Констанс вышла из спальни в маленькую персональную библиотеку. На углу письменного стола стояли тарелки, оставшиеся после вчерашнего обеда, ее первого обеда после ухода вниз. Похоже, миссис Траск уже вернулась от сестры, лежащей в больнице. Прежде еда, приготовленная миссис Траск, почти всегда была простой и свежей. Но обед, который она оставила в лифте для Констанс в день своего возвращения, никак нельзя было назвать простым: седло оленя с лисичками, а на гарнир – жареная белая спаржа с пюре из трюфелей. Десертом послужил ароматный ломтик clafoutis aux cerises[15]. Хотя миссис Траск могла быть искусным поваром, когда того требовала ситуация, Констанс удивилась изысканности обеда. Это никак не отвечало причинам, по которым она выбрала жизнь затворницы – мучительную, уединенную… и аскетичную. Конечно, миссис Траск это понимала. Такие деликатесы, граничащие с декадентством, казались неуместными. Возможно, таким способом домоправительница сообщала о своем возвращении. Это вызвало у Констанс протест… но в то же время она невольно насладилась обедом.
Собрав посуду и прихватив фонарик, Констанс двинулась по узкому коридору и через потайную дверь вышла из своих личных покоев в остальную часть нижнего подвала. Она легко и уверенно, почти не нуждаясь в свете, миновала череду комнат, в которых знала каждый предмет коллекции.
Замедлив шаг, она прошла мимо последнего ряда комнат к винтовой лестнице, ведущей на уровень верхнего подвала. Констанс поднялась по ней и двинулась по тускло освещенным коридорам к лифту. Она собиралась открыть его, поставить вчерашние тарелки и забрать в свою комнату еду, которую миссис Траск уже наверняка приготовила для нее.
Констанс сдвинула латунную решетку, открыла дверь, поставила вчерашние тарелки и взяла свой обед на серебряном подносе с накрахмаленной льняной салфеткой и изящными серебряными приборами. Основное блюдо находилось под серебряной крышкой. Констанс не удивилась: таким способом миссис Траск сохраняла блюдо в тепле. Удивилась она другому – бутылке вина, которая стояла на том же подносе рядом с изящным хрустальным бокалом.
Разглядывая бутылку (это оказался пойяк, «Шато Линч-Баж» 2006 года), Констанс вспомнила, когда в последний раз пробовала вино. Это случилось в номере Пендергаста в гостинице «Капитан Гуль» в Эксмуте. От этого воспоминания она покраснела до корней волос. Неужели миссис Траск каким-то образом узнала о том несчастном, неловком происшествии?..
Нет, не может быть. И все же после вчерашних эпикурейских подношений это дорогое вино озадачивало. Совсем не в обычае миссис Траск, которая никогда сама не выбирала вина из обширного погреба Пендергаста и скорее уж добавила бы к обеду бутылку минеральной воды или чай из шиповника. Что, если домоправительница таким образом пытается выманить ее наверх?
К этому Констанс не была готова. По крайней мере, пока. Миссис Траск вольна проявлять свою озабоченность, но это как-то уже чересчур, и, если такое будет продолжаться, возможно, придется написать домоправительнице несколько слов.
Констанс взяла поднос и направилась назад – вниз по лестнице, вдоль по коридорам, прислушивающимся к ее шагам, и в свои комнаты.
Войдя в библиотеку, она поставила на стол вино и бокал, сняла крышку с блюда и уставилась на его содержимое. Сегодняшняя еда была проще вчерашней, но при этом гораздо экстравагантнее: маслянистая фуа-гра второй степени прожарки, приправленная тончайшей ароматной стружкой из белых трюфелей. К блюду прилагались две миниатюрные морковки, посыпанные свежей петрушкой, – такого рода кулинарные изыски были далеки от обычных щедрых порций овощей от миссис Траск.
Какое-то время Констанс смотрела на блюдо в недоумении. Потом взяла бутылку вина и внимательно рассмотрела ее.
