– Да, спокойной ночи…
– А где Кристиан?
– Пошел спать. Завтра ему рано ехать…
Давид понизил голос:
– Все эти истории про насекомых и свиные туши… не слишком вас напугали, надеюсь? Простите, застольная беседа была несколько… специфической…
– Знаете, я привыкла… Иногда бывают и более странные темы…
– Артур вас тоже не предупредил об этом кладбище животных, верно?
– Да, до приезда сюда ни слова не сказал… Примерно как вам… Сюрприз!
Она посмотрела на дуб:
– Хотите посидеть у огня? Очень приятно.
– Простите, но… господин Дофр меня ждет… Спокойной ночи…
– До завтра, – ответила Аделина.
Дофр ждал в лаборатории. В ладони он сжимал пару игральных костей, которые бросал в пустую коробку. Он сидел в профиль, его протез на правой руке, благородно покоящейся на ручке кресла, блестел. Из-за игры света и тени казалось, что ноги у него выточены, выпилены из цельного куска дерева.
Дофр обратился к Давиду:
– Если бы вас спросили, какой цветок отождествляется со смертью, что бы вы выбрали? Отвечайте не раздумывая, прошу вас.
– Аронник, – ответил Давид, подходя к Артуру.
– А цвет, напоминающий о смерти?
– Зеленый.
– Ну и наконец, инструмент.
– Бензопила, – сказал наобум Давид.
Дофр порылся в кармане, вытащил сложенный лист бумаги и расправил его:
– Как думаете, что обычно люди отвечают?
– Наверное… хризантема… черный и… коса?
Дофр кивнул:
– Почти в яблочко. Иногда вместо косы называют лопату, а вместо хризантемы розу или черный тюльпан. А почему вы ответили иначе?
Давид опустил голову и задумался:
– Думаю, у меня сама собой возникла ассоциация с профессией. Аронник пахнет аммиаком, это трупный запах. Зеленый – из-за зеленых пятен на животе, это первый признак разложения, возникает в правом подреберье. А вот что до бензопилы… не знаю, это первое, что пришло в голову… Может быть, потому что ею патологоанатомы пользуются, когда вскрывают черепную коробку.
Дофр жестом попросил Давида развернуть листок.
– Аронник, зеленый, пила! Как вы… Так! Я понял! У вас в кармане разные листки с разными комбинациями слов!
– Интересное предположение, но нет. Можете проверить.
– Но я ведь мог сказать, например… скальпель, молоток, топор или синий цвет, как цвет кожи у мертвеца!
– Но вы же этого не сказали. Все дело во влиянии, друг мой, во влиянии!
– То есть?
– Какой цвет доминирует в этой комнате? Зеленый. Тут все мухи зеленые. Когда вы вошли, я специально повернулся протезом к вам, а он блестел. Отрезанная рука, бензопила, видите связь? Что же до аронника, это очевидно, вы сами сказали. Вы каждый день вдыхаете похожий запах, который можно сравнить с тем, что витает рядом со свиньями. Аммиак.
Давид в ответ лишь восхищенно молчал.
– И какой вывод из этого следует? – спросил он наконец.
Старик перебрал игральные кости в ладони. Давид приподнял бровь – на каждой грани были нанесены только шестерки.
– Влияние, – повторил Дофр, убирая в карман белые кубики. – Все дело в точке зрения и влиянии.
Давид взял в руки фотографию в рамке, которая стояла слева от черепа какого-то животного. Снимок был сделан издалека, на нем среди вспоротых свиней стоял огромный бородач в грязном свитере и высоких резиновых сапогах, на его лице была хирургическая маска. Энтомолог за работой.
– Так! Теперь о Палаче! – предложил Дофр. – Разберемся с Палачом и его тайными мотивами!
– «Тайными мотивами»?.. Но сейчас о них прекрасно известно бихевиористам[8], психиатрам, психологам и полицейским! Да и вообще любому обычному читателю! Это же касается и его почерка, манеры, которую… когда он… когда он принуждал этих несчастных женщин выполнять невозможные вещи… С тех пор столько уже об этом написали…
– То есть для вас Палач – прозрачен совершенно? Вы серьезно занимались этой историей?
– Да… Более чем серьезно.
– Но не более серьезно, чем я. Я уже четверть века ломаю голову, как… – Он сжал пальцы в кулак, поднеся ладонь к лицу. – Как будто меня разъедает какая-то болезнь. Вы поняли, например, почему он не совершил восьмого по счету преступления, которое должно было завершить начатое? Почему покончил с собой накануне предначертанной даты?
