Деспьер придвинул ей кресло, стоящее у соседнего столика; официант принес кресло для блондинки. Они непринужденно сели, и Джеку ничего не оставалось, как опуститься на свое место.
– Тебе есть о чем побеседовать с Фелис, Джек, – заметил Деспьер. – Вы занимаетесь одним делом.
– Которая из них Фелис? – грубовато спросил Джек.
– Я, – сказала блондинка. – Вы разочарованы, да?
Мисс Хенкен выдавила из себя улыбку.
– Она тоже дублирует фильмы, – пояснил Деспьер. – На английском.
– А…
«Знает ли Деспьер, что моя миссия в Риме – тайная, – мелькнуло в голове Джека. – Конечно, знает, – решил он, – просто сегодня Жан-Батист не в духе, он настроен против Делани и хочет насолить ему».
– Я делаю это первый и последний раз в жизни, – заявил Джек, подумав, что Деспьер, наверное, не без какого-то тайного умысла ввел девушек в заблуждение относительно его основной профессии. – Вообще-то я зарабатываю на жизнь подделкой чеков.
– Не будь с девушками таким сердитым, Dottore. Они тебя обожают. Верно, девушки?
– Мистер Роял, – сказала итальянка по-английски, – на этой неделе я смотрела ваш фильм три раза. Я плакала как ребенок.
По-английски она говорила медленнее, чем по-итальянски, более резко, менее мелодично, ее голос уже не напоминал пение флейты; судя по акценту, она много общалась с американцами.
– Моя фамилия – не Роял, – сказал Джек, подумывая о бегстве, – а Эндрюс.
– Он ведет двойную жизнь, – заявил Деспьер. – В свободное от работы время подыскивает места для размещения пусковых установок.
Девушки вежливо, смущенно заулыбались.
– Я искала другие фильмы с вашим участием, – произнесла итальянка, склонив голову набок, отчего ее волосы упали на плечо, – но оказалось, что никто не знает, где они идут.
– Они нигде не идут. Я не снимаюсь более десяти лет.
– Очень жаль, – с искренностью в голосе заметила синьорина Ренци. – Подлинно талантливых актеров очень мало, они должны работать.
– Я перерос эти забавы, – пояснил Джек. – Жан-Батист, позвони мне позже, и мы…
– Позже я буду занят, – произнес Деспьер. – Джек рассказывал мне о мистере Делани.
Он повернулся лицом к девушкам.
– О событиях столетней давности. Продолжай, Джек. Я уверен, девушки охотно послушают.
– В молодости, – заметила итальянка, – когда Делани делал эту картину, он был очень интересен.
– А сейчас? – спросил Джек.
– Я видела другие его ленты. – Девушка пожала плечами, как бы извиняясь. – Они скучноваты. В них много голливудского. Я не права?
– Не знаю, – сказал Джек.
«Похоже, в Риме мне придется постоянно заступаться за Делани», – подумал он.
– Теперь я редко хожу в кино, – добавил он, глядя на девушку с интересом.
Она была умнее, чем показалось Джеку вначале.
– Это произошло в Филадельфии в 1937 году, – напомнил ему Деспьер. – Ты играл в спектакле…
Джеку не нравилось присущее Деспьеру стремление делать из работы событие светской жизни; находясь в женском обществе, Деспьер, похоже, постоянно проявлял подобную склонность.
– Девушкам будет скучно.
– Я очень хочу услышать о Филадельфии тридцать седьмого года, – заявила светловолосая американка. – Мне исполнилось тогда десять лет. Это был лучший год моей жизни.
В ее сдержанной, печальной улыбке сквозило неприятное самоуничижение.
– А сколько лет было тогда тебе, cara mia[14]? – спросил Деспьер итальянку. – И где ты находилась в тридцать седьмом году?
– Два года, – с неожиданной застенчивостью ответила девушка. – Я жила в испанском городе Сан-Себастьяне. Если мистер Роял, извините меня, мистер Эндрюс, не хочет рассказывать нам, настаивать невежливо.
– Не забывай, Вероника, я – газетчик, – сказал Деспьер. – В нашем деле…
Тут он попал в точку, подумал Джек. Вероника. Вот, оказывается, какое у нее имя. Вероника. Классический элемент корриды, выполняемый с плащом. Сан-Себастьян, Испания. В его голове мелькнуло воспоминание о виденном им сне, и эта ассоциация встревожила Джека.