Поставив бутылку на стол, она поняла, что есть и еще одна неожиданность. Ранее этим днем, перед тем как отправиться в спальню, чтобы вздремнуть, она делала записи в своем дневнике – привычка, которая появилась у нее несколько лет назад и от которой она никогда не отступала. Но теперь она заметила, что на яркой оранжевой обложке ее блокнота лежит книга.
Несомненно, это было преднамеренное, рассчитанное действие. Книга не могла упасть с ближайшей полки, и к тому же такой книги не было в маленькой библиотеке Констанс, которую она с любовью собирала сама.
Она повертела томик в руках. Тисненые золоченые буквы на тонком корешке сообщили ей, что это томик стихов Катулла в оригинале, на латыни.
Потом Констанс заметила кое-что еще. Между страницами, как закладка, лежало птичье перо. Она открыла книгу, вытащила перо и внимательно рассмотрела его. Это было не просто какое-то перо, а перо особенное, отличающееся от прочих. Если она не ошибалась, оно принадлежало тонкоклювому нестору – крупному попугаю, ныне вымершему, последний раз замеченному в глухих местах в начале девятнадцатого века. Его ареал был ограничен островками Норфолк и Филлип, где были лишь камни да деревья, – двумя австралийскими территориями, затерянными в бескрайних просторах Тихого океана. Умопомрачительно переливчатое, оттенка корицы шейное перо, которое держала в руке Констанс, могло принадлежать только той разновидности, что обитала на острове Норфолк.
Констанс сразу же вспомнила, откуда это перо. Чучела тонкоклювого нестора имелись всего в десятке мест, включая Амстердамский зоологический музей и Академию естественных наук в Филадельфии. Но образец имелся и в кабинете диковин Еноха Ленга в этом самом подвале – самец необычной алой окраски. Чучело птицы было сброшено на пол и повреждено во время столкновения в нижнем подвале, случившегося двумя годами ранее. Констанс, как могла, восстановила чучело, но несколько перьев потерялись.
Снова взяв электрический фонарик, она вышла из своих комнат в центральный коридор и двинулась в противоположном направлении, пока не дошла до комнаты, в которой находились чучела разных животных. Она быстро нашла тонкоклювого нестора – чучело стояло на подставке за стенкой рифленого стекла в ящике из черного дерева.
Перо идеально подошло к голому месту на шее птицы.
Вернувшись в библиотеку, Констанс посмотрела на открытую книгу. Перо лежало на стихотворении под номером 50.
Она мысленно перевела эти строки:
Потом она заметила в самом низу страницы небольшое примечание фиолетовыми чернилами, сделанное изящным почерком. Чернила выглядели совсем свежими.
Это, милая, тебе сложил посланье.
Она узнала в этих словах свободный перевод строки 16: «Hoc, iucunde, tibi poema feci».
Констанс покрутила томик в руках, удивленная и встревоженная. Откуда могла взяться эта книга? Может быть, ее принес Проктор? Но нет… он бы никогда себе такого не позволил, даже если бы думал, что это облегчит ее страдания. К тому же она сомневалась, что Проктор за всю свою жизнь прочел хотя бы одну поэтическую строку, латинскую или какую другую. И в любом случае он не знал об этих тайных комнатах, в которых она теперь обитала.
После смерти Пендергаста о них не знал никто.
Констанс покачала головой. Кто-то оставил ей эту книгу. Или она начала сходить с ума? Возможно, так оно и есть; временами ее скорбь становилась невыносимой.
Она открыла бутылку, наполнила бокал и сделала глоток. И хотя она не считала себя знатоком, ей сразу стало понятно, что вино удивительно сложное и интересное. Констанс сделала еще глоток и села за стол. Но прежде чем приступить к еде, она снова обратилась к стихотворению. Конечно, она читала его и раньше, но много лет назад, и теперь, когда она в уме перевела эти строки, стихотворение показалось ей еще более прекрасным, более дерзким, чем она помнила… и, несмотря ни на что, она прочитала его от начала и до конца, медленно, с удовольствием, впитывая смысл.
