После 53-дневного путешествия из Сайды в Ливорно Фахр ад-Дин ступил на тосканскую землю. Его пятилетнее изгнание представляло собой редкий случай, когда арабский и европейский правители встретились как друзья и могли изучить обычаи и нравы друг друга. Фахр ад-Дин и его свита с интересом наблюдали за жизнью двора Медичи, работой государственного аппарата, культурой эпохи Ренессанса и нравами итальянцев. Друзский эмир был очарован всем, что увидел, – от предметов домашнего обихода в обычной флорентийской семье до замечательной коллекции произведений искусства, собранной Медичи, где имелись даже портреты выдающихся османских деятелей. Он посетил красивейший кафедральный собор Санта-Мария-дель-Фьоре, поднялся на колокольню Джотто и полюбовался знаменитым куполом Брунеллески – одним из величайших архитектурных творений того времени[41]. Но при всем восхищении Флоренцией Фахр ад-Дин никогда не сомневался в превосходстве своей культуры и в том, что Османская империя была самым могущественным государством всех времен и народов.
В 1618 году Фахр ад-Дин вернулся на родину. Момент был выбран грамотно: османы вели войну с персами и не обратили внимания на его возвращение. За пять лет его отсутствия многое изменилось. Османские власти сократили владения его семьи до небольшой долины Шуф в южной части Горного Ливана, а друзская община распалась на соперничающие группировки, решительно настроенные не допустить превосходства одного семейного клана над другими.
Однако Фахр ад-Дин в одночасье разрушил порядок, установленный Портой и местной соперничающей знатью. Сразу по возвращении он взялся за восстановление своей империи, которая уже вскоре простерлась от порта Латакия на севере через весь Горный Ливан до Палестины и реки Иордан на юге. Если прежде Фахр ад-Дин расширял империю с согласия османских властей, то теперь его действия бросали прямой вызов Порте. Однако эмир был уверен, что его воины победят любую армию, выдвинутую против него османами, и в течение следующих пяти лет становился все более дерзким в противостоянии властям.
В ноябре 1623 года Фахр ад-Дин достиг пика своего могущества, когда в сражении под Анджаром его армия разбила османские войска, направленные против него из Дамаска, и взяла в плен губернатора Мустафа-пашу[42]. Друзы преследовали османов до города Баальбек в долине Бекаа, и весь этот путь вели высокопоставленного пленника на веревке. Когда друзская армия осадила Баальбек, Фахр ад-Дин принял делегацию из Дамаска, прибывшую договориться об освобождении паши. Он затянул переговоры на 12 дней и, прежде чем согласился освободить пленного, добился удовлетворения всех своих территориальных притязаний.
Но в 1629 году Стамбул завершил войну в Персии и наконец-то обратил свой взор на зарвавшегося друзского эмира, который к тому времени расширил границы своих владений до Сирийской пустыни на востоке и до самой Анатолии на севере. К 1631 году Фахр ад-Дин настолько уверился в своем могуществе, что не позволил османской армии перезимовать на «его» землях. Это переполнило чашу терпения турок, и они твердо решили избавиться от непокорного вассала.
У стареющего Фахр ад-Дина были и другие серьезные враги среди бедуинских племен, соперничающих друзских кланов, а также в лице клана Сайфа из Триполи. В 1633 году османский султан Мурад IV воспользовался усиливающейся изоляцией Фахр ад-Дина и отправил против него армию из Дамаска. Возможно, сторонники друзского эмира устали от многолетних военных действий или же разуверились в здравомыслии Фахр ад-Дина, который все более безрассудно бравировал перед Стамбулом своим могуществом. Как бы то ни было, когда османская армия подошла к границам «империи» Фахр ад-Дина, они отказались сражаться и оставили своего правителя и его сыновей противостоять османам без поддержки.
Беглый эмир укрылся в пещерах Шуфа в сердце Горного Ливана. Но османы последовали за ним и с помощью огня выкурили его из убежища. Фахр ад-Дина и его сыновей схватили и доставили в Стамбул, где в 1635 году казнили. Так закончилась жизнь мятежного эмира, а вместе с ней и угроза османскому господству на землях Горного Ливана.
