Уорд Макаллистер, южанин, родом из Саванны, был неотъемлемым атрибутом летних месяцев, которые подруги проводили в Ньюпорте. Походил он на жизнерадостного шмеля, порхающего от одного семейства к другому, осыпая всех пыльцой своего жизнелюбия и рекомендаций. Он продолжал заниматься этим и в Нью-Йорке под бдительным надзором Кэролайн Астор.
– А мне он нравится, – сказала Альва.
Консуэло кивнула:
– Конечно, он нравится всем дамам.
– Но мистером Астором миссис Астор не командует, – возразила Альва. – Хотя кто знает…
– А мистер Астор вообще существует?
– В газетах о нем частенько пишут.
Мистер Астор, владелец паровой яхты, выполнению всех социальных обязательств предпочитал простую жизнь морского волка.
– Может, не будем совать свой нос в чужие дела? – вмешалась Армида.
– Если ты настаиваешь, – ответила Альва.
– Помимо платья важно обсудить кое-что еще, – напомнила Армида. – Мы не говорили о том, что происходит в первую брачную ночь.
Консуэло ткнула Альву в бок.
– Когда в платье больше нет нужды.
Армида продолжила:
– Хотелось бы мне быть более осведомленной… Но все же того, что я знаю, достаточно, дабы ты не осталась совершенно несведущей в этом деле. – Сестра запнулась. – Это ведь так?
– Я предпочитаю слово «непосвященная».
– Ты не можешь обойтись без подобных замечаний, да?
– Просто «несведущая» звучит уничижительно.
Консуэло вмешалась:
– Тебе следует отдать Альве должное – точность лежит в основе успеха.
– В основе успеха лежит успех, – в шутку возразила Альва.
– Воистину так – и снова она права! – поддержала подругу Консуэло.
– Именно.
– Я говорю о серьезных вещах, – обиделась Армида.
– А мы разве смеемся? Я – само воплощение серьезности, – не унималась Альва.
Армида вновь начала:
– Как вы знаете, целью любого брака является продолжение рода…
– Но цель моего брака – спасение.
– Наверняка ты получишь и то, и другое, – заметила Консуэло.
– Это правда, продолжение рода приносит спасение.
– Совсем как банковский счет.
– Девочки, прошу вас, угомонитесь. Хотя бы притворитесь серьезными.
Обе послушно сложили руки на коленях и сели ровно.
– Продолжайте, – выдала Альва с каменным лицом.
– Насколько я знаю, мужчины испытывают особые нужды, которые относятся к… – Армида остановилась. – Помнишь, у дедушки в бараках для рабов стены были обшиты такими досками со вбитыми колышками? Так вот – представь, что жена – это доска, а муж – колышек. Точнее, нет, у него есть колышек. У всех мужчин. Он находится там, где у нас…
Альва с Консуэло прыснули со смеху.
– Колышек!
– Я просто пытаюсь объяснить…
– Но он, конечно, должен быть из плоти, – заявила Альва. – Он… он похож на палец? Может, в нем есть кости? Или одна кость?
Армида нахмурилась:
– Я не знаю. Может, и так.
Альва представила что-то вроде крошечного слоновьего хобота. Однажды она видела слона в цирке Барнума. Есть ли в слоновьем хоботе кости?
– А мужчины могут им шевелить?
– Альва, о чем ты думаешь? – зарделась Армида.
– А тебе разве не интересно? Какой он длины? И куда он девается, когда мужчина не занят… продолжением рода?
Сквозь очередной взрыв хохота Консуэло Армида проговорила:
– Это не важно. Он сам знает, как эта штука работает и как с ней управляться. Вот что важно: ни в коем случае не подавай виду, будто тебе нравится то, что он делает. Доска – это метафора. Руки держи по бокам. И не… не извивайся.
– Не извивайся! – не унималась Консуэло.
Альва нахмурилась:
– Армида, как ты можешь. Я ведь не животное.