13
Констанс проснулась под звуки музыки. Она села в кровати и откинула покрывало. Наверное, музыка ей пригрезилась. Вот только что это было за произведение? Наполненное томлением, грустью и безответной страстью…
Она встала и прошла из спальни в свою маленькую библиотеку. С этой дневной дремотой нужно кончать, решила она. Такие вещи были вовсе не в ее характере, и она не хотела, чтобы они стали привычкой. По-видимому, подобное несвойственное ей поведение стало проявлением ее скорби.
Однако то, что она чувствовала в этот момент, нельзя было назвать скорбью. Констанс не смогла бы описать, какая смесь эмоций переполняет ее, настолько неуловимы и противоречивы они были.
Утро она собиралась начать с записи в дневнике. А вместо этого вдруг поймала себя на том, что переводит и записывает некоторые стихотворения Катулла, а потом – по какой-то ей самой непонятной причине – отдельные стихи из собрания Малларме «Poésies». Стиль Малларме был чрезвычайно труден для перевода на английский, и наконец Констанс утомилась и переключила свое внимание на музыку.
После «ухода в подполье» (как она сама для себя это называла) она слушала струнные квартеты Шостаковича, в особенности Третий. Последние части всегда напоминали ей о Мэдилейн Ашер и о том странном каталептическом состоянии смерти при жизни, которое определило судьбу этой женщины в рассказе Эдгара По. В каком-то смысле Констанс тоже чувствовала себя погребенной заживо, пребывая в добровольной ссылке под улицами Манхэттена. Беспокойные, тревожные диссонансы Шостаковича соответствовали ее настроению, их скорбь отражала ее собственную скорбь.
Но этим днем она взяла Брамса, а не Шостаковича: фортепианные трио Брамса, если уж говорить точнее. Они тоже были сложные и философские, но при этом сочные, прекрасные и без глубокой печали, свойственной музыке Шостаковича.
Пока Констанс слушала, на нее напала странная сонливость, и она ушла в спальню, намереваясь просто положить голову на подушку минут на десять. Но вместо этого проспала три часа. Уже пробило восемь, а значит, еда от миссис Траск давно ожидает ее в лифте. В течение всего дня, вместо того чтобы принять решение, распекать домоправительницу за роскошества последних обедов или нет, Констанс ловила себя на том, что гадает о содержимом вечернего подноса.
Она собрала посуду, оставшуюся после вчерашнего обеда, прихватила фонарик и полупустую бутылку вина и прошла по коридору к тайному входу в ее покои, где нажала на отпирающий рычаг. Каменная дверь открылась в комнату с японскими гравюрами… и Констанс замерла, потрясенная.
На полу прямо перед ее потайной дверью стояла хрустальная ваза, а в ней – один-единственный цветок.
Констанс разжала руки, и серебряный поднос, тарелки и бутылка с грохотом упали на пол. Но это была вовсе не случайность, вызванная удивлением, – Констанс уронила поднос, чтобы освободить руки и вытащить старинный итальянский стилет, который всегда держала при себе. Она выхватила клинок и повела лучом фонарика слева направо, вглядываясь перед собой и держа оружие наготове.
Никого.
Первоначальное потрясение постепенно сменилось потоком тревожных мыслей. Кто-то был здесь – кто-то проник в ее святая святых.
Кто этот незваный гость? Кто знает достаточно, чтобы пробраться в это самое личное, тайное, недоступное из всех мест… и какой смысл заключен в этом цветке?
Первым побуждением Констанс было побежать со всех ног к лестнице и поскорее подняться наверх – оставив позади этот мрачный нижний подвал с бесконечными темными комнатами, несуразными коллекциями и бессчетным числом мест, где можно спрятаться, – чтобы вернуться в библиотеку с ее камином, к миссис Траск и Проктору, к миру живых. Но этот импульс быстро погас. Констанс никогда в жизни ни от чего не убегала. К тому же она чувствовала, что ей не грозит непосредственная опасность: книга стихотворений, перо, цветок – это не дело злодейских рук. Если бы кто-то желал ей смерти, он бы легко убил ее во сне. Или отравил ее еду. Или заколол ее в коридоре во время ее походов к лифту и назад.
