Я и хотела большего, и не хотела.
Старая песня, знакомая любой девушке.
Какими еще сексуальными достижениями я могла похвалиться? С Бетти, лучшей подругой детства, мы неуклюже практиковались друг на друге в так называемых «романтических поцелуях». Впрочем, мы также практиковались в «материнстве», напихав подушек под блузку, чтобы изобразить беременность, и с точки зрения биологии последний эксперимент был настолько же далек от жизни, как и первый.
Однажды меня осматривал гинеколог моей мамы, когда она забеспокоилось, что в четырнадцать лет у меня еще не начались месячные. Он ощупал мне вагину – мама стояла рядом, – а потом велел есть побольше печенки. Думаю, ни один из участников не счел бы тот визит эротическим опытом.
В промежутке между десятью и восемнадцатью годами я раз сто влюблялась в приятелей своего брата Уолтера. Когда у тебя красивый и популярный брат, вокруг него все время крутятся такие же красивые и популярные друзья. Но они обращали внимание только на Уолтера – своего предводителя, капитана каждой команды, всеобщего любимца. Их ни капли не интересовало его окружение, включая меня.
Не то чтобы я совсем ничего не соображала в сексе. Иногда я ласкала себя, испытывая одновременно возбуждение и стыд, но я понимала, что секс – это совсем другое. (Скажем прямо: мои попытки мастурбации напоминали обучение плаванию на суше.) Технически я знала, как осуществляется половой акт: студентки Вассара посещали обязательный семинар «Гигиена», где нас умудрились научить всему, ни разу не назвав вещи своими именами. (Нам показывали схему яичников и яичек в разрезе и строго предупреждали, что спринцевание лизолом не относится к современным и безопасным методам контрацепции, – картинка настолько прочно засела в голове, что и по сей день не дает мне покоя.)
– И когда же ты собираешься с этим покончить? – Дженни прервала мои воспоминания. – Часики-то тикают, и моложе ты не становишься!
– Самое ужасное, – заметила Глэдис, – если ты встретишь парня, который тебе действительно понравится, а потом придется его огорошить, что ты еще девственница.
– Ага, большинству парней это даром не нужно, – поддакнула Селия.
– Точно, кому охота брать на себя ответственность, – кивнула Глэдис. – И нельзя же в самый первый раз ложиться с парнем, который тебе нравится.
– Вот именно: вдруг ничего не получится? – добавила Дженни.
– Что может не получиться? – удивилась я.
– Всё! – воскликнула Глэдис. – Ты же ни сном ни духом в таких делах и будешь выглядеть полной дурой! А если станет больно – неужели ты хочешь разреветься в объятиях человека, который тебе нравится?
Надо сказать, всю жизнь мне внушали совершенно противоположные взгляды. Моим школьным подругам, как и мне, четко давали понять, что мужчины предпочитают девственниц. Нас учили беречь цветок невинности для юноши, который нам не просто понравится, а которого мы полюбим всей душой. В идеале – к нему следовало неуклонно стремиться – за всю жизнь девушка вступает в половые отношения всего с одним человеком: собственным мужем, с которым познакомилась на танцах в школе Эммы Уиллард.
Оказывается, меня обманывали! У Глэдис, Дженни и Селии подход был совсем другой, а уж им-то можно доверять. Они знают, о чем толкуют. Меня вдруг страшно обеспокоил собственный возраст. Господи, мне ведь уже девятнадцать, куда дальше тянуть-то? Я в Нью-Йорке целых две недели и до сих пор не попрощалась с девственностью! Чего я тяну?
– А это сложно? – спросила я. – В смысле в первый раз?
– Боже мой, Вивви, да не тупи ты, – засмеялась Глэдис. – Проще пареной репы. Строго говоря, от тебя вообще ничего не требуется. Все сделает мужчина. Но тебе пора действовать.
– Да уж, давно пора, – решительно отрезала Дженни. А вот Селия смотрела на меня с явным беспокойством.
– Может, ты хочешь остаться девственницей, Вивви? – спросила она, пригвоздив меня к месту взглядом своих невыносимо прекрасных глаз.
С тем же успехом она могла спросить: «Ты хочешь остаться глупым ребенком, вызывающим жалость у зрелых и опытных женщин?» – но меня тронула ее забота. Я видела, что она пытается убедить меня принять решение самостоятельно, невзирая на давление.