– У меня есть идея, mes enfants. – Деспьер лениво поднялся с кресла. – Мы перекусим, а заодно поведаем друг другу тайны нашего прошлого.
Они неуверенно встали.
– Если мистер Эндрюс не возражает… – Вероника серьезно, с прежней неожиданной застенчивостью посмотрела на Джека.
– Конечно, нет, – сдался Джек. «Все равно мне надо где-то поесть», – подумал он.
– Следуйте за мной, – сказал Деспьер, взяв Веронику под руку и направившись в сторону улицы. – Я отведу вас в такое место, где с двенадцатого века не было туристов.
Джек задержался, чтобы заплатить официанту сто лир. Потом вместе с мисс Хенкен пошел за Деспьером и Вероникой. «Этот хитрец собирается угостить свою девушку ленчем за мой счет», – подумал Джек.
На лице мисс Хенкен появилась радость с оттенком сомнения – она была из тех девушек, которых приглашают на ленч только случайно.
Джек не спускал глаз с пары, шагавшей впереди. Деспьер с видом собственника держал Веронику за плечо; их смех, долетавший до Джека, звучал вполне интимно. Раскачивающиеся полы пальто частично закрывали великолепные ноги девушки – длинные, загорелые, в туфлях на высоком каблуке. Настроение Джека испортилось окончательно. «Ручаюсь, после ленча они найдут предлог покинуть нас, чтобы заняться любовью», – возмущенно подумал он.
– Господи, – тихо сказала мисс Хенкен, глядя на идущую впереди девушку, – почему я не родилась итальянкой?
Джек посмотрел на нее с жалостью и отвращением.
– К тридцати годам она расплывется, – заметил он, помогая мисс Хенкен утешать себя.
Мисс Хенкен сухо рассмеялась и похлопала себя по плоской груди:
– Что ж, мне уже тридцать. Вы меня успокоили.
«Я приехал в Рим не для того, чтобы утешать обделенных, – подумал Джек. – Заставлю Деспьера заплатить за себя и свою девушку. Это будет моим единственным достижением за день».
Деспьер ошибся, сказав, что в том ресторане, куда он привел их, не было туристов с двенадцатого века. Напротив Джека в углу небольшого зала сидела тихая американская пара, казавшаяся четой молодоженов. Они серьезно изучали меню; девушка, подняв голову, обратилась к стоявшему перед ней официанту:
– Я хочу что-нибудь типично итальянское. Омлет – это итальянское блюдо?
Джек готов был поцеловать ее в чистый, прекрасный американский лоб.
Интерьер этого типичного римского ресторана не радовал глаз: стены были расписаны кричаще яркими видами Неаполитанского залива; люстры в виде безвкусных модернистских конструкций висели под потолком столь высоким, что благодаря какому-то акустическому эффекту посетителям приходилось кричать, чтобы их услышали соседи по столику. Деспьер заказал для всех местное фирменное блюдо – spaghetti alle vongole[15], официант поставил на стол открытый графин с широким горлом, наполненный вином.
– По мнению Джека, в характере Мориса Делани есть тайные красоты; сейчас он поведает нам о них, и я смогу нарисовать объективный портрет великого человека.
Джек попытался вспомнить, как однажды вечером, более двадцати лет назад, он познакомился с Делани. Случилось это в гримерной; кроме режиссера, в убогой полутемной комнате находились Лоренс Майерс и девушка, впоследствии ставшая женой сценариста. Только что закончился спектакль, в течение недели апробировавшийся в Филадельфии. Майерс и его невеста сидели рядом на старом диване, Джек очищал перед зеркалом лицо кольдкремом.
– Это была первая пьеса Майерса, – сказал он. – Драматург радовался положительным откликам прессы и успеху, который вещь имела у публики, все говорили, что Хэрри Дэвис – он играл главную роль – станет звездой. Дэвис уже умер. Майерс – тоже.
Джек замолчал, пытаясь понять, зачем сказал об этом, ради чего воздвиг над заброшенными могилами забытых американцев надгробия из слов, объявив своим слушателям об их смерти. В этот миг Джек как бы воочию увидел живого Майерса – бледного, нервного молодого человека в изношенном костюме, сидящего возле смущенной девушки, которая напоминала гувернантку, отпущенную на выходной; она любила Майерса так неистово, что превратила их жизнь в цепочку ужасных сцен ревности, оборвавшуюся в тот день, когда Лоренс покинул кислородную палатку, чтобы умереть.
