– Им повезло, что у них такая мать. – Я пошла к выходу, на ходу выключая вентилятор и проверяя, с собой ли смарт-карта «Устрица». Неожиданно для себя я не смогла продолжать: сегодня слова казались какими-то другими. Уборщица просияла.
– Мы с вами определенно из одного теста – знаем, чего хотим от жизни и как это получить. И плевать, что и кто подумает. Вы хороший человек, Сьюзен! – Константа сделала движение ущипнуть меня за щеку, но вовремя вспомнила, что я уклоняюсь от физических контактов, и свернула к стене включать пылесос в розетку.
Выйдя на улицу, я на мгновение задохнулась от жары, поднимавшейся от нагревшегося за день асфальта. Я была довольна тем, как выдержала день, несмотря на провокации коллег. Никто не догадался, что у меня произошло сегодня утром. Впрочем, я умею скрывать свои чувства. Вы еще убедитесь, у меня к этому настоящий талант.
Добравшись домой, я позвонила Эдварду. Странно было говорить с ним дважды за один день, да еще, для разнообразия, в таком корректном ключе. Обстоятельства требовали забыть на время о непримиримых разногласиях между нами и действовать сообща, хотя бы до окончания похорон и раздела наследства. Брат сообщил – приезжали из похоронного бюро, он ориентировочно договорился на следующую пятницу. Он сказал – кремация, и я не возражала. Это выше моего понимания, почему некоторые люди настаивают, чтобы тело члена их семьи разлагалось бы непременно в сырой земле, и зачем им регулярно наведываться в фамильный склеп, будто душа усопшего будет сидеть на могильном камне, болтая ногами, в ожидании их визита. Итак, по этому вопросу мы с Эдвардом пришли к согласию.
– Вряд ли она оставила завещание, – продолжала я. – Она ни разу ни о чем подобном не упоминала. Дом надлежит продать, а вырученные деньги и сбережения, буде таковые выявятся, поделить между нами. Я этим займусь.
Настала пауза.
– Вообще-то, Сьюз, мама оставила завещание. Написала несколько недель назад. Она услышала по радио какую-то передачу, что каждый должен оставлять завещание. Я ей втолковывал – в этом нет необходимости, но ты же знаешь, какая она была!
В его голосе я расслышала воинственные интонации. Неужели дошло наконец?
– Вот как? Мне она ничего не сказала.
Оказалось, Эдвард уже позвонил поверенному и сообщил о смерти нашей матери, что, как я отметила про себя, свидетельствовало о неожиданной практичности, проклюнувшейся в моем братце. Свойственная ему самоорганизация обычно не простирались дальше того, чтобы сделать ставку-экспресс или заказать пиццу.
– Поверенный сказал, что найдет завещание и свяжется с нами. Я все ему предоставил – сам-то я понятия не имею, с какого бока за это браться.
Неделя на работе обещала быть напряженной, и мне пришлось вопреки нехорошему предчувствию положиться на Эдварда. Я оставила ему подробные инструкции касательно регистрации смерти, продиктовала список приличных заведений для проведения поминок и велела заглянуть в записную книжку матери, где есть телефоны всех, кого надлежит известить. Он только фыркнул, когда я спросила, справится он или нет.
Было уже девять, когда я закончила разговор. За целый день я ничего не съела, не считая двух печений «Рич ти» на завтрак, и у меня кружилась голова. Я сварила немного простого риса и присела за кухонный стол, справляясь с подступающей дурнотой. Через приоткрытые застекленные двери во внутренний садик отчетливо доносились вопли новорожденного верхних соседей и тянуло вонью мусорных контейнеров от соседей рядом. Я, наверное, должна объяснить, что я живу на первом этаже реконструированного викторианского дома рядовой застройки в южной части Лондона. Я снимала эту квартиру десять лет, пока хозяин не решился ее продать. К тому времени я, корпя на своей ничтожной должности, скопила достаточно, чтобы внести депозит, поэтому теперь я владелица столичной недвижимости или, что звучит еще солиднее, плательщик колоссальной ипотеки. Пока я собиралась с силами донести вилку до рта, соседский Уинстон, толстый рыжий кот, старательно вылизывался на моей терракотовой плитке. Вообще я недолюбливаю кошек – мне не нравится, как они стремглав кидаются под припаркованные машины или шмыгают через прутья перил в ответ на твои дружеские жесты. Уинстон же был исключением. Он, не дрогнув, оставался на месте, когда к нему подходили, и терпел, когда его гладили и ласкали, пока не решал, что с него достаточно. Тогда он зевал, потягивался, вставал и не спеша уходил на мягких лапах. Его никто не стращал, и он не чувствовал необходимости перед кем-то заискивать. Он напоминал киплинговского Кота, который гулял сам по себе, – одну из любимейших сказок моего детства. Помню, как отец в свои трезвые минуты сажал меня к себе на колени и читал что-нибудь из потрепанного томика «Просто сказки». Глядя на Уинстона, я подумала – где-то теперь эта книга? Наверное, в забытой коробке на чердаке бирмингемского дома. Боже, сколько труда предстоит положить, чтобы подготовить дом к продаже… В моем нынешнем состоянии эта мысль просто убивала.