Но на самом деле я резко расхотела оставаться девственницей. И не собиралась медлить ни дня.
– Нет, – сказала я, – я готова действовать.
– Мы с радостью поможем, милая, – обрадовалась Дженни.
– У тебя сейчас месячные? – тут же спросила Глэдис.
– Нет, – ответила я.
– Тогда нет смысла ждать. Кто из наших знакомых… – Глэдис погрузилась в раздумья.
– Только чтобы непременно милый, – подсказала ей Дженни. – Деликатный.
– Настоящий джентльмен, – кивнула Глэдис.
– Не какой-нибудь там тупица, – добавила Дженни.
– И чтобы принял меры предосторожности. – Снова Глэдис.
– И чтобы обращался с ней нежно. – Дженни.
И тут Селия сказала:
– Я знаю, кто нам нужен.
Так у них возник план.
Доктор Гарольд Келлогг жил в прелестном таунхаусе близ Грамерси-парка. Его жена отсутствовала, потому что была суббота, а каждую субботу миссис Келлогг садилась на поезд и отправлялась в Дэнбери навестить мать, которая жила за городом. Поэтому мою дефлорацию назначили на совершенно не романтичный час: десять утра в субботу.
Доктор Келлогг и его супруга считались почтенными членами общества. В таких кругах вращались и мои родители. Отчасти именно поэтому Селия решила, что доктор мне подойдет, – мы с ним принадлежали к одному социальному классу. Двое сыновей Келлоггов учились на медиков в Колумбийском университете. Сам доктор состоял в клубе «Метрополитен». В свободное время он наблюдал за птицами, собирал марки и занимался сексом с артистками бурлеска.
Само собой, свои связи доктор не афишировал. Человек с такой репутацией не мог появиться в городе с молодой женщиной, телосложением напоминающей резную фигуру на носу корабля, – это неизбежно привлекло бы внимание. Поэтому артистки приходили к доктору домой – причем обычно субботним утром, когда его жена была в отъезде. Он впускал их через черный ход, угощал шампанским и развлекал в комнате для гостей. Потом давал им денег за потраченное время и приложенные усилия, после чего отправлял восвояси через тот же черный ход. К полудню веселье заканчивалось, потому что во второй половине дня доктор принимал пациентов.
Все девушки в «Лили» знали Келлогга. Они наведывались к нему по очереди в зависимости от того, кто поутру в субботу меньше страдал от похмелья и больше нуждался в карманных деньгах.
Узнав о финансовом аспекте соглашения, я в ужасе переспросила:
– То есть доктор Келлогг платит вам за секс?
Глэдис недоверчиво уставилась на меня:
– А ты что думала, Вивиан? Что это мы ему платим?
Так вот, Анджела: я в курсе, что существует особый термин для женщин, оказывающих джентльменам сексуальные услуги в обмен на деньги. Вообще-то, даже не один, а много всяких терминов. Но девушки, с которыми я общалась в Нью-Йорке в 1940-м, не принимали на свой счет ни один из этих терминов, хотя постоянно брали у джентльменов деньги в обмен на сексуальные услуги: они никакие не проститутки, нет; они артистки бурлеска. Это звание они носили с гордостью, поскольку добились его упорным трудом, и соглашались только на такое определение. Но реальность была такова: артистки бурлеска не слишком много зарабатывали, а всем нужно как-то вертеться (хорошие туфли даже тогда стоили недешево). Вот девушки и разработали систему «взаимовыгодных договоренностей», обеспечивающую им небольшой дополнительный доход. Доктор Келлогг и ему подобные были частью этой системы.
Как мне теперь представляется, даже доктор Келлогг не считал этих юных леди проститутками. Ему нравилось называть их подружками, выдавая желаемое за действительное: да, он себе льстил, но так ему было проще.
Другими словами, несмотря на непреложный факт обмена секса на деньги (а сексом там занимались только за деньги, уж поверь), ни о какой проституции и речь не шла. Всего лишь «взаимовыгодная договоренность», и она устраивала обе стороны. Ты ведь знаешь лозунг: от каждого по способностям, каждому по потребностям.
Меня несказанно радует, что мы прояснили этот вопрос, Анджела.
Столь важная тема не терпит недомолвок.