На самом деле она была животным. Как еще объяснить то, что она делала в юности? Гуляя в парке при школе в Нейи-сюр-Сен, Альва любила ложиться на поваленные деревья, прижимаясь к ним всем телом. Иногда она тайком каталась на пони без седла, обхватив его за бока ногами. Купаясь в ванной, она нарочно терла то место, до которого запрещено дотрагиваться без необходимости. Маман была твердо убеждена, что, потакая столь грязным желаниям, девушка себя губит. Альва себя губить не хотела, однако и поделать с собой ничего не могла – ощущения, которые она испытывала, были чудесными, и, поскольку никто после этого не начал относиться к ней иначе, продолжала это делать. Ровно до того дня, когда мать зашла в ванную и застала ее за этим занятием. Она выволокла Альву из ванны и, не позволив ей даже закутаться в полотенце, поставила лицом к рукомойнику и подняла расческу…
«Неужели моя дочь – животное?» (Удар.)
«Моя дочь никогда не будет вести себя подобным образом» (Удар.)
«Похоть – это смертный грех!» (Удар.)
«Если ты сделаешь это еще раз, ни один приличный мужчина не женится на тебе. Ты все поняла?»
Альва все поняла.
Армида тем временем продолжила:
– Дело, в том, что когда мужчины делают это с женщинами, они поддаются своим животным инстинктам. Они хотят заниматься… непотребствами. И твоя задача – этому помешать.
– Непотребствами?
Сестры обменялись беспомощными взглядами. Армида пожала плечами:
– Так говорила мадам Уитакер.
Мадам Уитакер жила по соседству с ними в Париже. Армида бывала в ее салоне по средам, когда модные леди и джентльмены собирались там выпить коньяка и мадеры и немного посплетничать.
Армида сказала:
– Предположим, это значит, что они ведут себя низко.
– И низко значит?..
– Я не знаю. Не знаю! Не важно. Я рассказываю тебе все это только потому, что порой ты ведешь себя не так, как положено леди, и…
– Что за чушь! – воскликнула Консуэло. – Мы же не в Средневековье живем…
Армида закрыла рот Консуэло ладонью.
– Альва, если твоему мужу покажется, что ты не вполне целомудренна…
– Не покажется. Я буду доской.
– Потому что одеревенеешь от страха! – засмеялась Консуэло.
– А кто бы не одеревенел? – проговорила Армида.
Спустя несколько дней расстроенный Уильям пришел, чтобы сообщить – его племянница, Элис, скончалась. Вся семья не могла оправиться от случившегося – у малышки начался жар, доктор не увидел в этом ничего серьезного. Однако угасла девочка так стремительно, что не успели даже послать за священником. И хотя, слушая Уильяма, Альва сочувствовала убитым горем родителям и переживала за собственную судьбу, поскольку свадьбу пришлось отложить, она не могла отделаться от другого чувства, которого стыдилась, – чувства облегчения.
Ведь о том, что происходит, когда в платье больше нет нужды, можно было не думать – по крайней мере, пока.
Глава 5
Чувство облегчения не покидало Альву до тех пор, пока погожие деньки не закончились, а вместе с ними в кладовой не иссякли летние запасы. В январе Альве пришлось ограничиться двумя приемами пищи в день, чтобы Дженни и Джулии, которые еще росли, доставалось больше. Альве уже стало безразлично, что произойдет с ней и в первую брачную ночь, и в любую другую. В желудке постоянно было пусто. Ключицы и скулы у нее настолько выдались, что однажды на воскресной службе миссис Уошберн отвела ее в сторонку со словами:
– Мисс Смит, вы страшно исхудали и ужасно бледны. Я должна спросить: у вас туберкулез?
– О господи, нет, со мной все в порядке, – уверила Альва. – Просто нервничаю перед свадьбой.
– Но нельзя же забывать о еде!
О еде Альва помнила всегда – во снах она видела дымящиеся пироги с мясом, жаркое с соусом, свежайшие пирожные… Чтобы, проснувшись, столкнуться с суровой реальностью в виде одного-единственного яйца или тарелки каши, слабенького кофе и ворчания Джулии:
– Зачем только этому ребенку надо было умирать?
Альва ее ругала:
– Нельзя думать только о себе, ты должна ее пожалеть.
– Что толку ее жалеть – она ведь уже мертвая. А я хочу есть. Дома все время холодно. Весь уголь уходит на папину комнату.
– Ты предпочла бы, чтобы твой больной отец замерз?
