– Что еще он сообщил?
– По его мнению, Роберт склонен к насилию, жертвой которого может стать он сам или я. Volare… cantare… – запела она.
Вероника повернулась, обняла Джека и притянула его к себе; потом откинулась спиной на песок, не выпуская Джека из объятий.
– Я приехала сюда с тобой, – прошептала она, – не для того, чтобы говорить о ком-то другом.
Девушка поцеловала Джека и коснулась пальцами его щеки.
– Знаешь, чего я хочу? Я хочу, чтобы ты любил меня. Сейчас. Здесь.
Джек едва не поддался соблазну. Затем он представил их лежащими без одежды на холодном песке; на пляже могли появиться люди. Нет, подумал он, это забавы для молодых. Ласково поцеловав Веронику, он сел:
– В другой раз, дорогая. Какой-нибудь теплой летней ночью.
Вероника лежала, не двигаясь, подложив руки под голову, глядя на небо. Затем внезапно поднялась:
– Какой-нибудь летней ночью. Смотри, когда-нибудь я перестану проявлять инициативу.
Ее голос звучал недовольно, сердито; она поправила юбку, стряхнула песчинки, не глядя на Джека. Он нерешительно встал, уже начиная жалеть о своей осторожности. Вероника молча повернулась и быстрыми шагами направилась к оставленному под деревом автомобилю. Джек неторопливо проследовал за ней; несмотря на раздражение, он любовался легкой, раскованной походкой девушки; Вероника шла по песку босиком, держа туфли в руке.
Они сели в машину. Джек завел мотор. Когда Вероника предложила поехать к морю, он отпустил Гвидо на весь вечер. Зажженные фары выхватили из тьмы зловещие деревья, которые окружали автомобиль. Дорога была узкой, ухабистой, Джек вел «фиат» медленно, молча; он заметил, что Вероника прижалась к правой двери, держась от него на максимальном расстоянии.
Лишь когда он вырулил на шоссе, ведущее в Рим, девушка снова заговорила:
– Скажи мне, сколько раз ты был женат?
– Почему тебя это интересует?
– Если не хочешь, можешь не отвечать.
– Три раза.
– О господи, – сказала она.
– Вот именно. О господи.
– Это нормально для Америки?
– Не совсем.
– Какой была твоя первая жена?
– Зачем это тебе?
– Я хочу знать, как ты будешь говорить обо мне, когда мы расстанемся. Она была хорошенькая?
– Очень.
Фары встречного автомобиля ослепляли Джека; выждав, когда машины разминутся, он продолжил:
– Но характер у нее был несносный.
– Обо мне ты тоже так скажешь? – спросила Вероника.
– Нет. Я никогда не говорил так о других моих женщинах. Только о первой жене.
– Почему ты женился на ней?
– Мне не удавалось получить ее иным способом, – пояснил Джек, глядя на дорогу и вспоминая прошлое с его странными решениями, бессмысленными жертвами, неодолимыми, гибельными желаниями.
– Тогда ты не знал, что у нее несносный характер?
Вероника подложила одну ногу под себя на сиденье; она с интересом смотрела на Джека, охотно слушая его признания; в ее глазах горела женская страсть к сплетням.
– У меня были некоторые подозрения, но я заставил себя забыть о них. К тому же я думал, что мне удастся переделать ее после свадьбы.
– А какой она была?
– Глупой, ограниченной собственницей, ревнивой, бездарной…
– Ты добился успеха?
– Нет, конечно. – Джек еле заметно усмехнулся. – Она стала только хуже.
– И она действительно отказывалась спать с тобой до свадьбы? – недоверчиво спросила Вероника.
– Да.
– Она что, была итальянкой?
Джек громко расхохотался и похлопал Веронику по колену:
– Ты забавная девушка. По-твоему, все плохое – обязательно итальянское.
– У меня есть основания так говорить, – заявила Вероника. – Так она правда была итальянка?
– Нет.
Вероника удивленно покачала головой:
– Я считала, что в Америке такого не бывает.
– В Америке бывает все, – возразил Джек. – Как и в других местах.
– Твоя жертва не была напрасной? – с любопытством спросила Вероника. – Я имею в виду женитьбу ради…
– Конечно, была, – ответил Джек.