– У него была склонность к суициду, фрустрации, легкая шизофрения. Он чувствовал, что собственный бред затягивает его, что он не может владеть собой, ему уже недоставало фетишизма и убийств. Лишить себя жизни значило обрести свободу.
– Пустая болтовня! Вы знаете еще какого-нибудь серийного убийцу, который бы пытался покончить с собой?
– Например, Джон Вейн Гловер и Дэвид Бёрни.
– Это исключения…
– Палач – тоже исключение.
Дофр с шумом выдохнул, как будто потерял терпение.
– Ладно, а цифры, которые он набивал черными чернилами на черепах оставленных им в живых детей. 101703… 101005… 98784…
– Вы прекрасно знаете, что этого никто так и не понял. Ответ он унес с собой в могилу… – Давид сделал паузу и продолжил: – В машине… вы сказали, что мы будем заниматься тайной чисел… Вы считаете себя умнее математиков, которые безуспешно бились над загадкой Палача?
– Нет, к сожалению! Но… тайна этих чисел все еще существует. Потому что существуют дети с вытатуированными на их головах цифрами. Преступник заклеймил их. Они присутствовали, когда он убивал их родителей. Конечно, им было всего по два-три года, но татуировка эта… как бы выразиться… является символом того, что Палач продолжает жить, пока живут они. Вам что-нибудь говорит имя Фредерик Брасар?
– Брасар? Рабочий, который убил своих жену и сына, выстрелив им в голову, а потом покончил с собой?
– Совершенно верно. Он один из тех семи детей. Сын Потье, третьей убитой семьи.
– Не может быть!
– Истинная правда.
Давид сделал шаг назад:
– Но… Откуда вы об этом узнали? Тех детей раздали по детским домам, поместили в приемные семьи, некоторых из них усыновили! Вы точно уверены, что Брасар – один из них?
– Кто ищет, тот находит, особенно когда знаешь, в какие двери стучать… Возьмем, например, дочь Бемов. Она не знает, кто она… А я знаю… И хранить эту тайну очень непросто, поверьте мне…
Давид удивленно развел руками:
– С ума можно сойти. Честно говоря, верится с трудом…
– Вы мне не верите? Хотя, боже мой, ваша реакция совершенно естественна. Но теперь вы понимаете, насколько вы далеки от истинного положения дел. Но приступим, Давид… Сейчас вы мне расскажете… нет, не расскажете… вы оживите для меня последнее убийство Палача. Двойное убийство Патриции и Патрика Бем в тысяча девятьсот семьдесят девятом году. Почти двадцать семь лет назад… Станьте Палачом, станьте Бемами, станьте видеокамерой, будьте точным, предельно точным, когда начнете рассказывать о произошедшем… Удивите меня, удивите снова, так, как это сделала ваша книга.
Давид опустился в черное кожаное кресло. Семеро детей… Брасар, сам ставший убийцей. Печать маньяка на черепе детей, в умах детей…
– Давид?
– Да, простите… Это… Это проверка?
Дофр потянул за длинный шнурок. Комната погрузилась в темноту. Было слышно лишь тиканье часов и прерывистое дыхание старика. Да брюшки мух дьявольски мерцали в ночи.
– Не проверка, а… скорее погружение в тему.
– У меня есть карт-бланш?
– Карт-бланш… Да – реализм, точность. Вот и все, о чем я прошу.
Давид подумал было о Кэти, которая ждала его в постели.
Но зрачки его расширились, как у кота. Больше ничего не существовало. Кроме разгоряченного воображения.
– Надо мной сверкают молнии, я промок до костей. Зима, холодный дождь струится по моему телу, желание нарастает. То, что я чувствую этой ночью, стоя у окна этого дома, нельзя выразить словами, так со мной происходит каждый раз перед тем, как мне приступить к делу. Ноет налившийся кровью член… Она будет моей, будет! Я несколько недель слежу за ней. Скоро ты будешь меня умолять! Стонать! Вы станете моими на всю ночь, ты и твой муж. И сегодня все будет еще лучше, чем прежде. Меня ожидает само совершенство.
Давид ощупью добрался до окна. У него вспотели ладони, его внутренний взор становился все острее. Сцена вырисовывалась у него в голове, сцена крови и крика. Сколько книг он проглотил… Сколько репортажей о серийных убийцах и особенностях их почерков просмотрел… Сколько сцен убийств, измученных жертв… Он видел их в ночных кошмарах снова и снова, он не мог дышать от ужаса.