После смерти Фахр ад-Дина османы были рады восстановить в Горном Ливане прежний политический порядок. Османская система правления, ориентированная на суннитское большинство, плохо подходила для разнородного населения этой местности, состоявшего в основном из христиан и друзов. До тех пор пока местные правители выражали готовность сотрудничать с османскими властями, Порта была готова мириться с любыми формами местного самоуправления. Таким образом, друзская и христианская феодальная знать продолжила править Ливаном вплоть до XIX века, больше не доставляя Стамбулу никаких неприятностей.
В Египте в течение столетия после завоевания Селимом Грозным также сложилась своя особая модель политического устройства. Хотя мамлюкская правящая династия была уничтожена, мамлюки выжили как военная каста и остались костяком правящей элиты османского Египта. Они сохранили семейные кланы – так называемые «дома», продолжали отбирать молодых рабов для пополнения своих рядов и ревностно поддерживали мамлюкские военные традиции. Будучи не в состоянии истребить мамлюков, османы были вынуждены привлечь их к управлению территорией.
С 1600-х годов мамлюки занимали многие ключевые административные посты в османском Египте. Они управляли местным казначейством, отвечали за организацию ежегодного каравана паломников в Мекку, служили наместниками в арабской провинции Хиджаз и фактически монополизировали провинциальный административный аппарат. Это обеспечивало им авторитет и влияние и, что еще важнее, контроль над значительными источниками доходов.
В XVII веке мамлюкские беи также заняли ряд высоких военных должностей, сосредоточив таким образом в своих руках больше власти, чем османские губернаторы и военачальники, присланные из Стамбула. Однако Порта, вынужденная противостоять растущим угрозам на своих европейских границах, была больше озабочена сохранением порядка и обеспечением регулярного потока налоговых поступлений с богатых территорий, чем восстановлением баланса сил между османскими ставленниками и мамлюками в Египте. Османским губернаторам приходилось самостоятельно держаться на плаву в коварных водах каирской политики.
Соперничество между могущественными мамлюкскими «домами» выливалось в межклановую борьбу, которая делала политическую жизнь в Египте опасной как для османов, так и для самих мамлюков. В XVII веке на лидирующие позиции выдвинулись два мамлюкских дома – Факарийя и Касимийя. Дом Факарийя имел связи с османской кавалерией, его цветом был белый, символом – гранат. Дом Касимийя имел поддержку среди местных египетских войск, и его символами были красный цвет и диск. У каждого клана имелись свои союзники среди бедуинских племен. Следы происхождения обоих домов теряются в веках и мифах, но к концу XVII века соперничество между ними приобрело ожесточенный характер.
Османские наместники пытались нейтрализовать мамлюков, играя на противостоянии домов. В результате тот дом, который считал себя ущемленным, старался избавиться от неугодного ему правителя. За период с 1688 года по 1755 год, о котором нам подробно известно благодаря историку Ахмаду Катхуда ад-Дамурдаши (он сам был мамлюкским офицером), мамлюкские кланы сместили восемь из тридцати четырех османских наместников Египта.
Межклановая борьба ярко демонстрирует, какой властью обладали мамлюки над османскими наместниками. В 1729 году глава дома Факарийя по имени Зейн аль-Факар созвал своих командиров, чтобы разработать план военной кампании против вражеского дома Касимийя. «Мы потребуем у губернатора пятьсот кошелей золота на снаряжение экспедиции, – заявил Зейн аль-Факар своим людям. – Если он даст их, то останется нашим правителем. Если откажется, мы сместим его». Дом Факарийя отправил к наместнику делегацию, однако тот отказался оплачивать военную кампанию против дома Касимийя. «Мы не потерпим этого труса нашим правителем! – воскликнул разгневанный Зейн аль-Факар. – Мы должны избавиться от него». Недолго думая, Факарийя написали в Стамбул письмо, в котором сообщили Порте, что османский губернатор смещен с поста и на его место назначен его заместитель. Затем они заставили новоиспеченного наместника профинансировать их военную кампанию против Касимийя за счет таможенных доходов от Суэцкого порта. Эти деньги были списаны как расходы на обеспечение военной безопасности Каира[43].