– Только учти, Вивви, он зануда, – предупредила Дженни. – Если вдруг заскучаешь, ни в коем случае не подумай, что секс всегда такой унылый.
– Зато он доктор, – возразила Селия. – Самое то для нашей Вивви. Сейчас ей важнее всего бережное обращение.
(«Нашей Вивви»! Разве придумаешь лучшее напутствие? Меня считают «своей Вивви»!)
Субботним утром мы сидели под сенью вяза в дешевой закусочной на пересечении Третьей авеню и Восемнадцатой улицы, дожидаясь, когда пробьет десять. Девочки успели показать мне дом доктора Келлогга – совсем рядом, за углом, – и черный ход, которым мне надлежало воспользоваться. А пока мы заправлялись кофе и блинчиками и подруги взволнованно давали мне последние указания. Вообще-то, артистки крайне редко вставали в такую рань, тем более по субботам, но ни одна не пожелала пропустить столь важное событие.
– Он наденет резинку, Вивви, – предупредила Глэдис. – Он всегда ею пользуется, так что не о чем переживать.
– С резинкой ощущения похуже, – добавила Дженни, – но без нее нельзя.
Термин «резинка» мне не доводилось слышать, но я догадалась, что речь о презервативе – приспособлении, о котором нам рассказывали на том самом семинаре «Гигиена» в Вассаре. Я даже держала одну такую штуковину в руках – мы с девчонками брезгливо передавали ее по рядам, будто дохлую препарированную лягушку. Если Глэдис и Дженни имели в виду другую резинку, решила я, скоро сама все узнаю, так что нет смысла спрашивать.
– А потом раздобудем тебе пессарий, – добавила Глэдис. – У нас у всех стоит пессарий.
Что такое пессарий, я тоже не знала, но потом сообразила, что это диафрагма. О ней нам тоже рассказывали на уроках гигиены.
– А у меня больше нет пессария! – пожаловалась Дженни. – Его бабушка нашла и спросила, для чего он, и я соврала, что этой штукой чистят серебро. И она забрала его себе.
– Чистят серебро?! – взвизгнула Глэдис.
– Надо ведь было что-то сказать, – пожала плечами Дженни.
– Одного не пойму: как приспособить пессарий для чистки серебра? – не сдавалась Глэдис.
– А мне-то откуда знать! Спроси бабулю, она как-то умудряется.
– Как же ты сейчас предохраняешься? – спросила Глэдис.
– Никак… ведь мой пессарий лежит у бабули в шкатулке с драгоценностями.
– Дженни! – хором воскликнули Селия и Глэдис.
– Да знаю я, знаю. Но я осторожна.
– Вот уж дудки! – отрезала Глэдис. – Ты постоянно забываешь об осторожности! Вивиан, не будь такой глупой дурочкой, как Дженни. Предохраняться надо всегда!
Селия порылась в сумочке и протянула мне сверток в коричневой бумаге. Внутри оказалось маленькое, аккуратно сложенное белое махровое полотенце, все еще с ценником.
– Это тебе, – объяснила Селия. – Если кровотечение начнется.
– Спасибо, Селия.
Она пожала плечами, отвернулась и, к моему изумлению, покраснела.
– Иногда в первый раз идет кровь. Хоть будет чем вытереться.
– Только не вздумай пачкать полотенца миссис Келлогг, – добавила Глэдис.
– Да уж, вещички миссис Келлогг лучше не трогать, – сказала Дженни.
– Кроме ее мужа! Его можно трогать, – прыснула Глэдис, и девушки расхохотались.
– Ого! Уже одиннадцатый час, Вивви, – сказала Селия. – Тебе пора.
Я попыталась встать, но в глазах вдруг потемнело. Я тяжело плюхнулась обратно на скамейку. Ноги не слушались. Умом я совершенно не волновалась, но тело было другого мнения.
– Все в порядке, Вивви? – спросила Селия. – Ты точно хочешь?
– Хочу, – подтвердила я. – Совершенно точно.
– Ты, главное, не накручивай себя, – посоветовала Глэдис. – Я вот никогда не накручиваю.
Здравый совет, решила я. Вспомнила, как мать учила меня несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть, прежде чем брать барьер верхом на лошади, – а потом встала и направилась к выходу.
– До скорого, девочки! – попрощалась я весело, хотя происходящее казалось мне немного нереальным.
– Будем ждать тебя ровно на этом месте, – пообещала Глэдис.