– Мы прокляты, – не унималась Джулия. – Раньше мы жили так хорошо, а теперь мне приходится спать в одной кровати с Дженни в комнате, где изо рта идет пар.
– Но ведь вдвоем спать теплее.
– У нее нос свистит. Почему все неправильно? Когда папа поправится? Он ведь не умрет, правда? Я не переживу, если он умрет. Это нечестно.
У Альвы не было сил терпеть все это еще три месяца. Она могла бы попросить Уильяма выделить ей часть средств, которые будут причитаться ей в будущем, – он, безусловно, не откажет. Но ведь она и так терзалась, оттого что выходит замуж по расчету, – просить у него помощи еще до того, как она станет ему принадлежать, было чересчур. Однако обращаться к мистеру Изнаге или дальним родственникам ей тоже не хотелось. Отцу это было бы неприятно, да ей и самой не хотелось, чтобы посторонние мужчины решали ее проблемы. Альва совершенно не походила на тех представительниц своего пола, которые предпочитали оставаться беспомощными. Знатные дамы, судьбы которых мало отличались от судьбы перышка в порывах ветра, ее не привлекали. Она сумеет помочь себе сама.
Чтобы сэкономить на угле, отец оставался в постели, окруженный грелками, подушками и стегаными одеялами. Когда Альва вошла, он лежал на левом боку (доктора сказали, что это способствует кровообращению), открыв рот, в котором на месте коренных зубов темнела пустота. Даже во сне он дышал с трудом. Альва поставила поднос на бюро и услышала, что отец проснулся.
– Любовь моя, это вы?
– Это Альва, папа, – сказала она, поворачиваясь к нему. – Я принесла вам ленч.
Он приподнялся на локте.
– Можете передать отцу, что я согласен. Я сделаю, как он велит.
– Папочка, о чем вы говорите? – Пустая бутылочка от страмониума[19] лежала на прикроватном столике. Фаулеров раствор[20] тоже закончился. Альва положила пузырьки в карман. – У вас был еще один приступ? Вам больно?
– Я уйду из права и стану работать на него в Мобиле. Если вы этого желаете. Хотя, видит бог, я не продавец.
Альва опустилась на колени у кровати.
– Папочка, я – Альва. Твоя дочь.
Она потянулась к его запястью, чтобы посчитать пульс.
Отец оттолкнул ее руку:
– Фиби, вам нельзя здесь оставаться. Уходите, пока кто-нибудь вас не увидел.
– Папа, перестаньте. Я Альва. Мама умерла. Сейчас тысяча восемьсот четвертый год…
– Уходите, прошу вас, – прошептал он. – Если моя мать увидит вас здесь, вы погибли. Пожалуйста. Уходите.
– Хорошо. – Альва с трудом сдержала слезы. Отец сильно опух, был ужасно бледным, только на щеках играл лихорадочный румянец, который тоже не предвещал ничего хорошего. Возможно, он и четырех месяцев не протянет. А может быть, и четырех дней. – Я ухожу. – Она подошла к бюро, взяла из нижнего ящика шкатулку и выбежала из комнаты.
Узкую шкатулку, обтянутую синим бархатом и украшенную изящными золотыми узорами, маман называла своей сокровищницей. В ней хранилось восемь украшений, которые сестры должны были унаследовать. Мама любила доставать их из шкатулки и аккуратно раскладывать на туалетном столике. Девочки собирались вокруг и, затаив дыхание, смотрели, как на столике один за другим появлялись короткая нитка жемчуга, три броши с самоцветами, кольцо с бриллиантом и рубином, изумрудные серьги, золотой браслет, инкрустированный опалами, и булавка для платка с эмалевым павлином. Глаз павлина был сделан из крохотного, но очень яркого бриллианта, а по хвосту рассыпаны разноцветные камушки. У каждой из сестер имелось свое любимое украшение, только Джулия никак не могла определиться с выбором. Впрочем, это было не важно – сестрам казалось, что украшения никогда им не будут принадлежать, ведь для этого они должны потерять маму, что представлялось им просто невозможным. Когда же это все-таки случилось, Армида спрятала шкатулку.
– Маман сказала, что каждая из нас получит одно украшение на свадьбу и одно – в честь рождения первенца.