К своим соперникам мамлюки были беспощадны. В 1730 году Касимийя узнали, что дом Факарийя готовится к нападению, и решили перехватить инициативу. Они подослали убийцу к главе соперничающего дома Зейн аль-Факару. Этот убийца был предателем, принадлежавшим к клану Факарийя, но втайне работавшим на Касимийя. Под видом стражника он явился к Зейн аль-Факару и заявил, что арестовал одного из его врагов. «Веди его сюда», – сказал Зейн аль-Факар, в ответ на что убийца выкрикнул: «А он уже здесь!» После чего выхватил пистолет и выстрелил своей жертве в сердце[44]. Затем убийца и его сообщник выскочили из дома и скрылись, убив по пути нескольких человек. Это положило начало непримиримой кровной вражде.
Своим новым предводителем Факарийя выбрали Мухаммад-бея Катамиша. Тот стоял во главе мамлюкской иерархии и назывался шейх аль-балад, или «городской старшина». Чтобы отомстить за убийство Зейн аль-Факара, Мухаммад-бей приказал уничтожить всех мамлюков, связанных с домом Касимийя. «Среди нас есть шпионы Касимийя», – заявил он собравшимся командирам и указал пальцем на одного из своих слуг. Прежде чем несчастный успел сказать хоть слово в свою защиту, его затащили под стол и отрезали ему голову. Этот человек стал первой, но далеко не последней жертвой кровопролития 1730 года.
Мухаммад-бей обратился к оманскому наместнику, обязанному своим назначением Зейн аль-Факару, и добился от него разрешения на казнь 373 человек, которые, по его утверждению, были причастны к убийству несчастного. Фактически это было мандатом на уничтожение клана Касимийя. «Мухаммад-бей Катамиш вырезал весь дом Касимийя, кроме тех, кому удалось бежать из города, – сообщает ад-Дамурдаши. – Он забрал из семей даже мальчиков. Их отвезли на остров посреди Нила и там убили, а тела бросили в реку». Мухаммад-бей покончил со всеми семьями Касимийя, поклявшись, что этот клан никогда больше не возродится на земле Каира[45].
Однако сдержать эту клятву оказалось труднее, чем полагал Мухаммад-бей. В 1736 году люди Касимийя вернулись, чтобы свести счеты со своими врагами. Им помогал османский наместник Бакир-паша. В свое время Факарийя сместили Бакир-пашу с должности египетского губернатора, и он затаил злобу на них. Бакир-паша пригласил Мухаммад-бея вместе со всей верхушкой дома Факарийя на встречу, где их поджидала группа боевиков Касимийя, вооруженных саблями и пистолетами. Как только Мухаммад-бей появился, они выстрелили ему в живот и перерезали всех его командиров. В тот день были убиты десять самых могущественных людей Каира, а их отрубленные головы выставили на всеобщее обозрение в одной из центральных городских мечетей[46]. По всем свидетельствам, это было одно из самых жестоких убийств в истории османского Египта[47].
Обескровленные столетним противостоянием, кланы Факарийя и Касимийя ослабили друг друга настолько, что открыли путь к власти более мелким мамлюкским домам, в частности дому Каздугли. Мамлюки Каздугли уничтожили всех конкурентов и добились доминирования на политической арене османского Египта, которое сохраняли до конца XVIII века. С подъемом Каздугли кровавые межклановые конфликты поутихли, и в уставшем от распрей Каире воцарился шаткий мир. За прошедшие после завоевания Египта Селимом Грозным несколько столетий османы так и не сумели в полной мере установить свою власть над этой богатой, но непокорной территорией. Вместо этого в османском Египте сложилась особая политическая культура, где параллельная структура власти, созданная влиятельными мамлюкскими кланами, доминировала над властью назначаемых Стамбулом османских наместников. Таким образом, в Египте, как и в Ливане, и в Алжире, османам пришлось адаптироваться к местным политическим условиям.