Ее мысли вернулись к перу, заложенному на стихотворении о любви, и к свежей записи на полях незнакомой книги. Это не было причудой ее воображения: ясно, что кто-то уже успел проникнуть в ее тайные комнаты. Книга, перо, цветок – все это, вероятно, было посланием. Эксцентричным, конечно, но все же посланием, которое, хотя она его и не понимала, не несло в себе никакой угрозы.
Констанс простояла без движения минут десять. Потрясение прошло, за ним ушел и страх, но потребовалось гораздо больше времени, чтобы рассеялось болезненное ощущение ее нарушенной приватности.
И оно не рассеялось полностью.
Наконец, оставив разбитые тарелки и бутылку вина на полу и взяв запасной фонарик, Констанс вышла из комнаты с японскими гравюрами и начала кропотливо обыскивать нижний подвал, коллекцию за коллекцией, комнату за комнатой. Он вела свои поиски в полном молчании, напрягая слух – не раздастся ли едва различимый звук, не мелькнет ли мимолетный лучик света.
Она не нашла ничего. Полы всюду были либо каменные, либо хорошо утрамбованные земляные; никакая обувь следов на них не оставляла. Там, где на полу лежала пыль, она осталась непотревоженной. Насколько могла судить Констанс, порядок нигде не был нарушен. Громадные темные коридоры выглядели такими, какими были всегда.
Добравшись наконец до лестницы, ведущей наверх, она остановилась. Если человек или люди уже ушли из нижнего подвала, то продолжать поиск не имело ни малейшего смысла.
Констанс вернулась ко входу в свое тайное жилище и к цветку в хрустальной вазе. Это была орхидея редкой красоты, но неизвестной ей разновидности. Наружная часть губы была белоснежной и имела удлиненную форму. Внутри цвет был розовый, а около тычинки отливал почти красным.
Несколько минут Констанс разглядывала цветок, перебирая различные объяснения этому факту, однако все они казались маловероятными, а то и вообще невозможными. Она покачала головой, собрала осколки разбитой посуды на серебряный поднос и понесла его наверх к лифту, где положила в кабину, чтобы миссис Траск могла унести. Ее ждал новый поднос с накрытым блюдом, от которого поднимался божественный аромат. Рядом, в серебряном ведерке, полном колотого льда и завернутом в льняную салфетку, стояла бутылка шампанского «Перрье Жуэ Флёр». Констанс отнесла все это в нижний подвал. Но в свои покои не пошла, а остановилась в комнате, где находилась собранная Енохом огромная коллекция засушенных цветов и другой флоры. Поставив поднос и ведерко на старинный столик, Констанс просмотрела несколько энциклопедий по интересующему ее предмету, включая и несколько книг, посвященных исключительно орхидеям. Она работала, все время косясь на бутылку шампанского, и наконец, поддавшись какому-то импульсу, достала бутылку изо льда, вытащила пробку и налила себе немного в бокал.
Несмотря на тщательные поиски, она не нашла в пыльных томах аналога цветка, явно предназначенного для нее. Но всем этим книгам было не менее полувека, а за прошедшие годы наверняка были выведены или найдены новые разновидности орхидей.
Констанс прошла в свои покои и закрыла за собой каменную дверь. Войдя в маленькую библиотеку, она села за стол, налила еще бокал шампанского и включила ноутбук, который благодаря установленному в подвале вайфай-повторителю давал ей ограниченный доступ в Интернет.
На поиски полного соответствия у нее ушло пятнадцать минут. Цветок относился к недавно открытому виду орхидей, произрастающему в Гималаях вдоль тибетско-индийской границы.
Этот вид получил название Cattleya constanciana.
Констанс уставилась на экран. Это было безумие. Неужели орхидею назвали в ее честь? Невозможно; это всего лишь совпадение. Однако место, где был найден цветок, – тоже совпадение? Это место находилось неподалеку от тибетского монастыря, где в настоящее время жил ее ребенок, скрываясь от мира. А орхидею обнаружили, описали и назвали всего шесть месяцев назад. Но имя первооткрывателя не сообщалось.