Так и будет. Но сперва Альва отнесет их в ломбард и постарается выторговать за них побольше денег. Потом, как только они с Уильямом поженятся, она выкупит их, а сестрам скажет, что нечаянно упаковала украшения со своими вещами, когда готовилась к переезду. Прекрасный план.
Надев уличное платье, Альва положила шкатулку в старенькую полинявшую меховую муфту, которую носила разве что не с детства. Когда она проходила мимо гостиной, Армида поинтересовалась:
– Куда ты собралась? Там ужасная погода – мокрый снег…
– Нужно зайти в аптеку, – бросила Альва через плечо, пряча шкатулку в муфте. – У папы закончились лекарства. А потом меня наконец-то примет миссис Бьюкенен.
Армида запахнула шаль поплотнее и отложила книгу.
– Свадебное платье… я забыла, что это сегодня! Я только возьму накидку…
– Нет, тебе лучше остаться. Папе нездоровится, а Лулу вышла с девочками.
– Но я не хочу, чтобы ты шла туда одна. А где Консуэло? Может, она с тобой сходит?
– Она все еще на Кубе с матерью. Спасибо за помощь, но я справлюсь. Честно.
– Но ведь показываться в обществе без компаньонки…
– Я всего лишь выйду в город.
– Сейчас не время рисковать репутацией.
– Не переживай, все будет хорошо. Проверяй иногда, как там папа. Он… в общем, он перепутал меня с мамой. Отнеси ему кофе, он поможет рассеять туман в голове.
Армиду взволновали ее слова – именно этого Альва и добивалась. Теперь сестра думала только об отце, и Альва могла без помех приступить к выполнению своего плана.
Когда она вышла на улицу, тучи уже рассеивались. В воздухе витали запахи намокшей шерсти и едкого дыма. Солнце, проглядывающее из-за бегущих облаков, не спасало от порывов холодного ветра. Альва подумала – может, Уильям предпочел бы проводить летние месяцы в более теплом климате, скажем, в Марселе. Марсель стоило посетить хотя бы ради местной кухни – буйабес, кролик по-провански, «ножки в мешочках»…
Купив лекарства, Альва села на конку, чтобы добраться до центра города. Рабочие девушки из трущоб устремили на нее презрительные взгляды из-под челок и замызганных шляпок. Альва отвернулась.
Улицы заполонили повозки и телеги, камни мостовой еще не просохли после дождя. Владельцы магазинов раскладывали козырьки. Перед кафе стояли столики со стульями – неубедительное подражание парижской улочке. Альва многое бы сейчас отдала, чтобы оказаться в Париже, где на берегу Сены играет аккордеон и вокруг раздаются чарующие звуки le français[21], рядом с ней – обожающий ее муж, слоеные пирожки с яблоками и кофе с молоком, изысканная кованая решетка балкона в ее доме, откуда она будет любоваться прекрасными экипажами с их не менее прекрасными пассажирами…
На Чемберз-стрит конка накренилась – лошади резко остановились. Впереди перевернулась повозка, потянув за собой упряжь. Повсюду разлетались грязь и навоз, перекресток был заблокирован, мужчины ругались, вокруг собралась толпа зевак. Заплакал ребенок. Девушки, сидевшие рядом с Альвой, встали и направились к выходу.
– А вы лучше не выходите, – заметила одна из них. У нее был русский акцент. – Еще запачкаетесь.
– Да, вы для этой улицы слишком важная особа, – поддержала ее компаньонка.
Важная особа? Какой же обманчивой может быть внешность. Однако Альва промолчала – возразить ей было нечего, ведь отец ее жениха раз в месяц ужинал с самим президентом.
Альва дождалась, пока девушки выйдут, поднялась и вслед за ними окунулась в толпу.
Ей пришлось изрядно поработать локтями, чтобы добраться до противоположной стороны улицы. Упавшие лошади ржали то ли от боли, то ли от страха. Люди спешили их обойти, налетали друг на друга, что-то кричали. Шляпка Альвы сбилась, и она потянулась ее придержать.
Какое счастье снова оказаться на тротуаре, вне хаоса и грязи! Остановившись у табачной лавки, Альва подняла руки и принялась поправлять шляпку, высматривая среди витрин ломбард…