– Что ты сделал, влюбившись в другую женщину?
– Сел в самолет – я находился тогда в Голливуде, а жена с ребенком оставалась в Нью-Йорке – и, прилетев к ней, сказал, что встретил другую женщину и собираюсь завести с ней роман.
– Погоди, – изумленно произнесла Вероника. – Ты хочешь сказать, что предупредил ее заранее?
– Да, – ответил Джек.
– Но зачем?
– У меня были своеобразные представления о чести, – сказал Джек. – В те годы.
– И она сразу дала тебе развод?
– Нет. Я же сказал тебе, что она была глупой, ограниченной собственницей. Она согласилась на развод спустя шесть месяцев, когда сама собралась вновь выйти замуж.
– У вас был ребенок. Мальчик?
Джек кивнул.
– Где он сейчас? – спросила Вероника.
– В Чикагском университете. Ему двадцать два года.
– Какой он?
Джек помедлил с ответом. Ну и вопрос, подумал он.
– Он очень умный, – уклончиво сказал Джек. – Пишет диссертацию по физике на соискание ученой степени Д.Ф.
– Д.Ф., – повторила Вероника. – Что это значит?
– Доктор философии.
– Он тебя любит?
Джек снова заколебался:
– Вряд ли. Доктора философии в наше время не любят своих отцов. Поговорим о чем-нибудь другом.
– Почему? Разговор о твоем сыне причиняет тебе боль?
– Наверно, – ответил Джек.
– А что скажешь о той женщине из фильма? – спросила Вероника. – Как ее зовут?
– Карлотта Ли.
– Ты был на ней женат?
– Да.
– Она принесла тебе счастье?
Джек улыбнулся – фраза, произнесенная Вероникой, казалась дословным переводом с итальянского.
– Да, она принесла мне счастье.
– И все же ты развелся с ней, да? – Вероника удивленно покачала головой. – Должно быть, очень трудно разводиться с такой красивой женщиной.
– Не так уж и трудно. К тому же, когда мы разводились, она уже не была так красива. Это ведь случилось после войны. И она была старше меня…
– Тем не менее…
– Она постаралась облегчить мои страдания, – сказал Джек. – Для этого она спала со всеми моими друзьями, врагами, моими знакомыми, чьими-то знакомыми…
– Она, наверное, была очень несчастна, – тихо промолвила Вероника.
– Наоборот, – возразил Джек. – Это делало ее очень счастливой.
– Ты ее ненавидишь?
– Возможно. Во всяком случае, тогда, помню, я ее ненавидел.
– А твоя теперешняя жена?
– Кажется, ты не хотела, чтобы я говорил о ней.
– Я передумала. Не говори мне о том, как сильно ты ее любишь. Просто расскажи, какая она.
– Она миниатюрная, красивая, с нежным, музыкальным голосом, а еще волевая, ловкая, женственная, заботливая. Она опекает меня, управляет мной; дети слушаются ее беспрекословно. Когда я впервые встретил ее, мне показалось, что в ней соединены все типично французские добродетели и лучшие черты французского характера.
– А теперь? – спросила Вероника. – Какого ты сейчас о ней мнения?
– Оно не изменилось очень сильно.
– И тем не менее ты спишь с другими женщинами, – с вызовом произнесла Вероника.
– Нет, – возразил Джек.
– Ну, Джек. – Вероника впервые назвала его по имени. – Не забывай, с кем ты говоришь.
– Я не забываю. Ты – первая.
Вероника изумленно тряхнула головой:
– Давно ты женат?
– Восемь лет.
– И все это время ничего не было?
– Ничего, – ответил Джек. – До тебя.
– А потом, всего через полтора часа после того, как мы познакомились?..
– Да.
Из темноты вынырнул старик, ехавший на велосипеде по краю дороги; Джек аккуратно объехал его, сбросив скорость. Он не попытался объяснить ни Веронике, ни даже себе, что случилось с ним на девятом году брака дождливым днем после ленча с Деспьером и мисс Хенкен. Все происшедшее казалось естественным, правильным, необходимым; события развивались помимо его воли, он не предвидел их.
– Всего через полтора часа после того, как мы познакомились, – повторил Джек.
