Джордж Бертон Адамс
Европа в эпоху Средневековья. Десять столетий от падения Рима до религиозных войн. 500—1500 гг
GEORGE В. ADAMS
CIVILIZATION DURING THE MIDDLE AGES
ESPECIALLY IN RELATION TO MODERN CIVILIZATION
© Перевод, «Центрполиграф», 2019
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2019
Введение
Ради удобства историю обычно делят на три больших периода: древний, средневековый и современный[1]. Такое разделение представляется естественным в том смысле, что каждый из этих периодов, если рассматривать его в общем, отличается от остальных определенными особенностями. Древняя история началась в неизвестные века, и для нее характерен весьма значительный прогресс цивилизации по трем-четырем отдельным линиям. Каждая из них была творением разных народов, плоды трудов которых не были объединены в одно целое вплоть до конца этого периода, хотя процесс объединения в отдельных аспектах начался еще задолго до того. По мере приближения периода к его концу жизненная энергия древних народов, по-видимому, уменьшалась, и прогресс цивилизации прекратился, за исключением, пожалуй, единственной линии.
Средневековая история начинается с выхода на арену нового, юного народа, народа, которому судьбой суждено было подхватить труд Древнего мира и продолжить его. Но эти люди стояли на гораздо более низком уровне цивилизации, чем тот, которого достигли древние. Чтобы постичь их труд и возобновить его, они должны были сначала подняться до их уровня. Это был долгий и медленный процесс, сопровождавшийся в большой степени очевидной утратой цивилизованности, невежеством и анархией и множеством лишь временных подручных мер вместо идей и институтов. Но постепенно началось улучшение, новое общество стало все более ясно осознавать тот труд, который должно было совершить, и те плоды, которых добились их предшественники, оно стало прибавлять новые достижения к старым, и период закончился, когда наконец новые народы, в полноте овладев трудами Древнего мира в литературе, науке, философии и религии, с величайшей энергией и решительностью открыли новый век прогресса. Такова средневековая история, первая часть которой – темные века, если правомерно называть их так, когда древняя цивилизация пала жертвой варварского насилия и суеверий, а последняя – восстановление большей части этой цивилизации с некоторыми важными дополнениями, которые привнесли уже преобразившиеся варвары, это период, который в его полном расцвете мы называем эпохой Возрождения.
Современная история опять же характеризуется необычайно быстрым и успешным продвижением в самых разнообразных направлениях, но не так, как в Древнем мире – за счет отдельного труда различных народов, а всеми частями общемировой цивилизации, которая равно принадлежит всем нациям.
Хотя, однако, таким образом мы можем указать на отличительные черты этих крупных периодов, нам следует внимательно отнестись к тому элементарному факту всей истории, что ее не столь крупные периоды не имеют выраженных границ. Одна эпоха переходит в другую путем постепенного преображения, которое совершенно незаметно для действующих лиц данного этапа и которое историк может определить как свершившийся факт гораздо более четко, нежели какой-либо непосредственный участник процесса.
Временем окончания древней истории традиционно считается 476 год нашей эры, хотя существуют альтернативные мнения относительно предпочитаемых историками конкретных дат. Великий факт, знаменующий окончание этой эры и начало новой – завоевание Западной Римской империи германскими племенами, каковой процесс занял весь V век и даже долее. Но если бы мы выбирали какую-то особую дату, чтобы отметить произошедшую перемену, пожалуй, для этой цели лучше всего и подошел бы 476 год. Завоевание тогда шло полным ходом, и в этом году на Западе отказались от титула римского императора, где он давно стал просто тенью; в Константинополь отправилось посольство, чтобы сообщить ему, что Запад удовлетворится одним императором на Востоке, и попросить его передать власть над Италией Одоакру[2]. На тот момент все остальные провинции Западной империи были заняты или вскоре будут заняты новыми германскими королевствами, из которых одни слабо признавали верховенство империи, а другие не признавали его вовсе.
Когда мы обращаемся к завершению средневековой истории, то находим, что относительно конкретной даты, которую следует выбрать в качестве ее окончания, имеются большие разногласия. Для одного автора это 1453 год, падение Восточной Римской империи после захвата Константинополя турками; для другого – 1492 год, открытие Америки; для третьего – 1520 год, когда полным ходом шла Реформация. Это разнообразие дат само по себе весьма примечательно. Оно неосознанно свидетельствует об одном чрезвычайно важном факте: Средние века заканчиваются в разные сроки в разных направлениях развития – явно намного раньше в политике и экономике, чем в интеллектуальном аспекте (этот факт мы в свое время рассмотрим более пристально). Каждый автор испытывает сильное искушение выбрать в качестве окончания общего периода дату его окончания в той конкретной области, которая лежит в сфере его особых интересов. В рамках настоящего обзора мы остановимся на 1520 годе, поскольку, хотя в политической области весь период Реформации явно движется с течением современной международной политики, в других аспектах он все же не менее явно отмечает переход от Средневековья к современности и тем самым фиксирует завершение целого этапа цивилизации в тот период, который мы будем рассматривать особенно подробно[3].