Когда несколько дней спустя я позвонила Эдварду узнать, насколько выполнен мой список задач, телефон звонил чрезмерно долго. Я уже хотела повесить трубку, когда чужой голос, не похожий на голос моего брата, тягуче произнес:
– Алё?
Поколебавшись, я извинилась за то, что ошиблась номером, и нажала отбой, но тут же спохватилась, что привычно звонила через кнопку скоростного набора. Я сразу нажала ее вторично и снова услышала то же бесцеремонное «алё».
– Я звонила только что. Это дом Гринов? Я имею в виду, покойной Патрисии Грин и ее сына Эдварда?
– Ага.
– Это сестра Эдварда, Сьюзен. Мне нужно срочно с ним поговорить.
– О, Сьюзен! А-а, э-э-э, понятно. Сейчас посмотрю, дома Эд или нет…
В трубке послышалось бормотание, а потом раздалось неестественно веселое:
– Привет, Сьюз, как дела?
– Эдвард, кто этот человек и почему он отвечает по телефону нашей матери?
– О, это Роб. Я разрешил ему бросить кости, пока он кое-что не утрясет. Он только что вернулся из путешествия. Отличный парень.
– Мне все равно, чем он там отличный, – я не желаю незнакомцев в доме нашей семьи. Скажи Робу, что ему придется уйти. Тело матери, можно сказать, не успело остыть!.. К тому же в доме полно ее ценных вещей.
– Слушай, Сьюз…
– Сьюзен.
– Слушай, я знаю Роба с колледжа. Ты сама его знала много лет назад. Сейчас ему нужна помощь. Он помогал мне, когда у меня был сложный период, а теперь я помогаю ему. Я его не выставлю – ему некуда идти.
Верность братца его дружкам-алкоголикам была поистине трогательной. Я решила заняться этим вопросом лично по приезде в Бирмингем: у меня этот Роб живо уберется восвояси – и заговорила о более насущном – подготовке к похоронам. Эдвард поспешил меня обрадовать: насчет поминок он договорился – снял банкетный зал в пабе «Голова быка».
– Туда пускают со своей едой, а в баре наливают, сколько выпьешь, – похвастался он.
Я объяснила, что это абсолютно неприемлемо и ему надлежит немедленно отменить заказ.
– Мама была трезвенницей, она пришла бы в ужас при мысли, что ее будут поминать в пабе!
– Чушь собачья, какой еще трезвенницей! Старуха любила пропустить стаканчик шерри или полпинты пива с лимонадом. Она бы только обрадовалась, что люди соберутся веселиться в «Голове быка». Сдались ей фарфоровые чашечки и вежливая беседа!
– Именно таких поминок она и хотела! Она была приличной дамой, а не записной выпивохой!
– Знаешь, Сьюз, как я сказал, так и будет. Все отлично проведут время, будут вспоминать смешные случаи с маминым участием и даже злиться на нее, если захотят. А если тебе не угодили, можешь проваливать!
Подобрать правильный наряд к той или иной оказии относительно несложно: во-первых, нужно знать себя. Я миниатюрна и угловата, поэтому лучше всего выгляжу в простой одежде по фигуре. Во-вторых, покупайте так, чтобы каждый новый предмет гардероба сочетался с уже имеющимися. Я с этой целью выбираю одежду графитового или черного цветов, выгодно подчеркивающих мои светлые волосы. И, наконец, заглядывайте иногда в газетные разделы о моде: я не против слегка изменить свой список покупок, если мода разумная. Этот совет вы можете пропустить мимо ушей, как пустую фривольность и трату времени, неподобающую серьезной женщине, однако именно данный модус операнди позволяет мне не волноваться попусту о том, как я выгляжу: я всегда одета прилично и уместно. Из этого вытекает логичный вывод: применение такого организационного метода к другим сферам жизни (как стараюсь делать я) значительно сокращает вероятность того, что обстоятельства застанут вас врасплох.