Он не мог сейчас обсуждать отношения с женой – свою неспособность отдавать себя полностью, тягостное чувство вины, обусловленное тем, что он недостаточно сильно любил ее, скуку, нередко посещавшую его, ощущение несвободы, опутанности сетями домашнего уюта, которые она ловко набрасывала на него. Джек не собирался рассказывать девушке об облегчении, которое испытал, расставшись с Элен в аэропорту, о том, что в последние две недели перед отъездом в нем ни разу не вспыхнул огонек желания, о других подобных серых периодах в их жизни. Он смутно сознавал, что эти факты сами по себе свидетельствовали не в его пользу; заговори Джек о них сейчас, он упал бы не только в глазах Вероники, но и в своих собственных.
– Ты расскажешь обо мне своей жене, когда вернешься в Париж?
– Вряд ли, – ответил Джек.
– Теперь ты уже не столь благороден, как в молодости?
В голосе Вероники звучала ирония.
– Да, – согласился Джек. – Это не единственное изменение, которое произошло со мной с тех пор.
– Твоя жена ушла бы от тебя, если бы узнала?
– Не думаю. – Джек усмехнулся. – Не забывай, она француженка.
Вероника помолчала несколько секунд.
– Наверно, было бы замечательно, – с нежностью в голосе сказала она, – встретиться с тобой молодым.
– Не уверен, – произнес Джек. – Я страдал высокомерием, самоуверенностью и так старался быть честным с самим собой, что с легкостью причинял людям боль…
– Ты хочешь сказать, что был похож на Роберта? – Вероника сухо рассмеялась.
– Возможно. Чем-то. Правда, я никогда не угрожал никого убить. И никогда не пытался покончить с собой.
Вероника придвинулась к Джеку, внимательно разглядывая его лицо, ненадолго освещенное фарами встречного автомобиля.
– Я хотела бы понять, что с тобой произошло.
– Я сам часто спрашиваю себя об этом.
– Ты разочаровался в себе? – поинтересовалась она.
– Нет, – ответил он, помедлив. – Не думаю.
– Если бы ты смог снова стать молодым, ты прожил бы жизнь иначе?
Он засмеялся:
– Что за вопрос. Да, конечно. Как и любой другой человек, верно?
– Ты думаешь, она сложилась бы удачнее?
– Нет. Наверно, нет.
– Но ты круто изменил свою жизнь, – заметила она. – Начал как актер, а теперь ты – нечто совсем иное… чиновник, политик…
– Сегодня один пьяный актер, – Джек вспомнил Стайлза, – назвал меня клерком.
– Кем бы ты ни был сейчас, – настаивала Вероника, – ты отказался от своей первой профессии, которая приносила тебе успех, известность…
– Это не совсем верно, что я отказался. Скорее она отказалась от меня. После ранения, которое я получил на войне, у меня испортилось лицо. Оно стало асимметричным. Во всяком случае, таким оно выглядело на экране. И я долгое время не снимался. Зрители почти забыли меня.
– И все же, – заметила она, – со временем для тебя нашлись бы роли… Я в этом уверена.
– Наверно, – согласился Джек и добавил более твердо: – Да. Я мог остаться актером при желании. Но оно пропало. Божественный голливудский огонь погас, – с иронией произнес он. – После войны, двух лет, проведенных в госпиталях, после Карлотты…
Он пожал плечами.
– Война пробудила во мне новые интересы. Прежде я никогда не был в Европе; после победы меня потянуло туда… И вообще, тут нет ничего необычного. В молодости мы все отчасти актеры. Позже многие актеры понимают, что игра для них – всего лишь дар молодости, вроде способности быстро бегать или бодрствовать семь ночей подряд, и расстаются с профессией.
– Без сожаления? – спросила Вероника.
– За всю жизнь я не совершил почти ни одного поступка, – задумчиво произнес Джек, – о котором ни разу бы не пожалел. Ты устроена иначе?
– Да, наверно.
– Ты не жалеешь, например, о разрыве с Робертом? Или знакомстве с ним? Не будешь позже жалеть о встрече со мной?
– Нет. Не в том смысле, в каком это понимаешь ты. – Вероника провела острием ногтя по его руке. – Ты жалеешь о том, что встретил свою первую жену?
– Конечно. По сотне причин.