– Бемы немецких кровей. Обычная семья, живущая на берегу Рейна недалеко от деревушки Шенау, кажется… Мужчина, женщина, ребенок. Все спят. Палач знает, что в этом доме на опушке леса нет сигнализации. Остатки пищи, жестяные банки поблизости доказывают, что он неделями, если не месяцами, следил за своими жертвами. Ему нравилось знать их наизусть, понимать их слабые и сильные стороны, представлять себе различные сценарии. Палач не надевает перчаток, они ему не нужны. Он стер себе пальцы наждачной бумагой, стер почти до крови, чтобы не оставлять отпечатков пальцев. Он проникает в дом, разбив стекло на черной лестнице, шум стекла не слышен, он пользуется клейкой лентой. Патрик Бем – высокий красивый мужчина. Его жена, Патриция, милая блондинка, работает в турагентстве в нескольких километрах от дома. Думаю, в Сюндузе.
– Не думайте, знайте!
– Бемы… У Бемов есть дочь. Решающий фактор в выборе Палача…
– Сколько лет ребенку?
– Около двух.
Видения сменяют друг друга, Давид чувствует звуки, запахи. Терпкость смолы и шишек смешивается с антисептиком. Дом Бемов двадцать семь лет спустя… Лес… Гроза…
– Палач как можно осторожнее поднимается по лестнице. За спиной у него рюкзак. Там лежат свеча, магазинные весы, священное перо страуса[9], режущие инструменты. Ножницы, скальпель, щипцы. Наручники, веревка. Револьвер «Smith &…».
– Что за веревка? Цифры, пожалуйста! Белая веревка, девятимиллиметровая. «Smith & Wesson» сорок четвертого калибра, шестизарядный.
Кожаное кресло поскрипывало – Дофр волновался.
– Прошу прощения…
– Продолжайте и постарайтесь получше!
«Девятимиллиметровая? Откуда мне знать?» Давид сосредоточился и вновь погрузился в события.
– Я… направляюсь к детской, осторожно вытаскиваю ребенка из кроватки. Не хочу его будить. Девочка дышит, шевелится, но сразу засыпает, когда я прижимаю ее к себе. Я действую так уже седьмой раз подряд. Прихватываю одеяло. Так. Вот их постель. Я тебя вспорю! Мимо проходишь? Я тебе не интересен? Слишком уродлив? Глаз косит, так? Теперь решаю я. Я мужчина всей твоей жизни. Ты принадлежишь мне! Я тебя уничтожу… Сначала морально, а потом физически…
Давид открыл глаза. Видение пропало. Челюсть ломило. Тик-так. Дыхание Дофра. Скрип его кресла. Потрескивание пола, он все трещит и трещит. Несмотря на холод, Давид покрылся едким потом.
– Он вытаскивает из рюкзака револьвер и со всей силы ударяет мужчину в висок, потом срывает одеяло и наотмашь бьет женщину по лицу. В заключении патологоанатома говорится, что у всех жертв были гематомы и переломы. Он их практически нокаутировал ударом руки. Не будем забывать, что Палач качался и…
– Только действие! – захрипел Дофр, тяжело дыша. – Дальше! Не отвлекайся! Давай, давай!
– Хорошо. Он включает свет, тащит мужчину за волосы и приковывает наручниками к правой ножке у изголовья кровати. Связывает руки женщины ве…
– Имена! Используй имена! И пусть двигаются! Они живут, перемещаются! Твой рассказ слишком статичен! Громоотвод! Поддай!
Дофр все больше возбуждался. Давид приложил ладони к оконному стеклу и продолжил вербальные экзерсисы, стараясь контролировать четкость мыслей. Но бурю не удержишь в кулаке.