За два века, прошедшие после завоевания Мамлюкского султаната, османы расширили границы своей империи от Северной Африки до Южной Аравии. Это был непростой процесс. Поскольку во многих случаях у них не было возможностей и ресурсов для внедрения стандартной османской системы административного управления в арабских провинциях, они предпочитали делить власть с местными элитами. В результате арабские провинции, хотя и были частью одной империи, имели очень разные отношения со Стамбулом, а модели политико-административного устройства в них варьировали. Следует заметить, что такая гетерогенность была типична для мультиэтнических и мультиконфессиональных империй того времени, включая Австро-Венгерскую и Российскую.
До середины XVIII века османы управляли этими разнородными территориями с относительным успехом. Разумеется, они сталкивались с вызовами своему господству, в частности в Египте и Горном Ливане, однако умело удерживали власть, используя различные стратегии и не допуская, чтобы местные лидеры длительное время представляли серьезную угрозу для османского центра. Однако во второй половине XVIII века динамика отношений между османским центром и арабской периферией изменилась. В арабских провинциях появились новые местные лидеры, которые начали объединять силы и выступать за независимость от Османской империи, зачастую в сговоре с ее европейскими врагами. В XIX столетии эти местные лидеры стали представлять реальную опасность для османского государства, угрожая самому его существованию.
Глава 2
Арабы бросают вызов османскому господству
Кто знает обо всем, что происходит в городе? Конечно же, цирюльник. Днями напролет он обсуждает с теми, кто к нему приходит, самые животрепещущие темы: местную политику, растущие цены, погоду и то, что сейчас все совсем не так, как «в старые добрые времена». Судя по записям в его дневнике, Ахмад аль-Будайри аль-Халлак («Цирюльник») был великолепным собеседником, прекрасно информированным о политической и общественной жизни Дамаска середины XVIII века.
Об этом рядовом горожанине мы знаем только благодаря его дневнику. Он был слишком маленьким человеком, чтобы попасть в «биографические словари» того времени. Но именно это и делает его дневник столь примечательным. В XVIII веке грамотность среди ремесленников была редкостью, не говоря уже о том, чтобы вести письменную хронику своей жизни. Аль-Будайри мало рассказывал о себе, предпочитая писать о других. Мы не знаем, когда он родился и умер, хотя очевидно, что дневник, охватывающий период с 1741 по 1762 год, написан зрелым человеком. Благочестивый мусульманин, аль-Будайри принадлежал к суфийскому ордену. Он был женат, имел детей, но о семейной жизни писал крайне мало. Он гордился своей профессией, почтительно вспоминал о своем учителе, обучившем его парикмахерскому искусству, и перечислял знаменитых горожан, которых он стриг и брил.
Этот дамасский цирюльник был лояльным османским подданным. Согласно его дневнику, в 1754 году он и другие жители Дамаска были потрясены новостью о смерти султана Махмуда I (правил в 1730–1754 гг.). Затем он с восторгом описывал публичные торжества, посвященные вступлению на престол его преемника султана Османа III (правил в 1754–1757 гг.). «Никогда еще не был Дамаск так украшен, как в эти дни. Да поможет Всевышний Османскому государству и хранит его до конца времен! – восклицал аль-Будайри. – Аминь»[48].
У цирюльника были все основания молить Всевышнего о помощи Османской империи. Согласно тогдашним представлениям о государственном устройстве, искусство управления было основано на сбалансированном сочетании четырех взаимосвязанных элементов, известных как «круг справедливости». Чтобы осуществлять свою власть, государству требовалась сильная армия. Чтобы содержать сильную армию, ему требовалось большое богатство, единственным постоянным источником которого могли быть налоги. Чтобы собирать много налогов, государство должно было заботиться о процветании своих подданных. А чтобы его подданные процветали, государству необходимо было обеспечивать соблюдение справедливых законов. Так замыкался круг справедливости. Большинство османских политических аналитиков того времени склонны были объяснять проблемы в государстве пренебрежением одним из этих четырех элементов. А исходя из того, что аль-Будайри видел в Дамаске в середине XVIII века, у него были все основания полагать, что Османская империя находится в плачевном состоянии. Губернаторы погрязли в коррупции, цены постоянно росли, армия была неуправляема, а общественная мораль подорвана снижением авторитета власти.