. Пока нам известно лишь то, что позднейший симптом имел свой пролог еще в детстве. В чем здесь состоит патология, пока неясно. Чтобы проникнуть в эту тайну, нужна дополнительная информация. Так, накопленный опыт показал, что во всех проанализированных до сих пор случаях наряду с травмирующими жизненными событиями имеют место нарушения особого рода, которые следует отнести к сфере эротики. Любовь, как известно, понятие растяжимое, охватывающее небесные выси и преисподнюю, объединяющее в себе добро и зло, высокое и низкое. Знание об этой сфере в концепции Фрейда претерпело значительное преобразование. Если раньше он, находясь в определенной степени под влиянием учения Брейера о травмах, искал причины неврозов в травмирующих жизненных событиях, то теперь центр тяжести проблемы сместился совсем в иную сторону. Лучше всего пояснить это на приведенном выше случае. Понимая, что лошади, пожалуй, могли играть в жизни пациентки особую роль, мы не можем понять ее позднейшей столь преувеличенной и неадекватной реакции. Характерная черта этой истории, свидетельствующая о болезни, видится в том, что дама испугалась вполне безобидных лошадей. Если вспомнить, что нередко наряду с жизненными событиями, чреватыми травмой, бывают нарушения в сфере эротики, то и в данном случае следовало бы выяснить, не имеем ли мы дело с чем-нибудь необычным в этом отношении.
Дама намерена обручиться с одним молодым человеком, которого любит и с которым надеется стать счастливой. Больше пока ничего не известно. Однако отрицательный результат первоначального опроса не должен смущать и исследование следует продолжить. Когда прямой путь не достигает цели, имеются окольные пути. Поэтому вернемся снова к тому странному моменту, когда дама бежала перед лошадьми. Расспросив о званом вечере, с которого она возвращалась, выясняем: это был прощальный ужин в честь ее лучшей подруги, которая отправлялась на заграничный курорт для лечения расстроенных нервов. Подруга замужем, и притом, как выясняется, счастлива; у нее есть ребенок. К сообщению о том, что она счастлива, мы вправе отнестись с недоверием: если бы это было действительно так, то у нее, вероятно, не имелось бы причин для лечения нервного расстройства. Задавая вопросы по поводу других обстоятельств, я узнал, что, когда пациентку догнали знакомые, ее снова доставили в дом, где проходил прощальный ужин: это было наиболее подходящее место, так как было уже очень поздно. Там ее, находящуюся в полном изнеможении, радушно встретил хозяин. На этом моменте пациентка прервала свой рассказ, запнулась и, смутившись, попыталась сменить тему. Здесь дело явно касалось какого-то неожиданно всплывшего неприятного воспоминания. Преодолев упорное сопротивление больной, я выяснил, что той ночью произошло еще нечто весьма примечательное: радушный хозяин страстно признался ей в любви. Естественно, возникла ситуация, которую, учитывая отъезд хозяйки дома, можно было бы считать весьма затруднительной и тягостной. Это признание в любви, по утверждению больной, было для нее как гром среди ясного неба. Однако подобные вещи обычно всегда имеют свою предысторию. И на протяжении следующих недель шаг за шагом была исследована вся длинная любовная история. В итоге получилась полная картина, которую я попытаюсь кратко обрисовать следующим образом.
Когда пациентка была еще ребенком, ее отличал чисто мальчишеский характер: она любила только озорные мальчишеские игры, презирала свой собственный пол и избегала каких бы то ни было свойственных этому полу форм поведения и занятий. Достигнув половой зрелости, когда проблемы, связанные со сферой эротики, казалось, могли стать ей ближе, она стала избегать общения, ненавидела и презирала все, что хотя бы отдаленно напоминало о биологическом назначении человека, и создала себе мир фантазий, не имеющий ничего общего с реальностью. Так, примерно до 24 лет она избегала каких бы то ни было небольших приключений, надежд и ожиданий, обычно глубоко волнующих женщину в этом возрасте. Но вскоре она близко познакомилась с двумя молодыми людьми, которые, видимо, смогли прорвать воздвигнутую ею колючую ограду. Господин А. был мужем ее тогдашней лучшей подруги, а господин В. – его холостым приятелем. Оба ей нравились. Однако через какое-то время ей показалось, что господин В. ей нравится гораздо больше, и между ней и господином В. быстро установились близкие отношения, и даже поговаривали о возможной помолвке. Благодаря своим отношениям с господином В. она часто встречалась и со своей подругой, и с господином А., присутствие которого ее нередко совершенно необъяснимо возбуждало и нервировало. Как-то в то время пациентка оказалась на большом званом вечере, где присутствовали также и ее знакомые. В глубокой задумчивости она рассеянно играла своим кольцом, которое вдруг соскользнуло с пальца и укатилось под стол. Оба молодых человека бросились искать его, и господин В., найдя, с многозначительной улыбкой надел кольцо даме на палец и сказал: «Вы знаете, что это означает!» Тогда ее охватило странное, непреодолимое чувство: она внезапно сорвала кольцо с пальца и швырнула его в открытое окно. Возникла, как нетрудно догадаться, неловкая ситуация, и вскоре она, сильно расстроенная, покинула общество. Через какое-то время после этого по