Расправив на кровати простое черное платье-рубашку, я положила на него тонкую оберточную бумагу размером с А4 и аккуратно сложила платье поверх бумажного листка. Затем я завернула платье в другой лист и уложила на дно чемодана. То же самое я проделала с черным кашемировым кардиганом. Натолкав оберточной бумаги в носы черных лакированных лодочек, я положила каждую в отдельный мешочек и пристроила у разных стенок чемодана. В Бирмингеме обещали сухую и теплую погоду, но, не желая полагаться на милость случая, я повторила процедуру складывания с легким серым тренчкотом, положив его между туфель. Прибавив черную льняную юбку, темно-серую футболку и тонкий серый хлопковый свитер, я скатала нижнее белье и вставила маленькие валики в оставшиеся свободными места. Когда я заперла квартиру и повернулась катить чемодан в направлении станции метро Клэпхэм Норт, попавшийся навстречу почтальон отдал мне целую стопку корреспонденции – в основном каталогов магазинов, куда я не помню, чтобы заходила, и призывов сменить интернет-провайдера. Большую часть я втиснула в свой почтовый ящик, чтобы выбросить по возвращении, а себе оставила два обычных с виду письма.
Когда полчаса спустя переполненный поезд замедлил ход и остановился, едва отъехав от Лестер-сквер, у меня не было причин думать, что мы простоим долго. Сложенной салфеткой я промокнула лоб, а затем расстегнула верхнюю пуговицу черного хлопкового платья без рукавов. Я убрала волосы с шеи, но воздух был совершенно неподвижным и не освежал. Собственное дыхание (я дышала ртом) казалось мне сухим, как из фена. В таких условиях незаконно перевозить даже скот, не то что людей.
– Приносим извинения за задержку, – раздался из динамиков голос машиниста, перекрывающий статический треск. – Я сообщу, как только у меня будет информация.
Если оглядеться, создавалось впечатление, что с нами в вагоне томится целый рой бабочек: многие пассажиры обмахивались билетами, как веерами, – действие скорее рефлекторное, нежели эффективное. Я порадовалась, что мне удалось вовремя занять место, в отличие от более чем половины моих попутчиков, сгрудившихся у дверей. Я увидела свое отражение в темном стекле напротив. Неспособность что-нибудь съесть в последнее время сказалась на мне не лучшим образом: я выглядела бледной как смерть, с запавшими щеками и ввалившимися глазами. Если аппетит не вернется, через несколько дней я усохну до скелета. Интересно, а это нормально в моем состоянии? Время ползло, как лава, температура продолжала расти. На сиденьях двигались люди, стягивая лишнюю одежду с потной кожи и вынимая ступни из босоножек. Мне пришло в голову, как унизительно будет, если меня сейчас вырвет, но мучительная тошнота все усиливалась.
– Долбаный телефон не ловит, как обычно, – проворчал рядом со мной какой-то здоровяк, похожий на бодибилдера. Струйки пота стекали по его обнаженным голеням до самых разношенных кожаных палубных туфель. Он безуспешно тыкал пальцем в экран мобильного, бурча, что пешком добрался бы быстрее.
– Еще раз извините за задержку, – раздалось из динамиков. – Будьте уверены, я сообщу, как только что-нибудь узнаю.
Две седовласые старушки, сидевшие напротив меня, сжали ручки портпледов, лежавших у них на коленях. Кулачки были стиснуты так, что можно было видеть белые костяшки.
– Теперь нам никак не успеть вовремя!
– Мы можем вообще никуда не доехать.
– О чем это ты?
– А что я, все об этом думают. Сейчас в крупных городах происходят ужасные вещи. Может, опять террористы что-нибудь устроили. Поэтому нам ничего и не сообщают – боятся паники. Вдруг нашли подозрительный сверток или получили сообщение, что в поезде едет смертник, террорист-самоубийца.
– Отец небесный! Джен, не надо так говорить. – Рука второй старушки взлетела ко рту.
У меня нет привычки разговаривать с незнакомцами, тем более в общественном транспорте, но я считаю своим моральным долгом помочь там, где я в состоянии, даже если мне это будет стоить определенных неудобств. Я подалась вперед.
– Простите, но я невольно услышала ваш разговор. Я живу в Лондоне, здесь поезда метро постоянно задерживаются. Обычно не так надолго, но, уверяю вас, волноваться не о чем.