Этот период имеет протяженность более тысячи лет, примерно между 476 и 1520 годами. Изучить его чрезвычайно важно, если мы хотим составить представление о крупных движениях истории в целом, потому что, поскольку он является переходным между двумя эпохами, когда происходил более активный прогресс, невозможно понять условий его начала, не разобравшись в итогах древней истории, а его заключительная эпоха уносит нас так далеко от современной истории, что мы неизбежно составляем некоторую картину сил, определяющих новые направления, и, следовательно, тщательное изучение среднего периода истории позволяет в значительной степени осознать весь ее ход. Для составления этой картины неотъемлемой частью нашего плана должен быть довольно подробный разбор положения дел в последнюю эпоху древней истории, а также в эпоху начала современной истории, хотя и в несколько меньшей степени, потому что ее характер и условия нам лучше знакомы.
Период, который мы определили таким образом, также представляет собой весьма продолжительный отрезок в жизни человечества – где-то около трети его документированной истории. Он важен сам по себе, и, чтобы полностью его осознать, мы должны в первую очередь составить как можно более четкое представление о его месте в общей истории мира.
Мы уже очень кратко обрисовали его характер. Это была переходная эпоха. Находясь фактически между двумя другими, в каждой из которых цивилизация развивалась особенно быстро, она сама не является временем прогресса. По сравнению с древней или современной историей вклад Средних веков в общее дело цивилизации мал и незначителен. В абсолютном же смысле, возможно, это не так. К моменту завершения нашей работы мы сможем составить важный перечень приобретений, сделанных в течение этих столетий в плане институтов, идей и позитивного знания. Но самые важные из них относятся к последней части периода, и в действительности они сами являются признаками того, что эпоха близится к концу и начинается новая. Прогресс, каков бы он ни был, великий или малый, не относится к ее отличительным характеристикам.
Общее признание этого факта выразилось в том распространенном взгляде, что Средневековье – непродуктивный и неинтересный период истории, «темные века», настолько дезорганизованные и не имеющие очевидного плана, что их события представляют собой не более чем беспорядочную кучу-малу, которую невозможно систематизировать или удержать в уме. Это, безусловно, так, если только не найти во всей этой неразберихе проходящей через нее какой-то линии эволюции, которая придает ей смысл и организованность. Если мы установим, какой труд был проделан в этот период для мировой цивилизации, тогда увидим, как не такие уж крупные детали – отдельные шаги в осуществление этого труда – обретают систематичность и порядок и становятся легкими для усвоения. И безусловно, эпоха должна иметь какое-то общее значение. Упорядоченный и размеренный ход истории делает невозможным противоположный вывод. Можно или нельзя правильно сформулировать это значение – вопрос куда более неопределенный. Именно из-за трудности этого вопроса средневековая история кажется нам такой сравнительно непродуктивной.
Наиболее очевидным общим значением эпохи является то, о чем мы уже вскользь упомянули. Это ассимиляция. Величайший труд, который необходимо было проделать, заключался в том, чтобы довести германских варваров, которые овладели Древним миром и стали повсеместно господствующим народом, до такого уровня достижения и понимания, чтобы они смогли подхватить труд цивилизации там, где Античность была вынуждена его приостановить, и продолжить его.
Прогресс в Древнем мире прекратился. Доведя цивилизацию до определенной точки, античные народы, похоже, не смогли уже продолжать ее и дальше. Даже в тех областях, где им удалось достичь самых замечательных результатов, как, например, в римском праве, казалось, ничего уже невозможно сделать, разве что приспосабливать старые результаты к новым формам. Лишь в одной линии и более-менее в оппозиции к обществу в целом, часть которого она составляла, – только в христианской церкви, – оставались какие-то признаки энергичной и полной надежд жизни. Творческие силы Античности казались исчерпанными.
Однако в этом утверждении следует подчеркнуть слово «казались». Мы не имеем права догматически утверждать, что это было так. Есть соблазн провести аналогию между жизнью человека и жизнью народа – детство, зрелость, старость, смерть, но нужно помнить, что это всего лишь простейшая аналогия, никак не поддержанная фактами. История не дает нам четких доводов в пользу того, что какая-либо нация погибла от старости. Вполне вероятно, что, если бы римский мир предоставили самому себе, если бы его не завоевал и им не овладел бы чужеземный народ, со временем он восстановил бы свои производительные силы и вошел в новую эпоху развития. Некоторые ранние примеры возрожденных сил, как при Константине и Феодосии, свидетельствуют, что это возможно. Впоследствии это в ограниченной степени удалось Восточной Римской империи при гораздо менее благоприятных условиях, чем могли сложиться в Западной. Запад, несомненно, достиг бы гораздо большего.
Но такая возможность ему не представилась. Со времен Мария и Цезаря германцы выжидали удобного шанса пробиться на запад и юг. И с середины II века по мере того, как они, высматривая любой незащищенный пункт, нападали все более дерзко и все чаще, слабела и сила сопротивления. А когда империя достаточна ослабла, чтобы и дальше отражать атаки, германцы, пробив брешь в наружной защите, овладели Западной империей. Провинция за провинцией перешли в их руки. Повсюду они свергали существовавшее правительство и создавали свои королевства, одни – скоротечные и недозрелые, другие – многообещающие и более долговечные, но повсюду они стали правящим народом, а Рим стал подданным.