воле так называемого случая наша дама оказалась в летнем отпуске на курорте, где отдыхали также господин и госпожа А. У последней в ту пору явно начали расстраиваться нервы, и из-за недомоганий она часто оставалась дома. Пациентка поэтому имела возможность гулять с господином А. наедине. Однажды они катались в маленькой лодке. Дама бурно веселилась и по неосторожности упала за борт. Плавать она не умела, и господин А. с трудом смог спасти ее и, в полуобморочном состоянии подняв в лодку, поцеловал молодую женщину. Это романтическое событие закрепило ее привязанность. Однако пациентка не позволяла себе осознать глубину этой страсти, очевидно потому, что издавна привыкла избегать подобных впечатлений, или, точнее говоря, убегать от них. Чтобы обмануть себя, она все более активно стремилась обручиться с господином В. и постоянно убеждала себя в том, что любит только его. Эта странная игра, разумеется, не могла остаться незамеченной острым взглядом женской ревности. Госпоже А., ее подруге, чутье подсказало о существовании тайны, и поэтому та страдала, ее нервозность возрастала, и возникла необходимость отправиться на лечение за границу. На памятном прощальном ужине словно злой дух подступил к нашей пациентке и прошептал ей: «Сегодня ночью он будет один; с тобой должно что-нибудь произойти, чтобы ты оказалась в его доме». И это, как мы помним, действительно произошло: с помощью своего странного поведения она попала в его дом и добилась того, чего хотела.
Подробно все это разобрав, пожалуй, всякий будет склонен полагать, что только дьявольская изощренность может изобрести и исполнить такое хитросплетение обстоятельств. В изощренности сомневаться не приходится, но ее моральная оценка вызывает сомнения, поэтому я считаю долгом подчеркнуть: мотивы этого драматического представления никоим образом пациентка не осознавала. История произошла с ней как бы сама собой, без осознания каких-либо мотивов. Однако вся предыстория, несомненно, показывает, что к этой цели все было направлено бессознательно, тогда как сознание вроде бы было занято предстоящей помолвкой с господином В. Бессознательное влечение, вынуждавшее ее пойти по другому пути, оказалось сильнее.
Но вернемся к вопросу о том, чем определяется патологический характер (соответственно – странность, преувеличенность) реакции на травму. На основе положения тезиса, выведенного из других опытных данных, мы вывели гипотезу, что и в данном случае помимо травмы имеется нарушение в сфере эротики.
Гипотеза полностью подтвердилась, и это приводит нас к следующему выводу: травма, якобы имеющая болезнетворное происхождение, есть не более чем толчок к проявлению чего-то ранее не осознанного, а именно существенного эротического конфликта. Поэтому травма утрачивает свое исключительное значение, и вместо этого возникает более глубокая и объемлющая концепция, где эротический конфликт предстает как патогенный фактор.
Нередко задают вопрос: почему причиной неврозов должен быть именно эротический конфликт, а не какой-либо другой? На это следует ответить: никто не утверждает, что так и должно быть, но опыт показывает, что часто бывает именно так. Вопреки всем возмущенным возражениям, дело все же обстоит так, что любовь (в широком ее смысле, который, естественно, включает не только сексуальность), ее проблемы и конфликты имеют фундаментальное значение для человеческой жизни, и, как всегда выясняется при тщательном исследовании, они гораздо важнее, чем предполагает индивидуум.
Но я вовсе не утверждаю, что эротика и нарушения в ее области являются единственным источником невроза. Нарушение в сфере любви может иметь вторичную природу и быть обусловленным более глубокими причинами. Есть и другие возможности получить нервное расстройство.
Вследствие вышесказанного от теории травм отказались как от устаревшей, так как с выявлением того, что не травма, а скрытый эротический конфликт является источником невроза, травма теряет свое каузальное значение[13].
II. Теория Эроса. Анализ сновидений
Результаты, описанные в предыдущей главе, подтолкнули к неожиданному решению вопроса о травме, но зато исследование встретилось с проблемой эротического конфликта, содержащего, как показывает наш пример, множество отклонений от нормы и поэтому на первый взгляд не допускающего сравнения с обычным эротическим конфликтом. Прежде всего, необычно и почти невероятно то, что, как показывает опыт, осознаются лишь видимые приметы, тогда как действительная страсть пациентки остается скрытой. Но в данном случае бесспорно то, что реальное отношение осталось в тени и лишь отношение кажущееся царило в поле сознания. Если дать теоретическую формулировку этого факта, то получится примерно следующий тезис: при неврозе имеют место две строго противоположные друг другу тенденции, и одна из них является бессознательной. Этот тезис намеренно сформулирован очень общо, ибо этим я хотел подчеркнуть следующее: патогенный конфликт хотя, пожалуй, и содержит личный момент, но в индивидууме в то же время проявляется и конфликт человечности, так как отсутствие единства с самим собой является, вообще говоря, признаком человека культуры. Невротик – лишь особый случай человека, который находится в разладе с самим собой и должен был бы объединить в себе природу и культуру.