– Он связывает руки Патриции спереди с помощью белой девятимиллиметровой веревки. Он… «Если закричишь, убью твою девку. Попробуешь убежать, убью девку. Тебя тоже касается, мудила. Сыграем в игру! Согласны? Согласны поиграть? Патриция! Видишь, я знаю, как тебя зовут! Патриция, заткни девку! Прямо сейчас!» Патриция стонет, в рот ей попадают волосы, глаза жгут слезы. Она прижалась к стене, она унижена, растоптана, растерзана. Начинается моральное уничтожение. Она знает, что умрет. Нет, не знает! Она не знает! Это невозможно! Она не может умереть! По лицу Патрика течет кровь, собирается на подбородке. Он умоляет, умоляет снова и снова. Он обещает заплатить. Он ничего никому не расскажет. «Пожалуйста! Пожалуйста!» Патриция поднимается на ноги, она охвачена ужасом. Она не может не плакать. Ее ребенок! Ей хочется заорать, заорать до хрипа. Но нужно успокоить девочку. У Патриции сильный характер, даже в такой ужасный момент она старается владеть ситуацией. «Успокойся! Успокойся, милая!» Она мягко качает малышку. «Вот так, вот так, тише, тише…» – «Отлично. А теперь иди сюда, иди сюда. Не торопись, крошка, не торопись». – «Не трогайте ее! Пожалуйста, не трогайте!» Палач не слушает. Он открывает рюкзак и вытаскивает весы, съемные части, мерные гири. Один, пять, десять граммов. Он медленно, очень медленно собирает весы, сидя на полу лицом к Патрику. Потом он вытаскивает перо и разные пыточные орудия и раскладывает перед собой. Патриция пыт…
– Стоп! Стоп! Стоп!
Зажигается свет. Дофр стучит кулаком по столу.
– Весы собирает, перо вытаскивает, разные причиндалы, ля-ля-ля… Как он выглядит в эти моменты? Речь идет о его почерке, о взрыве чувств! Слюна течет, сердце выпрыгивает из груди, адреналин зашкаливает, кожа гусиная! А жертвы? Как они реагируют? Ты торопишься закончить или что?
– Просто…
Дофр отдышался.
– Ты хорошо рассказываешь, сомнений нет, но надеюсь, что роман будет намного лучше! Как, по-твоему, я могу погрузиться в действие, если ты поешь мне песню, которую уже сто раз на все лады пели, да я наизусть ее знаю! Дух, мгновение, страх персонажей, вот что ты должен передать! Придумай что-нибудь новое! Неужели это так сложно? Я выбрал тебя! Выбрал Давида Миллера! Будь же на высоте!
– Буду. Но не торопите меня. Хотите узнать меня лучше… Ведь именно этого вы хотели добиться вашим упражнением, разве нет? Только я не из тех, кем можно манипулировать, господин Дофр.
– И однако же я это сделал, задавая свои вопросики, когда ты пришел сюда.
– Полагаю, все дело скорее в некоем фокусе, не более того.
Артур щелкнул ногтем по ручке кресла:
– Ты думал, что приехал сюда отдыхать? Не забывай – я плачу за каждую секунду, которую ты тут проводишь. И дорого плачу. Подари мне месяц, всего лишь месяц своей жизни, выложись на все сто. И тогда, быть может, ты больше никогда не будешь бальзамировать трупы, от которых тебя тошнит. Не будешь просыпаться в холодном поту от ночных кошмаров…
– Мои кошмары касаются только меня. А если вас так уж интересуют детали, то знайте, я их не бальзамирую. Я их консервирую. Две большие разницы.
Дофр кивнул на стопку лежавших справа от него цветных папок и листов:
– Возьми вот это дело. Здесь подробностей на десять страниц. Жду текст к утру послезавтра.
Давид не шелохнулся.
– Я как раз думал о пишущей машинке… Ведь с ней у нас будет всего один бумажный экземпляр, не так ли? Ни дискеты, ни диска? И как же мы поступим, если текст книги захотят опубликовать, когда мы вернемся во Францию? Нам обязательно понадобится компьютерный вариант!
– Об этом не беспокойся. Отсканируем с распознаванием надстрочных знаков, и все готово. Я передам текст нужным людям, обещаю. Но, как я говорил, он должен быть хорошим… очень хорошим… А теперь возьми, пожалуйста, папку…
Давид помялся, потом взял дело в руки.
– Этот кладезь информации – твой. Запомни каждый нюанс, каждую мелочь.
Молодой человек наклонился вперед. Тень от черепа вытягивается в свете лампочки. Раскрывается рот, ужасы с первых же страниц оставляют на щеках горячую пощечину.
В папке убийства, фотографии. Раны, вскрытия – крупным планом. Море крови. Давид перестал владеть собой.
– Но… это… похоже… на настоящие фотографии сцен убийств! Здесь… заключения экспертиз, вскрытий! Даже результаты вскрытия самого Тони Бурна!