Но если германцы были физически более сильным народом, одаренным некоторыми понятиями о законах и политике, достойным быть присовокупленными к римским в равноправном партнерстве, то в других отношениях они были грубыми и дикими – детьми в том, что касается знания и понимания, находясь фактически на таком уровне цивилизации, которого они достигли сами, то есть немногим выше, если выше вообще, уровня лучших племен североамериканских индейцев. В способности к цивилизации, в их умении воспринять другую цивилизацию более высокого качества, чем их собственная, и не поддаться ее пагубному воздействию – хотя, конечно, некоторые из лучших их племен, например, франки, были не менее склонны усваивать плохое, как и хорошее, – в быстроте, с которой они реагировали на стимул новых идей и переживаний, они явно превосходили даже племя чероки[4]. Однако в очень многих аспектах – в идеях, одежде, привычках и образе жизни, в способах ведения войны и дипломатии – параллель очень близка и любопытна[5], и, если можно представить себе цивилизованную страну, захваченную отрядами воинов, которые в реальных достижениях материально стоят не выше наших лучших индейских племен, хотя и превосходят их по духу и морали, получившаяся картина не будет так уж неверна.
Их охватывало удивление при виде умений и искусств, которые они видели со всех сторон, но они не понимали их и не могли их использовать. История германского воина, который, изумившись при виде уток, которые, как ему показалось, плавали прямо на полу передней комнаты, где он ждал, ударил боевым топором по прекрасной мозаике, чтобы узнать, живые ли они, совершенно типична для того века. Многое они разрушили по своему невежеству, а многое – по ребячеству или дикости. Гораздо больше было забыто и исчезло, потому что пришло в небрежение, и никто не хотел им пользоваться. Искусство, которое давно уже угасало, в конце концов погибло. Наука, уже не интересовавшая никого, исчезла. Греческий язык был забыт; латинский язык в народном употреблении подвергся сильным искажениям. Ремесленное мастерство утрачено. Дороги и мосты пришли в негодность. Сообщение стало затруднительным; торговля пошла на убыль. Немногие общие идеи и интересы сохранились, связывая разные части империи или хотя бы провинции. Новые власти редко могли добиться повсеместного послушания и часто даже и не пытались. Насильственные преступления стали обычным явлением. Сила царила там, где прежде господствовали закон и порядок, и жизнь и собственность находились в гораздо меньшей безопасности, чем когда-то[6].
Нет ничего странного, что все это произошло или что последующие века кажутся нам темными. Разве могло быть иначе? На общество, где производительные силы уже находились в упадке, на ветхую и угасающую цивилизацию хлынул мощный потоп невежества, полчище варваров, чтобы взять под свою власть все, не думая ни о чем, кроме физической жизни в миг настоящего, не имея представления об искусстве, науке или мастерстве и не заботясь о них ни в малейшей степени. Как можно в таких условиях сохранить хоть что-то как часть осознанного человеческого багажа? Упадок, начавшийся еще до прихода германцев, после него продолжился еще быстрее, пока все, казалось бы, не погрузилось в забвение. Весь западный мир отступил на более примитивную ступень цивилизации, которую он уже прошел когда-то в прошлом, и стал более приземленным, невежественным и суеверным, чем прежде. Потребовалось бы чудо, невиданное дотоле, чтобы и дальше поддерживать жизнь греко-римской цивилизации в общем населении Запада в те времена, поскольку для этого пришлось бы перестроить саму человеческую природу и изменить все исторические законы.
Большая часть всего, чего добился Древний мир, казалось, утрачена. Но это была лишь видимость. Почти все, если не все до единого, достижения греков и римлян в мысли, науке, области права, практических искусствах ныне являются частью нашей цивилизации, будь то орудия повседневной жизни или давно забытые, или, может, отвергнутые краеугольные камни истории, которые исчезли из нашего поля зрения, потому что мы построили на них более совершенное здание – здание, которое, однако, никогда не могло бы быть построено, если кто-то сначала не заложил бы эти камни в фундамент. Всему по-настоящему ценному, приобретенному в прошлом, суждено было сохраниться в непрерывной цивилизации мира. Одно время оно показалось потерянным, но в конечном счете восстановление не могло не свершиться. Благодаря длительному процессу образования и своему естественному росту под влиянием остатков древней цивилизации, отнюдь не малым и не существенным, которые с самого начала действовали эффективно, благодаря расширению опыта и внешним стимулам варварское общество, сложившееся в результате завоевания, наконец дошло до того уровня, на котором смогло постигнуть классическую цивилизацию, по крайней мере в такой степени, чтобы понять, что ему еще очень многому нужно научиться у древних. Затем с энтузиазмом, который редко испытывал этот народ, он за одно-два поколения овладел всем, чего не знал, в трудах классического мира – в сфере мысли, искусства и науки, и, усиленный подобным образом, с самого начала встал на путь к еще большим достижениям современности.