– Откуда вам знать? – огрызнулась старушка-пессимистка. – Вам ничего не известно, уж точно не больше нашего. Я хочу выйти из этого поезда вот сию же секунду!
Я и раньше неоднократно задумывалась, зачем мне все это надо.
– Еще раз простите за длительную задержку. Только что сообщили, что предыдущий поезд сломался, не доезжая до Тотенхем-корт-роуд. На месте работают техники, надеюсь, наш поезд скоро отправится.
Объявление словно раскололо всеобщее настроение снисходительного терпения. Заговорили все сразу:
– У меня поезд от Юстона через пятнадцать минут!
– А мне в половину нужно встречать группу иностранных студентов у Британского музея!
– Я начало фильма пропущу, если мы сейчас не поедем!
– Кажется, у меня клаустрофобия начинается!
– Ой, а мне как в туалет надо!
У меня умерла мать, могла бы сказать я. Завтра похороны, я не спала несколько дней, и меня зверски тошнит. Но я, разумеется, промолчала – я не из тех, кто напрашивается на сочувствие.
– Знаете, в прошлом месяце в метро проводили экстренную эвакуацию, – сказала, опустив журнал, красивая темнокожая женщина, сидевшая через проход. – Поезд застрял между станциями на несколько часов, совсем как наш. Пассажирам пришлось спускаться через дверь машиниста и несколько миль брести по путям почти в кромешной темноте. Вот увидите, нас это тоже ждет.
В вагоне послышался общий тревожный ропот. Сквозь толпу пробился тощий мужчина в бриджах, снявший в духоте рубашку и повязавший ее вокруг талии. В руке он вертикально держал мобильный телефон, поводя вокруг включенной камерой.
– Что думаешь об этой задержке, приятель? – спросил тощий бодибилдера, сидевшего рядом со мной. В ответ здоровяк закрылся газетой. Следующей мишенью была я.
– Что вы думаете об этой задержке, леди?
– Вы что, это снимаете?
– Конечно. Если окажется, что там крупная авария, я смогу продать видео на телевидение или в газеты. Даже если авария некрупная, кто-нибудь да заинтересуется. В крайнем случае на «Ютуб» выложу. Сможете увидеть себя на экране, леди!
– Выключите, пожалуйста. У меня нет желания мелькать в новостях или на «Ютубе».
– Правильно, – поддержала меня сидящая рядом женщина. – Я тоже не хочу в телевизор. Я сегодня без прически, и вообще.
Многие закивали.
– Слушай, сынок, – сказал бодибилдер, – я прошу тебя вежливо, но твердо: прекрати съемку. Прямо сейчас.
– А то что? Ты меня заставишь, что ли?
– Будешь нарываться – заставлю.
– Подождите, – сказала я, сделав героическую попытку справиться с дурнотой. – Уверена, в этом нет необходимости. Если у молодого человека есть здравый смысл, он остановится, прежде чем наживет неприятности. К вашему сведению, – я повернулась к тощему, – это нарушение нашего права на частную жизнь. Мы не давали согласия на съемку и можем привлечь вас к суду за нарушение закона о правах человека. Вы точно сможете выплатить всем нам компенсацию?
Разумеется, все это была полная чушь.
– Не может такого быть, – уже менее уверенно заговорил тощий. – А как же люди, которые в новостях, всякие там боевые действия и прочее?
– Видеосъемка, которую вы видите в новостях, сделана в зонах общественного пользования, а мы здесь в приватном и личном качестве… В глазах закона это совершенно другое дело.
Несостоявшийся оператор дрогнул, что-то буркнул себе под нос, выключил телефон и опустил его в карман бриджей, после чего полез обратно в начало вагона. Поразительно, как легко припугнуть людей простым упоминанием о законе.
Попутчики вздохнули с облегчением, но моего самочувствия этот инцидент никак не улучшил. Я извлекла из сумки пакет из супермаркета – единственный вариант на случай, если я не смогу дольше сдерживать тошноту, опустила голову, стараясь блокировать глупейшие пересуды вокруг, – и тут мотор под вагоном сипло заурчал, поезд вздрогнул и медленно пополз вперед под сдержанные возгласы радости и аплодисменты. Через пару минут мы оказались на Тотенхем-корт-роуд, где многие вышли, и вскоре я добралась до Юстона. Мой поезд на Бирмингем, конечно, уже ушел, и после спора в билетной кассе, на который у меня попросту не было сил, мне ничего не оставалось, кроме как купить билет на следующий поезд, который отправлялся через час. Железнодорожная компания обо мне еще услышит.