– Майерс где-то познакомился с Делани, все знали, что режиссер находится в зрительном зале и следит за спектаклем, – продолжил Джек. – Делани недавно закончил свою первую полнометражную картину, она имела шумный успех; прилетев на Восток, он заехал в Филадельфию, чтобы посмотреть спектакль и поделиться своим мнением с Майерсом.
Пока подошедший официант расставлял тарелки, Джек, смежив веки, вспоминал, как выглядел Делани, когда ворвался в гримерную. Молодой, грубоватый, самоуверенный, с хриплым голосом, одетый артистически небрежно, Делани был в дорогом пальто из верблюжьей шерсти, на его шее развевался, как флаг, кашемировый шарф; его разъяренное лицо пылало, в движениях чувствовался избыток жизненных сил, казалось, он обладал неистощимым запасом энергии.
– Он заявил следующее, – продолжил Джек, когда официант ушел, – «Забудьте о прессе, Майерс, вы – конченый человек. Что они тут смыслят, в Филадельфии? В Нью-Йорке вас разорвут на куски!»
– Это на него похоже. – Деспьер сухо усмехнулся, его вилка замерла над тарелкой. – О таком Делани я и пишу.
– Он пожалел Майерса. – Джек вспомнил побелевшее лицо сценариста и слезы, выступившие на глазах его девушки. – Лучше знать правду заранее, чем ринуться в Нью-Йорк полным радужных надежд и испытать сильнейшее разочарование.
Джек увидел, что Вероника понимающе кивнула. Мисс Хенкен ела торопливо, как бы украдкой, словно ей редко удавалось наесться досыта и она боялась, что в любую секунду ошибка, по которой она попала сюда, может раскрыться и ее попросят покинуть ресторан.
– Что еще хорошего он сказал? – спросил Деспьер.
– В гримерную зашли режиссер и продюсер постановки, – продолжал Джек, – они тоже хотели узнать мнение Делани; повернувшись к ним, Морис закричал: «Вы собираетесь везти этот балаган в Нью-Йорк? Что происходит с театром? Неужели театральные деятели окончательно утратили самоуважение? Неужто у них совсем не осталось вкуса, чувства меры, любви к своей профессии?»
Даже сейчас, спустя два десятилетия, Джек отчетливо слышал резкий, раздраженный голос, звучавший в темной комнате, он вспомнил, какие чувства испытывал, сидя перед зеркалом и восхищаясь Делани; Джек, видевший недостатки спектакля, разделял оценку Делани и презирал окружавших его людей, которые из-за слабости и сентиментальности обманывали себя. «Если бы в те годы, когда я впервые приехал в Нью-Йорк, – продолжал Делани, размахивая кулаком перед носом продюсера, словно собирался ударить его, – мы увидели бы такой прогон, то поспешили бы скрыться в горах, надеясь, что мусорщики сожгут театр дотла. А сегодня у вас хватает нахальства стоять здесь и заявлять мне, что вы собираетесь везти это в Нью-Йорк! Позор! Позор!»
– Что ответил продюсер? – спросил Деспьер.
– Продюсер сказал: «Мне кажется, мистер Делани, вы пьяны», после чего вместе с режиссером театра выскочил из гримерной.
Джек усмехнулся, вспомнив их паническое бегство.
– Видите, – сказала Вероника, – я вам говорила, что в молодости мистер Делани был интересен.
Она слушала Джека так внимательно, что совсем забыла о еде; Джек постоянно чувствовал, что она не отводит глаз от его лица.
– А что стало с бедолагой-сценаристом? – спросил Деспьер. – Он прыгнул в реку и утопился?
– Нет. Делани посоветовал ему забыть о пьесе. В конце концов, как сказал Делани, если первая вещь автора проваливается, это приносит ему только пользу. Делани поведал Майерсу о том, как семь лет вкалывал в театре, пока к нему пришло хоть какое-то признание, о том, как его выгоняли из съемочной группы в самом начале работы над первыми двумя картинами. А еще он заявил: «Послушайте, молодой человек, эта вещь никуда не годится, но у вас есть талант, и в конце концов вы создадите нечто стоящее».
Джек задумался. У Майерса действительно был талант; но жизнь его сложилась неудачно, он стал алкоголиком и умер в возрасте тридцати трех лет, но мог ли Делани предвидеть все это в тот вечер?