– Оглянуться не успеешь, как все кончится! – успокоила меня Дженни.
Глава шестая
Доктор Келлогг ждал меня прямо у черного хода. Я едва успела постучать, как дверь распахнулась, и меня пригласили в дом.
– Здравствуй, здравствуй. – Доктор высунулся наружу и огляделся по сторонам, проверяя, не шпионят ли за нами соседи. – Давай-ка закроем за тобой дверь, милочка.
Он был среднего роста, с самым обычным лицом и цветом волос, в самом обычном костюме, какие носят все респектабельные мужчины средних лет. (Если сейчас у тебя появилось подозрение, что я не в состоянии вспомнить его внешность, ты не ошиблась: я и правда совершенно его забыла. Попадаются такие люди, чьи черты невозможно запомнить, даже когда стоишь нос к носу и смотришь им прямо в лицо.)
– Вивиан, – он протянул мне руку для рукопожатия, – благодарю за визит. Пойдем наверх и расположимся там.
Он говорил со мной, как доктор с пациенткой. Точь-в-точь мой педиатр в Клинтоне. Будто я пришла с жалобой на ушную инфекцию. Меня это, с одной стороны, успокоило, с другой – развеселило. Я чуть не захихикала, но сдержалась.
Мы прошлись по его дому, элегантному и респектабельному, но, как и сам доктор, совершенно безликому. В округе наверняка нашлась бы сотня домов с точно такой же обстановкой. Помню лишь шелковые диваны с дурацкими кружевными салфеточками на спинках. Терпеть не могу кружевные салфеточки. Доктор провел меня в комнату для гостей, где на кофейном столике нас ждали два бокала с шампанским. Шторы были задернуты – видимо, чтобы не напоминать о безбожно раннем часе. Келлогг закрыл за собой дверь.
– Располагайся на кровати, Вивиан. – Он протянул мне бокал с шампанским.
Я чопорно присела на самый краешек, почти ожидая, что доктор сейчас вымоет руки и достанет стетоскоп, но он придвинул деревянный стул и устроился прямо напротив меня. Подавшись вперед, Келлогг опустил локти на колени и уставился на меня, будто собирался поставить диагноз.
– Итак, Вивиан. Наша общая подруга Глэдис упомянула, что ты девственница.
– Верно, доктор, – ответила я.
– Не нужно называть меня «доктор». Мы ведь друзья. Зови меня Гарольдом.
– Очень приятно, Гарольд, – сказала я.
С этого момента, Анджела, происходящее превратилось для меня в сплошную комедию. Если раньше я волновалась, то теперь нервозность как рукой сняло. Это ведь чистый абсурд: моя реплика «очень приятно, Гарольд», маленькая гостевая комната с нелепым мятно-зеленым синтетическим покрывалом на кровати (я не помню лица доктора Келлогга, но то жуткое покрывало мне никогда не забыть), доктор в своем официальном костюме и я в лютиково-желтом вискозном платьице, – даже если поначалу Келлогг не верил, что я девственница, само это платьице развеяло бы всякие сомнения.
Полный идиотизм. Доктор привык к артисткам бурлеска, а ему подсунули меня!
– Глэдис сообщила, что ты желаешь… – он подыскивал нужное слово, – избавиться от девственности?
– Так точно, Гарольд, – отвечала я, – желаю удалить ее без наркоза.
До сих пор уверена: тогда я впервые в жизни удачно пошутила, причем с совершенно невозмутимым лицом, что доставило мне невероятное удовольствие. «Удалить без наркоза»! Блеск.
Он серьезно кивнул; хороший врач с плохим чувством юмора.
– Тогда будь любезна снять одежду, – предложил он. – Я тоже разоблачусь, и начнем.
Тут я засомневалась, нужно ли раздеваться догола. Обычно в кабинете врача я оставалась в нижнем белье – так учила меня мама. (Господи, ну почему я в такой момент вспомнила о матери?) С другой стороны, обычно в кабинете врача я не собиралась заниматься сексом с доктором. И я приняла опрометчивое решение снять все. Еще не хватало, чтобы Гарольд счел меня застенчивой дурочкой. Абсолютно голая, я улеглась на спину поверх кошмарного синтетического покрывала: руки по швам, ноги пряменько. Только представь: ни дать ни взять коварная искусительница.