– А о Карлотте?
– Несомненно.
– Тоже по сотне причин?
– По тысяче.
– А о встречах с другими женщинами? Сколько их у тебя было?
Джек засмеялся:
– Бесчисленное множество.
– Ты был испорченным мальчишкой в свое время, да?
Девушка вытянула губы, напомнив ему о том неприятном впечатлении, которое произвела на него при знакомстве.
– Когда-то я был очень испорченным мальчишкой, – подтвердил он, – но об этом я тебе не расскажу.
– Ты не сердишься на меня?
– Нет, конечно.
– Знаешь, почему я задала тебе все эти вопросы? – еле слышно спросила Вероника.
– Почему?
– Чем больше я узнаю о тебе, – серьезно сказала она, – тем дольше ты сохранишься в моей памяти. Станешь для меня более реальным, и все это превратится в сон гораздо позже… Это плохая причина?
– Нет, моя дорогая, – ласково сказал Джек. – Очень хорошая.
– Я не стану сердиться, если ты тоже будешь задавать мне вопросы. Даже обрадуюсь. Я бы хотела остаться в твоей памяти надолго. Спрашивай о чем угодно.
Вероника замерла в ожидании; он понял, что по содержанию вопросов она будет оценивать его отношение к себе. Джека охватило чувство вины, поскольку до настоящего времени он не воспринимал ее как личность и не испытывал потребности узнать о ней нечто сверх того, что она сама рассказывала о себе без каких-либо просьб с его стороны. Знание порождает эмоциональную вовлеченность, привязанность. Вероника, очевидно, догадывалась об этом, движимая вечной женской тягой к осложнению отношений, она хотела, чтобы он узнал ее получше.
– Вчера за ленчем, – сказал Джек, – у меня появилось желание задать тебе один вопрос.
– Какой?
– Ты сказала, что, когда тебе было два года, ты находилась в Сан-Себастьяне, в Испании…
– А, да.
Ее голос прозвучал тускло, разочарованно. Она явно ждала иного вопроса.
– Я догадываюсь, что это было во время гражданской войны.
– Да, – нетерпеливо, без интереса произнесла она.
– Как ты оказалась там во время гражданской войны?
– Мой отец был кадровым военным, – небрежно пояснила она.
– Он служил в испанской армии? – недоумевающе спросил Джек.
Вероника засмеялась:
– Ты что, не читал в 1937 году американских газет? В итальянской армии. Она помогала Франко. Ты не забыл об этом?
– Конечно, нет, – ответил Джек. – Просто мне не приходило в голову, что можно воевать, не расставаясь с семьей.
– Мой папа был очень домашним человеком. Он обожал свою семью. Он был полковником, и нас доставили к нему в Испанию.
– Как это все происходило? Ты что-нибудь помнишь?
– Все знакомые американцы, когда я говорю им, что мой отец сражался на стороне Франко, проявляют большой интерес. Я думала, люди забыли те времена. С тех пор столько людей убито…
– Это была очень интересная война для американцев, – сухо сказал Джек. – Если хочешь знать правду, она до сих пор мучает нас.
– Странно, – удивилась Вероника. – А нас – нет.
– Возможно, тот, кто сам участвует в войне, быстрее ее забывает. И все же, какой она была?
Вероника пожала плечами:
– Я мало что помню. Помню пляж. Прекрасный детский пляж. В центре залива – остров. Меня привозили туда на лодке. И дыни. Дыни были восхитительные. Сейчас, когда я ем в ресторане дыню, я вдруг снова становлюсь маленькой девочкой, живущей в Испании.
Война ассоциируется у нее с дынями, подумал Джек; у него же с теми годами были связаны горестные воспоминания об одноклассниках, погибших в Испании. Убитых, возможно, отцом Вероники, этим домашним человеком.
– Где сейчас твой отец? – спросил он.
– Он погиб, – упавшим голосом произнесла Вероника.
«Наша маленькая победа», – подумал Джек. Почему-то образ полковника, с комфортом ведущего войну на прибрежной вилле в Сан-Себастьяне (Он качал тебя на колене в промежутках между перестрелками?), уничтожил жалость, которую Джек испытывал ко всем погибшим, на чьей бы стороне они ни воевали.