– Затем он спросил Майерса, есть ли у того деньги, на что драматург, засмеявшись, ответил: «Шестьдесят пять долларов». Морис заявил, что приглашает Лоренса в Голливуд для работы над сценарием кинокартины; получив гонорар, Лоренс сможет заняться новой пьесой. И еще он порекомендовал Майерсу не приглашать друзей и родственников на нью-йоркскую премьеру и не обсуждать ее с ними, а прийти к нему в отель. Майерс и его девушка воспользовались советом Делани. Премьера провалилась, зрители начали уходить уже в середине первого действия, невеста Майерса плакала в последнем ряду. Это был к тому же день ее рождения; она, конечно, не поверила Делани, считая, что пьеса уступает только «Гамлету», и взяла на работе отпуск, чтобы отпраздновать с Майерсом его успех. Но ее ждало горькое разочарование. Они с Майерсом отправились в отель к Делани; войдя в «люкс», они застали там режиссера; он ждал их, сидя перед тортом со свечами, приготовленным для девушки. Они спустились в бар, немного выпили; Делани запретил им читать завтрашние рецензии, которые, по его выражению, будут способны искалечить человека. Затем он спросил, где они планируют провести ночь. Майерс вместе с двумя актерами жил в квартире без горячей воды, он не мог пригласить девушку к себе, и она собиралась заночевать у родственников на Морнингсайд-Хейтс. Делани заявил, что в эту ночь им не следует расставаться. Он отвел их к портье и сказал ему: «Послушайте, это мои друзья. Они не женаты; я хочу, чтобы они получили просторную комнату на одном из верхних этажей, где тихо, а воздух свеж, с выходящими в сад окнами, из которых виден мост Джорджа Вашингтона и Джерси. Я хочу, чтобы у них было все, чем располагает этот отель. Они закажут шампанское, икру и жареного фазана, а вы все запишите на мой счет». Затем, поцеловав их обоих, Делани пообещал заказать билеты в Калифорнию на послезавтра и удалился.
Джек умолк, предавшись воспоминаниям о далеких днях, пережитых катастрофах, несбывшихся надеждах, пролитых слезах, безжалостной честности, целительном прямодушии, юношеской вере. Он не стал говорить им о себе, о том, как Делани мимоходом, как бы случайно, не расточая комплиментов, нанял и его; он не рассказал им о своей первой жене, ненавидевшей Делани за то, что он занял важное место в жизни Джека. Все это не имело прямого отношения к Делани и не представляло ценности как материал для статьи.
– Вот что произошло сто лет назад в Нью-Йорке, когда я был молод, – закончил Джек, снова принимаясь за спагетти.
– Если бы эту статью писала я, – сказала Вероника, и Джек обратил внимание на то, что она по-прежнему не спускает с него глаз, – я бы включила в нее эту историю. Точно в том виде, в каком мы ее услышали.
– О чем она говорит? – Деспьер пожал плечами. – О том, что в молодости мы все были лучше? Это общеизвестно.
– Возможно, – согласилась Вероника, – но эта мысль не испортит статью.
– Он пользовался колоссальным успехом у женщин, – заметила мисс Хенкен, поглощая спагетти и моллюсков. – Сплетен ходило предостаточно… Он спал со всеми подряд. Напишите это. Читатели придут в восторг.
– К совету Фелис стоит прислушаться, – серьезно сказал Деспьер. – Она держит руку на пульсе публики.
– Уверена, – мисс Хенкен лукаво посмотрела на Джека из-под белесых бровей, – в молодости, когда вы выглядели так, как в «Украденной полночи», вы тоже могли переспать с любой.
– Я составлю для вас список, мисс Хенкен, – с неприязнью в голосе произнес Джек, – прежде чем уеду из Рима.
– Теперь он – женатый человек, – усмехнулся Деспьер, – и государственный деятель. Не береди ему душу сладостными воспоминаниями.
– Я просто сделала ему комплимент, – обиженно произнесла мисс Хенкен. – Что, теперь и комплимент мужчине сделать нельзя?
Джек встретился глазами с Вероникой; девушка загадочно улыбнулась, склонив голову. «Похоже, она считает, что я и сейчас выгляжу недурно», – подумал удивленный Джек.
От Деспьера, замечавшего все, не укрылось, что Джек еле заметно переглянулся с Вероникой; француз откинулся на спинку кресла, из-под прикрытых век посматривая на них обоих и, как показалось Джеку, обдумывая план мести.